* Наступило утро девятого дня. Оно выдалось тихое, ласковое, солнечное. Казалось, сама природа стремится ничем не омрачить наши поиски «корня жизни», который, как утверждают искатели, чаще ждет к себе человека, чем бежит от него, потому что сам корень похож на человека и любит общество себе подобных. Посмотрим же, — так ли это? Построившись по фронту в одну линию, с небольшими интервалами, мы начали зигзагообразно разгребать посохами густые заросли папоротника, кислицы, актинидии и множества разнотравья, среди которого особенно много встречалось полыни и осота. Движения наши были очень медленными и несколько боязливыми, как у саперов, нащупывающих спрятанные под тонким слоем земли мины. Мы двигались очень расчетливо, чтобы солнце ни на минуту нас не ослепило, — с востока на запад или с севера на восток, и непременно по солнцу. Через каждые пять — десять шагов левофланговый Лемешко надламывал кусты, отмечая маршрут нашего поиска. То и дело приходилось перескакивать через коряги, камни, обходить широкие стволы кедров и пихт, плотно обвитые лианами лимонника и дикого винограда. Но от этого ритм нашего движения не нарушался. Порою мы несколько расходились и шли не «посох к посоху», а метрах в пятидесяти — ста друг от друга, сближаясь снова в определенном месте. Разведка женьшеня происходит обычно при полном молчании, потому что искатель весь сосредоточивается на одном: а вдруг среди сплошной зелени, среди бесчисленного количества кустарников и трав глаз остановится на характерных ярко-зеленых листьях; вдруг, разгребая заросли, искатель обнаружит гладкий, круглый, темно-пурпурного цвета стебель с зелеными полосками и крапинками; или наконец вспыхнут вдали на зеленом фоне ярко-красные ягоды... Словом, отвлекаться на разговоры теперь не время. Я лишь изредка успеваю взглянуть на часы, но Никита Иванович бросает в мою сторону сердитый взгляд. И все-таки я замечаю, что мы идем уже полтора часа. Это видно и по солнцу, которое высоко поднялось над вершиной перевала. Маршрут разведки, выбранный нами произвольно, привел к каменистому распадку. Его можно было обойти стороной — справа и слева, — но мы спустились вниз прямо по мокрым скользким камням и начали тщательно обследовать распадок. Тут Никита Иванович обнаружил следы тигра и подал знак рукой: «Остановиться!» Но лицо нашего бригадира не выразило тревоги. Он, как всегда, был спокоен, сосредоточен и больше прежнего задумчив. Осмотревшись по сторонам, прислушавшись, он выбросил вперед посох. Мы последовали его примеру. И снова, с прежней медлительностью — приблизительно полкилометра в час, — шли мы, «прочесывая» распадок. Выбравшись из него, продолжали свой путь по целине. Было уже два часа, когда Никита Иванович разрешил нам короткий отдых. Но мы не садились на траву, а стоя, опершись на посохи, закурили. Здесь Лемешко впервые в этот день сделал на кедрах отметки топором. На первом дереве он вырубил три кривых затеса, на втором вырезал треугольник, на третьем — квадрат. Это означало, что разведка кончилась, пришла пора разделиться по два человека и разойтись по тайге. Условные сигналы связи — три удара посохом по стволу дерева, а в случае тревоги — нападения хищного зверя — выстрел в воздух. Что касается меня, то я пока не очень понимал, какие результаты дала эта разведка. В сущности, это ведь был обычный поиск женьшеня, и пока что безрезультатный. А вместе с тем казалось, что где-то близко, быть может совсем рядом, уже незримо присутствует корень жизни. Было ли это самовнушение или предчувствие, или то и другое вместе, но душевная тревога рождалась сама собой. По тому, как вели себя мои таежники, видно было, что и они понемногу теряют прежнее спокойствие. Цыганков с Никитой Ивановичем ушли вперед; мы с Лемешко взяли немного влево. Мне было поручено разгребать посохом заросли и в определенных местах — по указанию Лемешко — надламывать кусты и делать на ближайших деревьях зарубки. Лемешко, разумеется, не надеялся, что я способен буду обнаружить женьшень, хотя я хорошо изучил все приметы растения. Но я искал, настойчиво искал, до боли в глазах напрягая зрение и не теряя надежды, что вдруг взгляд мой выхватит из хаотического сплетения зелени «чудо мира». Занятый своими мыслями, я не заметил, как отдалился от товарища. Спохватившись, я стал возвращаться, но не нашел его на прежнем месте. Он почему-то скрылся в зарослях. Но вот кусты быстро раздвинулись, и я увидел взволнованного Лемешко. Не обращая на меня никакого внимания, он отбросил в сторону посох, сложил рупором ладони и громко закричал: — Панцу-у-уй! И не успело эхо подхватить и разнести по тайге этот почти дикий возглас, как из глубины леса донесся голос Никиты Ивановича: — Шима-а-а панцу-у-уй? Леметко ответил: — Сипие-е-е! Он взял меня за руку и осторожно подвел к женьшеню. Глаза мои долго скользили по сплошной зелени, пока я довольно отчетливо не различил четыре пятипальчатых листика, покоившихся на широкополом листе папоротника. Потом я увидел ярко-красные, сплющенные сверху ягоды. Да, это был женьшень, древнейшее растение, овеянное легендами. Но внешний вид его, скажем прямо, ничем не привлекателен, и первое, что приходит в голову: не по ошибке ли он попал в цари лесных растений, когда по соседству с ним растут высоченный кедр, пихта, державный поднебесный дуб?.. Что в сравнении с ними этот сиротливый, будто случайно попавший сюда и спрятавшийся от солнца женьшень, который засыпает на много лет от прикосновения даже крохотного муравья? Но, быть может, велики его подземные части? Наберемся терпения и подождем, пока его извлекут из земли. Лемешко измерил расстояние от ближайшего кедра до корня жизни — вышло шесть шагов. Потом он на такой же отрезок продлил линию за женьшенем, отметив конец отрезка камнем. Затем он надломил вокруг корня кусты золотистой жимолости, жасмина, дикого перца. В это время показались на сопке Никита Иванович и Цыганков. — С добрым началом! — сказал бригадир, подходя к нам. — Сипие? — Чистый сипие, Никита Иванович. Думаю, ему не меньше пятнадцати — двадцати годков. — Отметки сделал? — Готово! — Сейчас поглядим, — бригадир присел на корточки, внимательно осмотрел стебель женьшеня и по его наклону определил, как растет корень, чтобы не ошибиться при выкопке. Стебель оказался довольно рослый, почти 60 сантиметров. Ягоды на нем уже созрели, но еще не успели упасть на землю. — Хороший корень, — заключил Никита Иванович и добавил: — Ну что ж, пройдемся по кругу. Будем пытать счастье... Это означало, что нужно тщательно разведать местность вокруг найденного женьшеня, узнать, нет ли поблизости других корней. И мы пошли по кругу, который с каждым шагом становился все шире и шире и потом так увеличился, что мы потеряли друг друга из виду. И повсюду, где мы проходили, оставались надломленные кусты, примятые травы и свежие, источавшие сок зарубки на деревьях. Спустя примерно час мы услышали громкий голос Никиты Ивановича: — Панцуй! — Шима панцуй? — как-то невольно вырвалось у меня. — Тантаза! — донесся ответ. Так был найден второй, трехлистный женьшень. Ходьба по кругу продолжалась до конца дня. Когда солнце стало закатываться за островерхие сопки и вспыхнул багровым пламенем горизонт, решено было приступить к выкопке корней. По старой традиции, женьшень нужно выкапывать вечером, при заходе солнца, чтобы корень меньше времени находился при свете. С душевным трепетом наблюдал я за работой Лемешко, выкапываюшего сипие. Первым делом Лемешко удалил вокруг себя постороннюю травянистую растительность; снял у его основания довольно плотный слой хвои и листьев; затем он немного убрал костяной палочкой землю, чуть оголил шейку корня и стал рассматривать на ней рубчики. — Хороший женьшень, — сказал он негромко, точно самому себе. — Лет ему семнадцать — двадцать. Граммов на пятьдесят пять потянет. — Лицо Лемешко, несмотря на усталость, сияло от радости. — Ну, а теперь приступим к выкопке, — торжественно произнес он и шутливо добавил, подражая старому ва-панцую: — Дай, бога, удачи! Выкопав глубокую ямку в метре от корня, Лемешко присел на корточки и стал медленно костяной палочкой подтрушивать землю. Делал он это точно так же, как в свое время делал Сяо Батали. Тот же темп, те же приемы. Когда в окружности была разрыхлена почва, корень, освободившись от тяжести, как бы сам вылез из земли. Лемешко только слегка помог ему приподняться. Бережно отряхнув с корня землю, Лемешко пересчитал кольца на его желтовато-сером мясистом теле, и они подтвердили, что женьшеню около семнадцати лет. Корень был в диаметре не более трех сантиметров и имел сверху и снизу по два разветвления, от которых отходили длинные, нитеобразные мочки. По всем признакам это был «мужской» корень. Когда Лемешко отломал стебель от шейки, то женьшень стал еще больше похож на человека. Я довольно ясно различал головку с морщинистым крохотным личиком, шейку, руки, грудь, живот, ноги... Словом, это был по всем своим приметам человекоподобный корень. — А теперь запечатаем его в конвертик с нашей советской марочкой! — сказал Лемешко весело. — Корешок как-никак первого класса... С этими словами он срезал кусок кедровой коры, сложил ее в виде конверта, устлал влажным мхом. Положив туда женьшень, искатель засыпал его несколькими горстями земли, в которой рос корень. А тантаза оказался «женским» корнем. Он не имел нижних разветвлений: одна «нога» была как бы положена на другую... Отличался он и самой формой тела: оно было гладкое, чуть удлиненное, с более тонкими чертами, чем у сипие. Мы вернулись на бивак поздно вечером, усталые, голодные, но в бодром настроении. Завтра, чуть свет, предстояло снова пойти «по кругу». Никита Иванович рассчитывал расширить этот счастливый круг до пяти — шести километров. Кислицын Через две недели, в середине сентября я вернулся в Иман. У Тигрового ключа бригада Никиты Ивановича соединилась с бригадой Иванова, и они вместе продолжали корневать. Лето в этом году выдалось для поиска женьшеня на редкость удачное. Дождей не было, если не считать короткого грозового ливня, который прошел вдали от места, где мы ходили по кругу. Кроме сипие и тантаза мы выкопали еще четыре трехлистных корня, в том числе один корень спящий: у него отсутствовали «ноги» и правая «рука», а левый верхний отросток был очень короткий и сплюснутый. Кольцовка на нем была выражена слабо, выступов на шейке всего несколько. Видимо, в течение длительного времени мешала ему какая-то тяжесть. Вместе с тем это был довольно старый женьшень, весом не менее пятидесяти граммов. Нашел его Никита Иванович, в двадцати метрах от живого трехлистного корня, по обломанному высохшему стеблю, который лежал под тонким слоем полусгнивших листьев. Удачно шли дела и у Иванова. Его искатели уже имели в своем хозяйстве пять трехлистных корней, а двух малолеток они обсадили колышками и оставили для дозревания. Правда, бригаду Иванова постигло несчастье: тяжело заболел Василий Ферапонтов, старый, опытный искатель. Почувствовав себя с утра плохо, Ферапонтов не придал этому значения и продолжал поиски женьшеня, а к вечеру у него температура поднялась до сорока градусов. Товарищи встревожились: не укусил ли Ферапонтова энцефалитный клещ? Пришлось срочно эвакуировать больного из тайги. Два человека несли его на носилках, устроенных из брезентового плаща, до тех пор, пока не повстречали в пути знакомых охотников, с которыми была вьючная лошадь. С этой несчастливой оказией я и выбрался из тайги. Попарившись в бане, переодевшись, я отправился в Заготконтору к Нечитайло, Федор Васильевич встретил меня, как говорят, с распростертыми объятиями. — Ну вот и отлично, — сказал он, когда я окончил свой рассказ. — Нужно самому все испытать. Теперь вы узнали настоящую правду о женьшене. — Как состояние Ферапонтова? — спросил я. — Врачи признают воспаление легких. Так что угроза миновала, клещи тут ни при чем. Федор Васильевич поднялся, прошелся по комнате, достал папиросу, но долго не закуривал, отвлекшись какой-то мыслью. — Признайтесь, трудненько по тайге ходить за корнем? Вот когда женьшень на грядках будет расти, далеко за ним ходить не придется, — задумчиво произнес он. — По-моему, все равно придется. Насколько мне известно, в вашей товароведческой классификации культурному корню отведено последнее место, — улыбнулся я, чувствуя, что затронул больную тему. Нечитайло оживился и горячо заговорил: — Наши ученые с этим не посчитаются. Они уже давно работают над тем, чтобы переделать природу женьшеня. Разве мало дикорастущих растений отлично прижились в культурных условиях и начали свою вторую, еще более цветущую жизнь? Правда, на это уйдут годы. — Много лет? Затянувшись несколько раз папиросой и рассеяв дым ладонью, Федор Васильевич присел на край стола. — Много, я думаю, не меньше десяти, — сказал он. — Как вы уже знаете, женьшень — растение многолетнее; корневая система развивается у него медленно, семена отличаются длительным покоем. Кроме того, и с этим нельзя не считаться, только корни, достигшие семи — десяти лет, обладают настоящими целебными свойствами. В Корее, например, где особенно хорошо освоены приемы культивирования женьшеня, с плантаций выкапывают только семилетние корни... Правда, лучше нашего уссурийского женьшеня нигде нет, — подчеркнул он с гордостью.