– Нельзя, – сказала она. – Слушай. Можно только слушать. Минотавр наклонился ближе к спящей, губы ее шевельнулись: – Телониус… ты меня слышишь… Телониус… – Да, слышу, – ответил Минотавр, хотя и не имел представления – кто такой – неведомый ему Телониус. – Запустение и разруха, Телониус, – продолжила спящая. Хоть ее губы и произносили слышимые им слова, но казалось, что тот, кто их по-настоящему говорил, находился далеко-далеко отсюда. Спящая – лишь передатчик, связующая нить через бездну. – Все пришло в упадок с тех пор, как ты ушел… Ариадна ждет тебя, Телониус… Ты слышишь меня… где ты? Иду, иду, убить хочу! Иду, иду, убить хочу! Минотавру показалось, будто это Нить бормотала жутковатую считалочку – назойливо, надоедливо, заглушая произносимое спящей. Он наклонился ниже, слуховое отверстие у губ: – Возвращайся во что бы то ни стало, Телониус… где бы не находился… Венера ждет… проект гибнет, Телониус… – Иду, иду, память стереть хочу! Иду, иду, память стереть хочу! 13. Харон обратно не перевозит Минотавр зарычал от бешенства. Бездна поглоти эту Нить! Зачем вообще сюда притащила, издеваться дурацкими стишками?! Он выпрямился, стиснул кулаки, но отпрыска перед собой не увидел. То, что громоздилось перед ним, не относилось к живым существам. Упакованное в бронь тело со множеством сочленений и темными подпалинами – то ли ржавчины, то ли следов огнемета, башка, по ней в беспорядке разбросаны буркала, будто кто-то втиснул их в бесформенный кусок теста. Заодно, не слишком сообразуясь с функциональной необходимостью, прорезал парочку отверстий, которые играли роль источников звуков, издаваемых существом. Башка шевелилась, казалось, внутри находилось нечто, чему в ней тесно, и оно пыталось вырваться, отчего там и тут возникали шишки, а буркала съезжались и разъезжались. Правый рот шевельнулся: – Иду, иду, стереть хочу… Левое отверстие вторило: – Иду, иду, стереть хочу… – Ты кто, урод? – как можно вежливее поинтересовался Минотавр. Он, несмотря на отвратительный вид башки, испытывал к чудовищу невольное уважение, какое может испытывать не обделенный силой к достойному его габаритов существу. Ответа он не ожидал, но буркала чудища съехались, уставились на Минотавра, а правый рот сказал: – Харон… Левый уточнил: – Забвение дарующий… – На этих словах Харон, забвение дарующий, приподнял верхние конечности и щелкнул ножницами, заменявшими ему пальцы. Выглядело угрожающе, и будь на месте Минотавра кто другой, он несомненно бы отступил, позволив существу заниматься порученным делом. Такое создание вряд ли действует в Санаториуме по собственному произволению. – Даже у бога… – сказало правое ротовое отверстие. – Есть то… – сказало левое ротовое отверстие. – Что ему… – Лучше забыть… – Чистим память… – Чистим совесть… – Сосредоточение… – На главном… Но Минотавр отступать не собирался. То, что он оказался здесь и сейчас, хоть и могло быть списано на случайность, но не допускало возможности оставить беззащитное существо в полном распоряжении чудища. Харон, щелкая ножницами, судя по всему, собирался заодно припугнуть Минотавра, дабы тот не мешал предстоящей чистке памяти и совести, но Минотавр никому не спускал угроз собственной персоне. В груди сделалось настолько горячо, что ему показалось, будто из ноздрей пошел пар. Не вступая в дальнейшие пререкания, он схватил чудовище за конечности, гибкие, будто заправочные шланги, и ловко завязал космическим узлом. Харон ничего подобного не ожидал, сопротивление оказать не успел и замер в нелепой позе, половину буркал обратив на связанные конечности, а другую – на Минотавра. Обе его пасти обвисли, он силился что-то сказать, возможно – опротестовать совершенное над ним насилие, поскольку ничего предосудительного он, Харон, не замышлял, а всего лишь выполнял порученное ему инстанциями Санаториума дело. Минотавр, предположив, что для подобных случаев Харон имеет систему экстренной сигнализации о творимых беспорядках, стиснул кулак и обрушил его на темя чудища. Харон осел, обмяк, и если бы Минотавр не придержал его, то с грохотом обрушился бы на поёлы. Вполне вероятно, на шум никто бы не обратил внимания, но рисковать не следовало. Возникшая ниоткуда Нить захлопала в ладоши, выказывая Минотавру горячее одобрение. – Знаешь, что за урод? – спросил Минотавр, ощущая слабые уколы возможной неправомерности нанесенного Харону ущерба. Он сейчас находился при исполнении, но, возможно, вне рамок столь сомнительных обязанностей представлял собой существо вполне безобидное и приятное в общении. – Знаю. – Нить присела над Хароном и потрогала пальчиком ножницы. Те угрожающе щелкнули. – Это чистильщик. Пресекает жизненные нити тех, кто не нужен. – Чистильщик, – задумчиво повторил Минотавр, – пресекает жизненные нити тех, кто не нужен. То есть убивает? – Отстригает, – поправила Нить и показала пальцами – чик-чик. Лишний элемент ряда Фурье. Тензор. Полиномиальная функция, в которую загружается функция и получается полином. Понимаешь? Минотавр взял спящую под плечи и ноги, вынул из гамака, поднатужился и перекинул через плечо, не смущаясь, что она стала похожа на тритона, каких первобытные выуживали из болот и притаскивали в пещеры. Но, учитывая опасность, от которой Минотавр ее избавил, спящая могла и потерпеть столь неподобающую позу. Минотавр сделал несколько шагов, приноравливаясь к ноше, но тут его окликнула Нить: – Надо забрать и это. – Она похлопала по свисающей с потолка штуковине. Минотавр оскалился: – Я все сразу не утащу. Оставим до следующей прогулки. Нить выпрямилась и исчезла. Минотавр даже моргнул – будто голопроектор выключили. Покачал головой, повернулся продолжить путь и чуть не столкнулся с ней, перегородившей ему путь. – Это нужно забрать, – повторила она. – Это очень важно, понимаешь? Очень! Или… или я буду кричать! – Она разинула рот и издала пронзительный крик, до того неприятный, что Минотавр испугался. Не того, что операцию по спасению спящей от ножниц эвтаназера прервет набежавший персонал Санаториума, сколько того, что не выдержит сам и заставит Нить замолчать тем же способом, каким избавился от Харона. Тащить на себе два тела, да еще и ту штуку – непосильно даже для него. Но прежде чем Минотавр что-то предпринял, Нить ловко вскочила на гамак, невозможным способом удержала равновесие, подскочила и повисла на штуковине. Плотно обхватив ее руками и ногами, Нить висела на ней, будто дивное насекомое на цветочном стручке. Или паразит на куколке, уточнил про себя Минотавр, вздохнул глубже, поудобнее устроил перекинутое через плечо тело, но не успел сделать и шаг к Нити, как что-то треснуло, и стручок вместе с ней удачно свалился сначала на гамак, он сыграл роль амортизатора, а затем, оборвав и его, на поёлы. Звук падения оказался на удивление мягким, почти бесшумным. Может потому, что Нить оказалась под стручком, собственным телом предохранив его от повреждения. – Со мной всё в порядке, – прогундосила она из-под стручка, без жестикуляции слова различались с трудом. – Только встать не могу… придавило… Минотавр ухватился за стручок и рывком водрузил его на свободное плечо. На поверку он оказался не тяжелее спящей, но в общем вес получился достаточным, чтобы на мгновение ощутить в коленях слабость. Нить, почувствовав это, тут же оказалась на ногах, подскочила к Минотавру, обхватила его за талию, дернула, пытаясь приподнять. Несмотря на столь слабое усилие – а что еще ожидать от отпрыска? – Минотавр вдруг понял: ему по силам не только удерживать взятую ношу, но и сделать шаг, за ним второй, и далее – по проходу между гамаками к распахнутой диафрагме люка. – Вот и славно, – сказал он и пошел за Нитью. Она вприпрыжку неслась прочь из отсека, словно забыла о Минотавре. Книга IV. Лапута 1. Тритон «Тритон», похожий на неповоротливую болотную ящерицу, скорее всего именно по этой причине и получивший подобное прозвище взамен конструкторского буквенно-цифрового сочетания, не мог тягаться с перехватчиком класса «гидра». Ни в скорости, ни в маневренности, ни даже в умении того, кто им управлял. За консолью «тритона» расположился Минотавр, если до гибели имевший навыки высшего космического пилотажа, то после Феодоровского процесса их утративший. Краткий курс астероидного рудоеда ничем помочь не мог. «Гидрой», хоть и дистанционно, управлял специалист Санаториума, натренированный на перехваты, не раз их проводивший. Вряд ли Минотавр – первый, кому удалось угнать подобную посудину. Но единственное, чего не знала «гидра», а вернее – ее пилот, это то, что целью воскрешенного, столь грубо пренебрегшего правилами постфеодоровской реабилитации, запрещающими покидать Санаториум и предписывающими трудотерапию на отдаленных планетоидах, была отнюдь не Европа, а Венера. Это делало «тритона», обладавшего движителями Кузнеца, идеальным средством для бегства. Главное, что требовалось Минотавру, – достичь скорости зажигания и перейти на крейсерский режим, и никакая «гидра» уже не страшна. Хотя у него всплывала мысль, будто оператор «гидры» догадывается о его истинном намерении, а потому совершает маневры многорукой коллоидной тварью, не давая развить стартовую скорость. Минотавру нужно либо стряхнуть с себя назойливую «гидру», либо привести в негодность, понимая, что нервный контакт пилота и машины при ее гибели или серьезном повреждении вызовет у того болевой шок, способный привести к смерти. И еще Минотавра беспокоило то, что он не мог визуально ориентироваться в пространстве, по всем направлениям царила беспросветная тьма без единого намека не то что на далекую звезду, но и на родной планетоид, хотя приборы «тритона» говорили, что он в пределах досягаемости. Где бы Минотавр не выбрасывал отростки визуальных приемников, перед ним оказывалась все та же чернота. Словно некто обернул угнанный корабль плотной материей, что, в общем-то, могло оказаться правдой – охранные системы Санаториума наверняка способны схлопнуть вокруг «тритона» защитное поле щадящего класса, исключительно для психологического воздействия на беглеца-воскрешенного. В возбужденном состоянии ему не до тонкостей и навыков ведения корабля по приборам, только голубой шар планетоида влек к себе, как влечет угрей море водорослей. Минотавр не обращал внимания на погруженных в ложементы пассажиров, сосредоточившись на приборах, как мог сам себя сдерживал, но руки его, по локоть в управляющей консоли, время от времени непроизвольно дергались. И «тритон» делал резкие качки по тангажу, отчего по водяному пузырю прокатывались сгущения такой плотности, что чуть не выталкивали беглеца с места пилота. Минотавр рычал, с трудом возвращая корабль на разгонную траекторию. Несколько раз это почти удавалось. Скорость почти достигла зажигания и на панели всплыл огонек, предупреждая о запуске движителей Кузнеца и последующем гидравлическом ударе. Оператор «гидры» наконец-то сообразил, что цель возвращенцев отнюдь не голубой планетоид и маневренной коллоидной капле со стрекательными щупальцами не догнать «тритона», совершающего нырок. Он предпринял рискованный маневр резкого сближения, намереваясь обхватить беглеца щупальцами, принуждая нарушить протокол разгона. Самое неприятное – он его нарушил, но механизм торможения не сработал, отчего в «тритоне» возникла чудовищная по силе компрессионная волна, гораздо более мощная, чем при зажигании. Защитные коконы беглецов не сработали, и когда «тритона» погрузили обратно в стартовый колодец, вскрытие ничего внутри корабля не обнаружило. Тела в нем превратились в мельчайшую биологическую взвесь, равномерно перемешанную между собой и распределенную по всему водяному объему. – Путь из Санаториума лежит через сознание бога, – сказал Минотавру Вергилий, и чудовищу не показалось необычным, что лоцман по адским безднам оказался здесь же, в водяном пузыре «тритона». На сверхкритических перегрузках пилоту чудилось и не такое. Например, как светило вдруг распухает, его свечение ослабляется, прорезается карамельным разноцветием удивительных полос, и где-то среди них расплывается огромное красное пятно, его так и хочется лизнуть. Минотавр оскалился от столь безумного ведения, но метаморфоз светила на этом не завершился. Огромный водородный шар, лишенный огня, обрел лик. Тот пристально посмотрел на беглеца, качнулся, набычился, и Минотавр узрел, как во лбу распахивается зеленоватая дыра, червоточина, туда и должно направить «тритона», если только он желает оторваться от преследующей их «гидры». То, что это всего лишь видение, вызванное гидравлическим ударом, Минотавра нисколько не заботило, как не вызвало удивления, что рядом возник Вергилий, в последний раз указующий подопечному путь в лабиринте. «Тритон» нырнул в червоточину. Голова, висящая в пустоте, поглотила ее. По лицу прошла рябь, видение стянулось в ослепительную точку, вновь уступая место светилу, вокруг вращалось полтора десятка планетоидов и неисчислимое количество малых тел. Наблюдай некто в Санаториуме окружающее пространство более тщательно, он наверняка заметил бы, как в точке, где «тритон» оказался перехвачен «гидрой», вспыхнула неяркая звездочка. Затем возник набирающий скорость корабль, как две капли воды походивший на тот, на котором пытался уплыть Минотавр. Сходство сводилось не только к внешнему подобию, а являлся он все тем же «тритоном», как мог отметить гипотетический наблюдатель Санаториума, но и к внутреннему содержанию. За консолью управления плавал все тот же Минотавр, в защитных коконах укрывались двое его спутниц – отпрыск по имени Нить и спящая, а позади рубки был принайтован неизвестный предмет, походивший на огромный то ли стручок, то ли куколку. Более того, траектория и параметры движения «тритона» не отличались от корабля, перехваченного «гидрой». На этот раз движители Кузнеца включились в полном соответствии с разгонным режимом, через незначительный по меркам мироздания отрезок времени «тритон» нырнул на орбиту Венеры. Он совершил предписанную процедурой эволюцию торможения и отключения маршевых двигателей, а затем погрузился в атмосферу, нащупав радиосеть облачного острова, и, следуя командам электронного оператора, пристыковался к Лапуте. 2. Возвращение Минотавра Удивление есть функция наблюдателя. В отсутствие наблюдателя какие бы непонятные события не совершались, никто не может определить их в качестве таковых, взяв на себя смелость и невзирая на свой ограниченный опыт, вынести суждение о возможности или невозможности произошедшего. А что такое жизнь, как не опыт, весьма ограниченный по времени и в пространстве. Это притом, что машины, обладающие гораздо более совершенными возможностями наблюдать и сравнивать, лишены способности удивляться, так как в исчислении вероятностей исходят из математических операций, не предполагающих учета и тем более привнесения в них эмоций. И потому в отсутствие наблюдателей некому оказалось размышлять над тем, каким образом «тритон» приплыл к Венере, а затем и к Лапуте. Эта траектория не могла существовать, так как брала начало из недр светила, что, конечно же, немыслимо и предположить. Машины, приведя «тритона» к стыковочному узлу и выполнив процедуры по откачке воды и допуску прибывших на Лапуту, не были удивлены даже тем, что немедленно насторожило Минотавра, ступившего на поёлы стыковочного отсека и на них же освободившего содержимое легких и желудка. Не удосужился искать «блевотницу». Вокруг царило запустение. Как в какой-нибудь лесной чащобе, где с повалившихся от древности стволов деревьев свисают клочья паутины и плотная борода мха, а из гнилых луж торчат гигантские фосфоресцирующие поганки. И смрад запустения – густой, настоявшийся. Залети сюда шальная стрекоза – немедленно застынет в нем, будто в смоле. Неизвестно, приходили подобные аналогии на ум самому Минотавру, так как ум его являл потемки. Увиденное разозлило, он свирепо замычал, что совсем не подобало разумному существу, сорвал со стены аварийный свисток и дунул в него изо всей мочи, надеясь созвать не только дежурную команду отсека, но и сектора, а может, чем он не шутит, и всей Лапуты.