Из подворотни появляется Мать, нагруженная кошелками, останавливается. Отец (отдуваясь). Мало двигаемся — уф! Надо зарядку делать, в футбол гонять… Мальчишка замечает Мать, делает шаг ей навстречу, ему становится плохо, он садится у гаража, в упор смотрит на Мать. Мать. Что такое? Пауза. Отец. Ничего, мля — не видишь — пацан приехал? Мать поворачивается к Мальчишке, молчит. Ну чо встала? Иди — наведи порядок — ему пожрать нечего — а ты ползаешь где-то, лахудра — когда тут пацан — наведи порядок — кровать свою перетащишь на кухню — он в комнате будет спать — со мной — усекла? Чо глазами-то лупаешь? И шмотье свое забирай — понятно? Мать входит в квартиру. Пауза. Мать твоя дома счас — вернулась, давненько уже — счас дома — вернулась — и дома живет — а чего, пусть готовит — что мне гнать ее? Пока здесь — хоть готовит, так? Ну ты чо? Чо ты на фиг? Не можешь ей слова сказать — все же мать как-никак. (Пауза.) Между нами и нет ничего — пусть живет — что с ней делать — куда ее — она долго нигде не задерживается — выгоняют все время — пусть готовит — мне что — я ее не держу — хочет, замуж пускай выходит — если найдет дурака — так ее выгоняют все время. (Смеется.) Да кому она на фиг нужна, швабра старая? Она думает — это так просто — ну и пусть — я не вмешиваюсь — мне-то что — мне еще сорока нет — какой это возраст для мужика — я еще хоть куда — от шестнадцати до сорока пяти мне любая теперь годится — но я не-е — я ученый — знаю я, что почем. (Пауза.) Чо сидишь-то? Мать счас приготовит — ну, я пошел. (Короткая пауза.) Заходи потом — живот-то небось подвело — а? Ну ты заходи. (Уходит, закрывает дверь.) Пауза. Мальчишка оцепенело сидит у гаражной двери. Из подворотни появляется Приятель, останавливается. Приятель. Ну чего? (Садится рядом с Мальчишкой.) А я там сидел, думал, может, появится кто — никого. (Пауза.) Ну чего? Мальчишка. Подлюка. Приятель. Ты чо? Мальчишка (поднимается, берет в руки топор). Счас башку расшибу ей — расшибу… Приятель молчит. Расшибу ей башку! С воплями бьет по гаражному замку, сбивает его. Приятель. Чо, машину угоним? Мальчишка (бросает топор, тяжело дыша). Подлюка… Соседка (выглядывая). Господи! Что вы делаете? Вы что? (Исчезает за дверью, гремит цепочкой, в ужасе наблюдает за происходящим через щель.) Приятель (распахивает двери гаража, заглядывает). Польский «фиат». Соседка. Не надо! Мальчики, я прошу! Приятель. Смылась, стерва! Боится… (Смеется.) Соседка. Я вас очень прошу, не надо! Приятель. Чо, угоним? Мальчишка. А ну сядь и не прыгай. Приятель. Водить, что ль, не можешь? Мальчишка. Не могу. А ну сядь, говорю. Приятель садится. Пауза. Соседка. Не надо, ребята, ну я же прошу… Пауза. Приятель. Трухнула чувиха. (Смеется.) Мальчишка. Заткнись. Соседка в ужасе наблюдает за ними. Выходят Учитель и гимназистки. Учитель. До следующей недели, стало быть. Девица. Хорошо, господин учитель. (Достает деньги.) Соседка. Господин учитель! Учитель (оборачивается). Я вас слушаю. Соседка. Да нет, ничего — я извиниться хотела — за то что побеспокоила вас во время урока… Учитель. Ничего, ничего… (Пауза.) Я хотел бы еще обратить внимание — что эта возвышенная мольба, это рвущееся из глубин души человеческой безысходное заклинание являет собой вершину венгерской лирики нашего века, и не только венгерской лирики, ибо то же переживание в ту же эпоху терзает и величайших из величайших, например Ницше и Достоевского, и, как я уже говорил, не только по той причине, что это произведение по сей день не утратило своей, так сказать, актуальности, ибо в мире с тех пор все осталось по-прежнему, во всем мире, извольте заметить. Величие этого произведения состоит еще в том, что эта возвышенная, рвущаяся из души мольба, этот жуткий, мучительный вопль отчаяния прекрасно и удивительно точно раскрывает нам душу лишенного веры и все-таки верящего человека. Берусь утверждать, что именно этим оно превосходит другие шедевры. Ибо здесь поэт обращается к богу не потому, что раскаялся, и не потому, что он верит, что бог действительно существует — дряхлый бог, как он называет его в одном из стихотворений, — о нет, это вовсе не богоискательство слабого человека, но слова человека зрелого, человека задумавшегося, к чему приведет нас отказ от бога, воскресить которого нам уже не дано. Девица тем временем строит глазки Приятелю. О том, в какой мере поэт отдает отчет в своей слабости, и о том, что именно это признание делает его сильным, говорят эти строки: «Предадимся Ему до конца: Лучше Призрака не было в мире. Верить не во что, будем же верить То ли в сущее, то ли в Творца». Заметьте, что существо, именуемое в начале стихотворения Богом, он вдруг называет Призраком — разумеется, с большой буквы. А Призрак, как нам известно, может быть и злым духом. Выходит, поэт как бы говорит: не суть важно, есть Бог или нет, добрый он или злой, все равно он необходим, даже если — цитирую — «верить не во что». Если не во что верить — тем более. Поистине глубокая мысль, мысль зрелого отчаявшегося человека. Поэт хочет нам сказать: чем бы ни было это нечто, это самое нечто духовное над человеком, пусть роковое, пусть даже враждебное человеку, но все равно это лучше, чем ничего. Как блестяще он выразил это в последней строфе — лучшем четверостишии всей венгерской поэзии, которое я прошу вас выучить наизусть: «Лучше Призрака нету во мгле,