Старик отрицательно качнул головой. – Вы по делу пришли. Чего балаболить! Землю будете покупать или как? – Эм-м-м… – неопределенно высказался Макар. – Даром не отдам, – предупредил Жигалин. – Дешево тоже не отдам. У меня тут дислокация исключительная: машин не слышно, даже церковный колокол не мешает. Бабкин еще раз окинул взглядом Жегалина и понял, что лучше обойтись без долгих вступлений. – Толя, ты Володю Карнаухова помнишь? – Так вы по его душу, что ли? – удивился тот. – Он помер давно! Я на него, покойничка, зуб имею: сглазил он мне земельку, с тех пор у меня фиаска за фиаской. – Как это – сглазил? – не понял Макар. – Ну как-как. Торговал мое хозяйство, да не купил, помер раньше времени. – Карнаухов хотел приобрести у тебя дом? – И дом, и десять соточек, а я бы под Тулу уехал, у меня там дамочка одна знакомая овдовела. У женщины материнский инстинкт, ей ухаживать надо за живой душой! А я ж как Лаврентий Палыч – цветок душистых прерий. Оросил меня заботой и лаской – я тебе и пахну, и глаз радую. Только она малехо вредная, к себе не пустила. А рядом, говорит – живи, что ж, я разве запрещаю. Надо понимать, фасон держит, а сама влюбилась как кошка. Пылкая! Я видал таких. – В голосе его прозвучала небрежная гордость шаха, сменившего третий гарем. – Карнаухов, – напомнил Бабкин, с которого на сегодня довольно было знойных женщин. – Я тебе разъяснил: помер он! Утонул. – Как утонул? – быстро спросил Макар. – Как в реке тонут? Молча. Нет, ты скажи, а куда ему еще было деваться? В лесу искали, но в лес он отродясь не совался, трусил. А искупаться – это запросто. Жара стояла страшенная, у меня с того года лысина: волосню выжгло начисто, как траву под палом. А какая была куафюра! – Он наклонил голову, будто собираясь боднуть Илюшина, и похлопал себя по макушке. – Может быть, он уехал, – заметил Макар, игнорируя лысину. Жегалин выпрямился так резко, что покачнулся. – Уехал? Соображалка у тебя уехала! Мы с ним по рукам ударили! Он с деньгами обещал вернуться. Я бумажки все приготовил, свидетельство там, выписки. Чуйка меня, слышьте, ни разу не подводила! – Если он утонул, почему не нашли одежду? – спросил Сергей. Старик задумался. – Тут такое дело, – сказал он наконец. – Река наша… нет, хорошая река, ничего не скажу! Чистая, и рыбы в ней, если выше подняться, где течение потише, – полно рыбы-то. – Он опасливо огляделся, словно кто-то мог их подслушивать, и понизил голос. – Но вот если под нашим обрывом, или еще хуже – там… – Жегалин неопределенно махнул рукой. – Там пороги. Камни такие, что если об них шарахнет, то не пловца выловят, а фарш. Были уже… эпизоды. Тряпкой проверяли: с нашего берега кинули красную, внизу прибило бесцветную. И волна. Набегает, и… в общем, без добычи не уйдет. И детишки у нас, бывало, тонули, и лодки переворачивало. А уж Володькину одежду слизнуть – тьфу, плевое дело. Целого пацана, слышь, унесло на глазах у почтальонши, а тут майка с шортами… Это ей как перышко. – Кому – ей? – не понял Макар. – Реке. Настроение у Жигалина испортилось. Сергей пытался выведать еще что-нибудь, но старик сделался хмур и неразговорчив. – С кем еще можно поговорить? – сдался Бабкин. – Есть тут одна… фурия. …Об ноги Гурьяновой потерся черный кот и запрыгнул на соседний стул, намереваясь дотянуться до блюдца с печеньем. – Дуся, перестань. – Кира шлепнула его по лапе. – Вера Павловна, отвлекитесь от своих цветов, ради бога. Нам нужно придумать, как выдворить его из города. Чем быстрее, тем лучше, пока он что-нибудь не пронюхал! – Может, вовсе его убрать? – усмехнулась Шишигина. На подоконнике цвела прекрасная пунцовая герань; она потыкала в высохшую землю и нахмурилась. – Вам бы все шутить, – озабоченно сказала директриса. – Вы не видели этого человека, а я имела с ним получасовую беседу. Не рискну утверждать насчет мужчин, но женская часть города расскажет ему даже то, о чем он не спрашивал. – М-да, не видела, конечно… – пробормотала старуха. – Светловолосый прохиндей с ручной гориллой? – Что? Гурьянова быстро подошла к окну. По дорожке к дому приближались Макар Илюшин и Сергей Бабкин. – Господи, а это еще кто с ним? – Киллер, должно быть. Будут меня, бедную старуху, подвергать мучительным пыткам… – Если подвергнут – огрейте его линейкой по затылку, – отрезала Гурьянова. – Вам не привыкать. Всего десять минут спустя тяжелая дверь распахнулась, выпуская сыщиков на улицу. Бабкин закурил и выразился в адрес Жегалина неодобрительно. Женщина, к которой посоветовал обратиться старый пьяница, оказалась костлявой ведьмой со взглядом птицы марабу, открывшей, что можно питаться не только падалью. Сперва Сергей обрадовался. Старуха, похоже, была из тех, для кого наблюдение за жизнью соседей заменяет кроссворды, чтение, телевизор и аквариум. Но вскоре стало понятно, что ум Шишигиной, когда-то, несомненно, ясный, теперь работал вхолостую, рождая миражи и плутая среди них, как заблудившийся в пустыне. Фото Карнаухова не вызвало у нее интереса. – Вовсе не знаю этого молодца… – Она закряхтела, когда наклонилась через стол, чтобы вернуть карточку Макару. В ее движениях хорошо заметна была закостенелость, присущая малоподвижным пожилым людям. – Я ведь всех помню… Коленька жил у нас, его еще по телевизору часто показывают, и этот, как же его, господи… с усами такой, представительный мужчина… политикой заведует… Всех я воспитала, вот этими самыми руками… Она умиленно поцеловала свою правую ладонь, свесила голову на грудь и задремала. Бабкин встал, недоумевая, отчего задерживается Макар. Но тот разглядывал кота, появившегося на втором этаже: огромного черного зверя, в котором меньше всего можно было бы заподозрить существо, согласное делить с человеком кров. Кот был неприятен даже издалека. Более того, издалека же было ясно как день, что и они коту тоже крайне неприятны. – До свиданья, Вера Павловна, – вежливо сказал Макар. – У вас дивное каланхоэ на подоконнике. А эти жучки на нем постоянно живут? Старуха резко обернулась и озабоченно вгляделась в цветок. – Каланхоэ, каланхоэ, каланхоэ! – завыла она, словно вызывала демона. – Это где-то между Ленинградом и Москвой… – …Сволочь наш Толик, – буркнул Сергей, остановившись под раскидистым каштаном. – Бабуся в деменции, а мы к ней, значит, с задушевными разговорами! Илюшин усмехнулся. – Ну, и чего лыбимся? – раздраженно спросил Бабкин. – Заметил, что случилось, когда она испугалась за цветы? – Ты о чем? – Как нагнуться над столом, так мы кряхтим и трескаемся по шву, – удовлетворенно сказал Илюшин. – А как совиное скручивание корпуса, так ни одна косточка не хрустнула. – Намекаешь, что старая ведьма меня одурачила? Брось! Она собственное отражение не узнает в зеркале. – Хвост у кота был очень характерный, – усмехнулся Макар. – Хвост? – Бабкин заподозрил, что Илюшин издевается. – Стоит вертикально, как флагшток. Ни разу не видел кошек, которые не выражали бы таким образом дружелюбие. У них на этом флагштоке поднят невидимый флаг: «Счастливы вас видеть». Думаешь, это кот нам адресовал? – Я бы сказал, нам он хочет выпустить кишки, – пробормотал Бабкин. – Вот именно. Он радовался кому-то другому, а когда заметил гостей, насторожился. – Ты пытаешься доказать, что наверху кто-то был. Ну, допустим. И что? Сиделка заправляла кровать. – И пахла полынью, – кивнул Илюшин. – Э-э-э… почему бы и нет? – Бабкин вспомнил горьковатый свежий аромат, удививший его. – Полынью пахнет в доме Гурьяновой. Готов поспорить на твой обед: во-первых, старуха ломала комедию и даже не слишком скрывалась – вспомни каланхоэ, во-вторых, предупредила ее именно директриса. Бабкин повернулся спиной к дому и покачался с пятки на носок, сложив руки на груди. – Макар, в окне кто-то есть? – Если и есть, прячется за занавеской. А что? – Меня не оставляет чувство, что за нами… Раздалось потрескивание, и на землю с каштана, едва не задев Макара, спрыгнула девчонка. Треск сменился громким хрустом – слишком громким, с точки зрения любого здравомыслящего человека, находящегося под старым деревом. Прежде чем кто-то успел пошевелиться, Бабкин сделал три вещи.