– Как ни странно, Володя был чем-то похож на Германа. Он не подражал ему осознанно, был простым, довольно милым подростком… Добрый, отзывчивый. Как-то в разговоре я пожаловалась, что моему подопечному нечего носить, и он на следующий день принес свои старые вещи. Помогал делать мелкий ремонт в школе. Честно говоря, Володя был не самой заметной фигурой в Беловодье. Когда он только появился, о нем везде говорили, потому что знали, как трагически он осиротел, но Володя очень быстро стал… я бы хотела сказать «своим», но, скорее, неотъемлемой частью пейзажа. Кстати, у Германа без счета фотографий: на них видно, что Володя выглядел намного младше своего возраста. Совсем как вы. Илюшин вздрогнул и уставился на Гурьянову. – Совсем как я? Директриса пожала плечами: – Учителя умеют определять возраст. «Не учителя умеют, а ты умеешь». Илюшин был зол на себя: он пропустил удар и теперь от неожиданности не мог собраться с мыслями. Гурьянова сочувственно наблюдала за ним. – Где вы остановились? – У Маргариты… Не помню отчества. Желтый дом с синим палисадником. – А, Рита Скворцова. Чудесная женщина, вам повезло. Если она согласится приготовить для вас свой фирменный яблочный пирог… Его одного достаточно, чтобы у вас остались теплые воспоминания о нашем городе. Илюшин понял, что разговор окончен. С мягкой решительностью его выставляли из дома и из Беловодья. – Спасибо, Кира Михайловна. – Он поднялся. – С кем, по-вашему, общался Карнаухов, кроме Германа? – Пожалуй что ни с кем… Разве что был такой Сеня Крамник, мальчик его возраста, жил неподалеку, но они с отцом пару лет назад переехали в Чехию, к родственникам. Не уверена, что он оставил новый адрес или хотя бы телефон. Когда гость ушел, Гурьянова достала из кармана мобильный. – Встретиться нужно, – сказала она, не здороваясь. – Срочно. 5 – Ты не поверишь! – Бабкин стянул футболку и швырнул ее на стул. – Они отказались со мной разговаривать. Он был зол, как может быть зол бывший оперативник, обнаруживший, что для провинциальной полиции его принадлежность к тому же профессиональному сословию значит не больше, чем муха в стакане. Он мимолетно отметил, что сравнение получилось довольно странным, но в следующую секунду понял, что как раз таки набрел на исключительно верный образ. Люди, с которыми ему пришлось общаться, производили такое впечатление, будто каждый из них не задумываясь выпил бы пиво с мухой. Они просто не придали бы значения этой мелочи. – Впервые в жизни вижу таких скудоумных, тупоголовых, безмозглых… Бабкин обнаружил в свой памяти богатые залежи синонимов слова «придурок». – Должен же быть в этом городе какой-то изъян, – заметил Макар. – Может, они агрессивны только к приезжим, а, вернувшись с работы, называют жену своей пушистой заей и плачут над хромыми котятками… – Буэ! – В чистом беспримесном подлеце есть что-то подкупающее, – согласился Илюшин. – Слюнявая сентиментальность – как ложка дегтя в бочке дерьма. Тебе совсем ничего не удалось из них вытянуть? – Герман действительно написал заявление о пропаже Карнаухова. Все эти хмыри обосновались там давно и помнят эти события. Но в остальном – слепая зона. Мы даже не знаем, велись ли следственные действия. – Что ты сам думаешь? – Если бы ты видел их задницы, то понял бы, что они крайне редко отрывают их от стульев. Веришь – вот такие хари! – Бабкин показал руками небольшого бобра. – А что с директрисой? Макар! Илюшин невидящим взглядом смотрел в окно. Сидела, сидела заноза в памяти, хотя он дважды перебрал весь разговор, и покалывала при каждой мысли о Гурьяновой. – Илюшин! – А? Что? – Я говорю – встреча твоя как прошла? – В целом Гурьянова подтверждает то, что рассказал фотограф, – задумчиво сказал Макар. – Тебя что-то смущает в ее словах? – Пока сам не пойму. Карнаухова она описывает как славного тихого паренька; говорит, ничем не выделялся. Каждая ниточка, за которую я пытался дергать, обрывается в руках. Друг-подросток уехал, и связь с ним утеряна. Девушки не было. В рейсовом автобусе его не видели. Человек-невидимка наш Карнаухов! – Он раздосадованно щелкнул пальцами. – И еще что-то фонит. – В каком смысле? – насторожился Бабкин. – Если бы я знал! Чисто по Эдгару По: письмо положили на видном месте среди бумаг, а я его не замечаю. – Попробуй рассказать, – посоветовал Сергей. – С самого начала. Ты подошел к двери… – Постучал. – Илюшин сосредоточился, поднял руку. – Там был звонок, кстати… Открыли через минуту. Высокая, лет пятидесяти, очень… м-м-м… примечательной внешности. – Чем? – Сочетанием несочетаемого. Черты, на первый взгляд, совершенно невыразительные, с фотороботом пришлось бы помучиться, при этом лицо дышит большой внутренней силой. Умная. Наблюдательная. Скрытная. Поздоровалась, выслушала мое объяснение. Удивилась… Стоп! Илюшин обернулся к напарнику: – Нашел! Когда я сказал, кого мы ищем, Гурьянова отреагировала незамедлительно: «Двенадцать лет прошло». Обычно люди говорят: «Это было, кажется, лет десять назад, или нет, одиннадцать… нет, все-таки десять». Единственный, кто мог держать в уме срок, – Герман. – Быстро считает? – предположил Сергей. – Не было ни секунды задержки. Ни одной! Зачем ей помнить, сколько лет назад незаметный юноша уехал из города? Дверь приоткрылась. – А ведь у меня там пироги с мясом стынут, – укоризненно сказала хозяйка, обращаясь исключительно к Сергею. Сегодня на ней был сарафан, который любитель пышных форм назвал бы соблазнительным, а ревнитель нравственности – непристойным. Бабкин забеспокоился. – Рита, – позвал Илюшин. – Вы помните племянника фотографа? – Володеньку? Искали мы его, бедного – все впустую. Я наш лес знаю плохо, но пошла со всеми, очень уж его жалко было. – Разве он не уехал из города? – осторожно спросил Макар. – Куда ему ехать? – изумилась хозяйка. – Мать его, упокой ее Господь, умерла. – Она перекрестилась. – Другой родни, кроме нашего Германа, не было. Они с ним душа в душу! – А не ссорились? – Откуда! Оба спокойные, слова злого не услышишь. Да нет, заблудился он, это все знают. Ох, наревелась я тогда… Она утерла выступившие слезы. Макар бросил выразительный взгляд на Бабкина. – Рита, с кем еще можно поговорить про Володю? – спросил Сергей, стараясь, чтобы голос его звучал сочувственно, но в то же время без малейшего намека на нежность. – С Жегалиным, – не задумываясь, ответила она. – Они какое-то дело затеяли, я их вместе видала. Как раз незадолго до… Ох, нет, простите, не могу! Она метнулась в коридор, и из-за двери донесся безутешный плач. Бабкин тяжело вздохнул. Дверь снова приоткрылась. – А пироги-то, пироги мои! – всхлипнула заплаканная Маргарита. – Надо кушать, Сереженька, пока не остыло. 6 – Толик, – представился, шмыгнув, Жегалин и протянул руку сначала Бабкину, потом Илюшину. Было ему на вид лет семьдесят с небольшим, и даже человек, чуждый физиогномики, безошибочно определил бы, что примерно шестьдесят из них Жегалин пьет. Он был тощ и обуглен, как жареный вьюн, одет в длинную, до колен, майку без всяких признаков цвета, а что касается остальной одежды, то Бабкин решил после краткого осмотра, что старикан предпочитает естественную вентиляцию. – Курим? – деловито спросил Жегалин, глядя на него. «Сразу сообразил, к кому обращаться», – отметил Макар. Сергей протянул ему пачку. Толик с неожиданной щепетильностью выбил лишь одну сигарету и вернул остальные. – Да вы угощайтесь, Анатолий…