Глава 6 2001 год 1 С Анны Козарь все началось. С Анны, у которой левое плечо не было ниже правого, хотя почтовая сумка весила изрядно. Почтальонша каждый час перебрасывала ее с одной стороны на другую. Кира заметила это и оценила: дисциплинированность у взрослых была ей по душе. Кира появилась в Беловодье в апреле. Ненадежное весеннее небо, худые деревья, издалека складывающиеся в неразборчивые иероглифы, – но, несмотря на тревожную весну, городок был благодушно-расслабленный, точно бродяга, познавший дзен. В кабинете литературы висело четыре портрета: Пушкин, Толстой, Достоевский и местный писатель Чудов-Таймырский. Чудов-Таймырский был путешественником и написал книгу «Два года у самоедов». В конце тридцатых годов вспомнили, что Чудов-Таймырский участвовал в северных экспедициях Колчака, и за ним из областного центра приехали три человека в кожаных плащах. С недоумением рассматривали они сапоги Чудова-Таймырского, аккуратно сложенные брюки и толстовку. Писатель пошел купаться за день до приезда гостей и больше на берег не вышел. Пришельцы зачем-то забрали с собой сапоги, оставив толстовку (теперь она лежала под стеклом в местном музее). Кира добросовестно прочла книгу, и ей стало казаться, что Чудов-Таймырский вынырнул где-то в Тихом океане и преспокойно дожил свои дни в охоте на сивучей. Еще в книге писателя-путешественника упоминалось, что ужас нового места приходит на десятый день. О том, когда он заканчивается, в книге не говорилось ни слова. Она принялась ждать, вычеркивая числа на календаре. Все, что нужно было, – терпение и немного смелости. Терпение у нее было свое, смелость пришлось занять у Веры Павловны. Кира воображала себя Шишигиной: деревянно вышагивала по дому, взмахивала руками, кривила длинный рот, гхекала и курила. Она поздно сообразила, что таких, как Шишигина, нельзя разъять на части, вытащить деталь и надеяться, что обойдется без последствий. Очень скоро Вера Павловна в ней уже не помещалась; ворочалась, выпирала уродливо то из шеи, то из живота, а главное, вместе с бесстрашием тащила в Киру столько всего, что та сто раз пожалела о своей затее: лучше бы продолжала бояться. Чужое место поначалу всегда размывает незнакомца до акварельной прозрачности. Он утрачивает форму, становится разреженным, не ведает больше ни дорог своих, ни мыслей. То, что ей требовалось. Но потом возникла Анна Козарь. Быть может, уловила приязнь во взгляде Киры или решила взять что-то вроде шефства над приезжей, хотя Кира подозревала, что мотивы у почтальонши сложнее. Козарь забегала раз в пару дней. Независимо стояла в дверях, от приглашения зайти отказывалась, – кукушка, изредка выглядывающая из часов, чтобы цепким взглядом провести ревизию и убедиться, что никто не заблудился во времени. – Сколько живу, столько понимаю: не делай добра – не получишь зла. – Анна опустила сумку на крыльцо и потянулась. – Охромела у нас одна тетка, зимой по гололеду сломала щиколотку. Пару месяцев я приносила газеты ей на крыльцо. А тут смотрю – она без гипса. Я почту, как полагается, бросила в ящик. Раскричалась она – будто пряник у сироты отобрали. «Ленивая скотина, тащи все сюда!» Вот такую мне выдали плату за доброту и жалость, Кира Михайловна. Что об этом в ваших учебниках говорят? – Не делай добра – это о другом, – рассеянно сказала Кира. Она размышляла о странном поведении детей после уроков физкультуры. – Это о каком же? Кира взглянула на почтальоншу. – Вы, Анна, вкладываете в него вот какой смысл: не следует совершать добра, потому что люди не просто неблагодарны, а неблагодарны с оттяжечкой, так сказать, вдвойне. Но эта фраза вообще не о других людях. Она о вас, о вашей внутренней оптике. Как только вы маркируете свои действия как добрые, мироздание немедленно вздымается негодующей волной, точно ковер, который встряхнули с двух углов, и сшибает вас на землю. – Почему? – Потому что человек не смеет проводить внутри себя подобную ревизию и приклеивать на свои поступки ярлык «добро». Назовите их как угодно – совершенные из чувства долга, из желания быть хорошей, из надежды услышать слова признательности – или не присваивайте имен вовсе. Но только не приписывайте себе добра. Это гордыня, а за гордыню человеку традиционно приходится расплачиваться. Но если вы смените оптику внутреннего зрения, то и мироздание перестанет отвечать «злом». И люди – те, которых, как вам кажется, вы облагодетельствовали, – перестанут делать в ответ дурное. Козарь смотрела странно. – Анна, вы меня простите, – смущенно заторопилась Кира, – что-то на меня нашло. Это профессиональная деформация: начинаешь учить тех, кто об этом не просит. – Да я не прочь была бы, чтобы ты меня еще чему-нибудь поучила. Козарь встала со ступенек, подняла сумку. «Ты поучила» – услышала Кира и трактовала верно. – Ничего, обживешься быстро, – сказала Козарь. – Ты так-то вроде бы дамочка сообразительная. Хотя туфельками своими зря наши говна месишь. Обе рассмеялись. – Май жаркий будет. – Анна уставилась на небо, словно читала в нем прогноз погоды. – Мой тебе первый урок – на реку не ходи. – Почему? – Кира удивилась. Она намеренно сняла дом на берегу, надеясь по утрам купаться. – Плаваешь хорошо? – Неплохо. – Тогда можно. Только осторожнее. Течение сильное. Почтальонша дошла до калитки, когда ее окликнули с крыльца: – Аня, у кого здесь можно лодку купить? 2 Так получилось, что Кира была последней, кто видел Нину Куренную. Нина шла по улице, размахивая лакированной красной сумочкой – символом презрения к утилитарности местной моды – и остановилась, заметив Гурьянову. – Учителька! – Нина распахнула объятия. – Иди сюда, поцалую! Кира сделала попытку обойти женщину, но та преградила ей путь. – Деток учишь… У тебя-то есть? – Своих нету. – Жалко… Давно хотела спросить: ты зачем сюда приперлась, ну, в город наш? Мужика захотелось? Нету здесь мужика! Запиши на доске мелом! И девок научи: ловить здесь нечего. Нина сдула со лба рыжую прядь и описала сумочкой круг в воздухе. – Беловодье…! – Она смачно выругалась. – Тебе тут как, ничего? – Пока нравится. – Не понимаешь ты, куда тебя занесло. – Нина понизила голос. – Думаешь, это обыкновенный город? Я тебе вот что скажу, подруга… Ты мне нравишься! Веришь? – Верю. – Молодца! Слышь, ты беги отседа. Замуж выйди… за шведа! Они в постели выносливые, как кони! – Она хихикнула, но улыбка тут же сползла с ее лица. – Тикай, учителька, пока не поймали. – Кто же меня поймает? – спросила Кира. Куренная сделала большие глаза и оглядела улицу. – Никого нету, верно? Все по домикам, за занавесочками, шур-шур-шур! А глазками-то смотрят, ручонками-то тянутся! – Она выставила вперед руки, пошевелила пальцами. В ухе у нее качалась серьга – длинная цепочка с паучком на конце. – Цапнут тебя, разберут по косточкам. А косточка-то в горлышко впилась, хрен вытащишь. – Она усмехнулась и хлопнула себя по ягодице. – Меня здесь не любят! Думаешь, отчего? Меша-аю! Живу как хочу, глаза мозолю. А жить надо весело. Жизнь-то одна у нас, а? Как считаешь? Кира заметила, что юбка Нины покрыта пятнами, похожими на мазутные. – Где ты испачкалась? – Чего? А! Это что… Я сама вся грязная! – последние слова она произнесла с удовольствием. – Кого хочешь спроси. Про Нинку тебе наплетут… Ты им не верь! Тут все до одного свиньи бессовестные, кого ни возьми. А! Буслаев! Молятся на него, а он-то… – Нина хихикнула и прикрыла рот ладонью. – Тот еще ходок. Она сделала непристойное и совершенно недвусмысленное движение. – Лучше с любым алкашом замутить, ей-богу! Слышь, чего говорю? Кира кивнула. – Тут как при ограблении банка! – поделилась Нина выстраданной мудростью. – Главное – не денег нахапать, а улизнуть. О получке не думай. Если не смоешься, они тебя сожрут, хрена на закуску пожалеют. В конце улицы показался человек, и Нина метнулась к нему. Кира сразу выкинула из головы глупый разговор. Но два дня спустя поползли слухи об исчезновении женщины, и ее кольнуло нехорошее предчувствие. – Нинка-то Куренная? – спросила почтальонша. – Непутевая баба. Бывает, пожалеешь ее, а она такой дрянью обернется, что хоть плюйся. А в другой раз топает на каблуках – ну шалава шалавой, а приглядишься: глазищи детские, несчастные. – Давно ее не видели? – Кто ж знает… Она нынче должок обязалась вернуть, а не явилась. К ней пришли – дверь нараспашку, дом пустой, на столе еда тухнет. Пару дней, пожалуй, не появлялась на людях.