Наконец он надумал поговорить с Уолтером. В какой-то степени Уолтер сам был инициатором их знакомства — этому курносому восемнадцатилетнему пареньку, улыбчивому, с короткими светлыми волосами, ужасно нравился ирландский акцент Кевина; и хотя между ними была разница в десять нелегких лет, они быстро сблизились. Стерев со лба пот (его готовили на рихтовщика, и ему тяжело давалась эта наука), Уолтер воспользовался остановкой конвейера и спросил: — Послушай, откуда ты приехал? — Из графства Керри. Ты, наверно, про него и не слыхал, у нас ведь там нет больших городов или каких-нибудь достопримечательностей. — А что ты там делал? Уолтер тоже прибегнул к этому стандартному вопросу, позволявшему нащупать общность интересов. Кевин ответил напрямик, не подозревая, что такой ответ может воздвигнуть стену между ним и собеседником: — Я был учителем. — Учителем? В большой школе? — Ну нет, — засмеялся Кевин. — В маленькой сельской, где всего-то один класс и двое учителей: я и молоденькая девушка. Мы вдвоем обучали семьдесят или восемьдесят детей разных возрастов. — А почему ты ушел оттуда? — Скучно. — Кевин снял всю в ржавчине рукавицу и запустил пальцы в рыжую шевелюру. — И потом, церковь уж очень давит. Ведь у нас, чтобы стать учителем, нужно письмо от приходского священника. А потом учи и воспитывай, как церковь велит. Я семь лет это терпел и наконец решил: прежде чем обзаведусь семьей, хоть мир повидаю. — Тебе здесь нравится? — спросил Уолтер с нарочитой небрежностью, какую можно почувствовать в тоне молодой матери, которой хочется узнать, что думают о ее малыше. — Тут очень интересно. — Да, тебе конечно, — сказал Уолтер. И вдруг добавил, словно ради этого и затеял весь разговор: — А я коплю деньги, чтобы учиться на инженера-строителя. — На инженера? Да ну! — Каждую неделю стараюсь отложить пятьдесят долларов. Пока получается. Я живу с родителями. Как только у меня будет полторы тысячи, поступлю в университет. Кевина в который раз поразило богатство возможностей, которое открывает перед людьми Америка. — А школу ты когда кончил? — В этом году. Кевин хотел расспросить его подробнее, но конвейер пришел в движение, и Уолтер, схватив напильник, снова принялся выправлять вмятины, не успевая не то что посмотреть в сторону Кевина, но даже смахнуть пот со лба. Уолтер относился к работе добросовестно и старался делать ее хорошо, не отставая в то же время от конвейера и других рихтовщиков; Кевину, который, хотя и был прежде учителем, мог, не охнув, взвалить на свои могучие плечи пятьдесят килограммов картофеля, от души было жаль этого худенького мальчишку и хотелось ему чем-то помочь. И в то же время он уважал такого с виду беспечного юного американца за его целеустремленность. Поразмыслив, Кевин решил, что, несмотря на свою молодость, этот мальчик вполне способен дать разумный совет взрослому мужчине, и, когда в обеденный перерыв они встретились в столовой, Кевин сразу завел разговор о том, что его волновало. — А ведь странно, что двое таких разных людей, как мы, встретились на этом заводе, — задумчиво произнес Уолтер, разворачивая необсохшими руками вощеную бумагу и поднося ко рту бутерброд. — Все мы пешки на доске судьбы, — вздохнул Кевин. — Это мое убеждение. Вот она и бросает нас то туда, то сюда. — В таком случае, она могла бы забросить нас в местечко получше. — Тут я с тобой не согласен. Для меня во всем этом есть своя красота, хотя мне трудно объяснить, что я ощущаю. Посмотри вон на те изящные машины — ведь сюда они поступают грудой металлических частей, а с конвейера сходят великолепными лимузинами. Они выглядят даже лучше, чем на журнальных картинках. Вот я и подумал, что раз человек здесь работает, у него обязательно должна быть своя машина. — Конечно. У многих и есть. — Да, но… — Кевин замялся. — На стоянке их и правда сотни, но они, наверно, по карману только тем, у кого в банке приличный счет. — A-а, ты, вероятно, не знаешь, что машину можно купить в рассрочку. Сейчас девять человек из десяти не могут платить наличными. Либо меняют старую на новую, либо вносят сразу только часть денег. Кевин так резко наклонился над столом, что опрокинул пустые стаканчики из-под молока. — И после этого машина считается твоей, пока ты каждый месяц за нее выплачиваешь? По закону твоей? — Как только сделаешь первый взнос и тебе выдадут машину и все документы на нее, она такая же твоя собственность, как все твое имущество. Кевин смотрел на Уолтера и не видел его. Он так живо представил себе, что вот он сидит на мягком поролоновом сиденье, положив руки на черный блестящий руль, и, если сейчас нажмет сигнал, раздастся повелительный гудок, требующий освободить ему дорогу. Очнувшись, Кевин заметил, что Уолтер смотрит на него с тревогой. — Что с тобой? — спросил Уолтер. — Голова закружилась? — Послушай, — с трудом произнес Кевин. — Ты умный малый. Как бы ты посмотрел, если бы я, так сказать чужестранец, взял да и купил себе машину? — Ты имеешь на это такое же право, как все, — сказал Уолтер. — Ведь ты сам, своими руками эти машины делаешь. К тому же достаточно показать агенту по продаже автомобилей значок нашего завода, и он обязан будет продать тебе машину по себестоимости плюс десять процентов комиссионных. Тем самым ты сэкономишь несколько сот долларов. Кевин почувствовал болезненный толчок в груди. — И, по-твоему, это не будет глупостью или мотовством с моей стороны? Я каждый день слышу, как рабочие ругают эти машины, говорят, что они никуда не годятся, что их делают из отходов, а дерут за них втридорога. — Люди всегда говорят так, если только они не хозяева предприятия. А много ли их ходит на работу пешком? И ведь большинство старается купить машины со своего завода. Да почему бы и нет? Не стоит обращать внимание на эти разговоры. Смеяться над тобой никто не будет. — Видишь ли, — нерешительно сказал Кевин, — тебе это может показаться странным, но у меня у первого в нашей семье будет машина. Мои, конечно, обрадуются, когда я пришлю им карточку — я за рулем красивой новой машины. В Ирландии у людей нет таких денег. Там совсем другая жизнь, и потом, это бедная страна. — Я понимаю, — сказал Уолтер. Они встали и, выходя из столовой, положили бумагу, в которую были завернуты бутерброды, и бумажные стаканчики на специальный конвейер у двери. — Ты наметил какую-нибудь определенную модель? Кевин смущенно засмеялся: — Ну, так далеко я не загадывал. Вот о цвете я думал. Говорят, если хочешь двухцветную модель, можешь сам выбрать сочетание цветов. Это правда? — Конечно, если это не что-нибудь сверхъестественное. — Видишь ли, у меня есть одна мечта. Я думал, если дело дойдет до этого, я выберу бежевый с зеленым. В этом ведь нет ничего сверхъестественного, верно? Уолтер задумчиво подвигал губами. — Нет, отчего же. Я пытаюсь представить, как это будет выглядеть. — Зеленый, как ты, наверно, догадываешься, в честь Ирландии. А бежевый… бежевый — мой любимый цвет. Уолтер не засмеялся, а только кивнул, и они торопливо пошли по проходу, подгоняемые воем гудка, который возвещал конец обеденного перерыва. Кевин был благодарен мальчику за понимание, он теперь окончательно убедился, что стоит на правильном пути. В этот вечер он записался на шоферские курсы. Если прежде от стояния на бетонном полу его ноги к концу дня словно наливались свинцом, теперь они легко и охотно несли его на работу и домой; раньше даже ему с его восторженностью работа казалась утомительной и однообразной, теперь он не замечал, как пролетают часы, дни, и вот опять неделя кончилась и снова получка — он приближался к заветной цели так же неуклонно, как несет свои воды к морю могучая река. Даже завод, к которому он незаметно привык, снова стал вызывать у него восторг, ибо на каждую деталь он смотрел теперь как на часть своей будущей машины. Все эти радиоприемники, обивочные ткани, вентиляторы, пылающие всеми цветами радуги и движущиеся к месту назначения, как войска к полю боя, стали в его глазах важнее людей, потому что люди представляли собой серую, невежественную массу и работали они на износ, сами не зная зачем, тогда как безукоризненно чистые детали автомобилей, пахнущие смазкой и новизной, уже одним своим обилием и прочностью доказывали, что им сносу не будет. Кевин видел, как отчаянно трудится над непокорным металлом Уолтер и как на лбу у него выступают перламутровые бисеринки пота, — видел и не испытывал жалости; он поздоровался со своим бывшим напарником Лероем, когда тот в первый раз после больницы вышел на работу, но ему нечего было сказать этому высокому негру, чьи мечты разлетелись в прах, тогда как у Кевина все еще было впереди. И вот наконец наступил день, когда Кевин со спокойной уверенностью, как и предсказывал Уолтер, вошел в магазин, где продавались автомобили. Он вручил свой заказ проворному краснощекому соотечественнику, который пообещал сделать для него скидку, раз он из графства Керри. — Я беру машину с откидным верхом, — заявил Кевин, усевшись в автомобиль в демонстрационном зале и свесив ногу с таким видом, будто каждый год покупает новую модель. — Хорошо, когда человек знает, чего хочет, — одобрительно сказал продавец. — Вы не представляете, как трудно иметь дело с женщинами. А какой цвет? Кевин чуть было не выпалил: «Я давно решил — бежевый с зеленым», но ему вдруг стало как-то неловко, и, сделав вид, что размышляет, он сказал: — Пожалуй, светло-коричневый как основной цвет и второй — зеленый. Продавец угодливо засмеялся: — Не годится забывать старый трилистник, верно? Но это уже специальный заказ — вам, возможно, придется немного подождать. Кевин кивнул: — Я подожду. И вот как-то в субботу утром его известили, что машина готова. По дороге Кевин купил цветную пленку для фотоаппарата — Пегги обещала выскочить на минуту из своей закусочной и снять его. Продавец, вручив ему ключи в маленьком футлярчике из искусственной кожи, махнул рукой — можно ехать! — и Кевин, влившись в стремительно и бесцельно несущийся поток машин и став с ним единым целым, наконец-то почувствовал себя настоящим американцем. Возле дома его поджидали не только верная Пегги со своим дорогим фотоаппаратом, но и гробовщик Фэррел, и агент «Эмералд Турист Сервис» Флаэрти, и несколько завсегдатаев «Трилистника». Кевин принимал рукопожатия и поздравления хладнокровно, как подобает мужчине, и с невозмутимым видом позировал сначала за рулем, потом стоя возле автомобиля. — Ну уж порадуются твои старики! — сказал кто-то. — Для того и снимаюсь, — невозмутимо отозвался Кевин. Он постарался как можно вежливее отделаться от любопытных, которые стучали каблуками по шинам и тщательнейшим образом исследовали приборную доску, затем сел в машину и поехал, небрежно помахав им из окна и показывая тем самым, что ему ничего не стоит править одной рукой. Потратив чуть ли не час, чтобы выбраться из города, он покатил наконец по сельской местности, где весна вступала в свои права, и, фальшивя, громко подпевал танцевальной музыке, которая лилась из приемника. Вернувшись домой, он был несколько удивлен, что его никто не встречает, кроме двух мальчишек, игравших в чехарду, прыгая через пожарный кран, и даже они едва взглянули в его сторону, когда он подрулил к тротуару. Вечером он повез Пегги кататься. И это было куда шикарнее, чем тащиться на танцплощадку или стоять в очереди на последний сеанс в «Мажестик». Пегги, как только он включил музыку и обнял ее правой рукой, сразу же, разумеется, настроилась на лирический лад; что касается машины, она интересовала ее лишь в том смысле, что своим появлением доказывала преуспеяние Кевина. На следующий день (это было воскресенье) Кевин в угоду родителям пошел к утренней мессе, а потом, почистив и протерев машину, поехал кататься один. До обеда он кружил по улицам, затем снова отправился за город, стараясь не превышать скорость, установленную для обкатки. Но вскоре небо над холмами у горизонта стало серым, как металлическая стружка, и домой он вернулся под проливным дождем. Проверив, плотно ли закрыты окна, Кевин оставил машину у обочины и вбежал в парадное. У себя в комнате он вытер голову полотенцем и, раздвинув занавески, посмотрел на свою машину, от которой его отделяли три этажа. Но в тусклом свете только что зажженного уличного фонаря не было видно ничего, кроме дождя, равномерно, с металлическим звуком стучавшего по ее крыше и капоту; даже цветов ее он различить не мог. Утром в половине шестого Кевин сел в машину прямо в комбинезоне и, подложив под себя проеденный молью шерстяной плед, чтобы не запачкать пластиковый чехол, осторожно повел машину к заводу, с трудом различая дорогу в мутном предутреннем сумраке большого промышленного города. Он поставил машину на громадной стоянке и, даже не обернувшись, торопливо пошел в цех — поездка отняла у него гораздо больше времени, чем он предполагал. Конвейер уже двигался, и, надев фартук и рукавицы, он сразу приступил к работе, едва успев кивнуть мастеру и рихтовщикам. Не прошло и часа, как он поймал себя на том, что считает время, оставшееся до двенадцатиминутного перерыва. Изнывая от скуки и досадуя на себя, он поднял голову и встретился с холодным, осуждающим взглядом Лероя, который все еще ходил с марлевой повязкой на шее, — не потому, что она была ему нужна, а потому (Кевин был в этом уверен), что он стеснялся своего шрама. Лерой втянул голову в плечи и отвернулся. Смутившись, Кевин тоже повернулся к нему спиной и увидел залитое по́том лицо Уолтера, который поднялся с мучительным стоном, так и не сумев выправить вмятину. На щеках и под глазами у него были грязные полосы — там, где он стирал пот промасленной рукавицей, — и казалось (а может, и вправду), что он плакал.