– Слышь, Петра, не реви. Ну что ты как маленькая… Помнишь, как мы с тобой пели? Петра мелко закивала, но плач не прекратился. – А помнишь, как Тонда мне глаз подбил? – прошептал крайн, наклонившись к самому ее уху. – А за что подбил, тоже помнишь? Помнишь, как мы у вас в смородине… – Тьфу! – всхлипнула Петра. – Дурак! Как был дураком, так и остался. – А что ты тут делаешь? – поспешно спросил крайн, не давая ей разрыдаться снова. – Так я за Тонду вышла. – Вот и славно. Хорошо, что за Тонду, а не за этого недоумка Стаха. – Скажешь тоже, за Стаха… Со Стахом я так, смеялась только. – А со мной? – С тобой… надо же, вспомнил… Сколько лет-то нам тогда было… Сам ко мне приставал, а теперь… – Ну, ладно, ладно, – прервал ее господин Лунь, опасливо покосившись на своих подопечных. Конечно же, курицы слушали с горящими глазами. Ланка даже дышать перестала, до того ей было любопытно. Илка ухмылялся. Варка, разинув рот, уставился на Петру. По всему выходило, что это замордованное существо было когда-то красивой девушкой. Между тем Петра торопливо рассказывала, не очень заботясь, слушают ее или нет. – Хорошо жили. Мне все наши завидовали. Потом сынок у нас родился… – Говорил же я, мальчик, – шепнул Илка Ланке. – По-моему, это девочка, – заметил крайн. На крыльце, робко выглядывая из-за толстого столба, стояло босоногое дитя в длинной рубашке. Слева на голове у дитяти красовалась аккуратная толстая косица, справа свисали нечесаные русые пряди. – Девочка, – вздохнула Петра, – Ивонна. Сыночек мой уже большой был бы… Помощник… Только помер он на десятом году. От гнилой горячки помер. – Тетку Таисью звали? – Крайн сгорбился, перестал улыбаться. – Не справилась тетка Таисья. Ой, Рарка, зачем вы ушли… бросили нас, а мы тут совсем пропадаем. Крайн почернел лицом и отступил на шаг: – Бросили? – Ой, ну прости, прости, – перепугалась Петра, – сама не знаю, чего плету, прости нас, дураков, виноваты мы перед вами, кругом виноваты. – А Тонда где? – явно не желая это обсуждать, спросил крайн. – Что-то его не видать. – Сгинул Тонда, – всхлипнула Петра, – сынок наш помер, а потом и Тонда пропал. – Где пропал? В горах? В Лихоборских болотах? – Нет, в каких болотах… Повез муку в Бренну. Будяк из Язвиц его подбил. Мол, в Трубеже много не заработаешь, а в Бренне сейчас торг хороший. Тонда и повез, а назад не вернулся. Сказывают, муку у него сторговал какой-то чужак заречный, да и говорит: «Свези муку в Сенеж, я тебе за то заплачу». Тонда повез и сгинул. Четвертый год пошел. Девочку нашу так и не видал ни разу. Убили его, должно быть. Говорят, там внизу большая война идет. – Петра! – строго прикрикнул господин Лунь. – Не вздумай опять реветь. – Хоть бы знать, что с ним… помер, жив ли… каждый день жду. Все глаза проглядела. – Начнешь рыдать – я твоего Тонду искать не буду. – Искать? Как же его найдешь, когда он… – Помнишь, как мы в прятки играли? – Помню. Только как же… Он же не в соседнем овине сидит… – Так ведь и мне не десять лет. Пошли к колодцу. Колодец, обычный журавель с обрубком толстого бревна вместо противовеса и деревянным ведром, высоко вздернутом на длинной мочальной веревке, был устроен удобно, за огородом. По весне вода стояла высоко, светлое пятно отраженного неба колыхалось совсем близко к замшелому, но на совесть сработанному срубу. Крайн поставил покорную Петру перед колодцем, заставил склониться над дышащей холодом водой. – Искать будешь ты. Мне трудно. Я его сто лет не видел. Ах да, чуть не забыл. У тебя есть что-нибудь от него? – Есть, – смущенно шепнула Петра, – на мне его пояс, праздничный. – Где? – Под рубахой завязан. – Так и ходишь? – Так и хожу. – Хорошо. Эй, вы, пойдите, посидите где-нибудь. Это надолго. Любопытные птенцы-подкидыши далеко не пошли, уселись тут же у забора на травке. Ну, молчат, под руку не лезут, в колодец нырнуть не пытаются, и на том спасибо. – Раз, два, три, четыре, пять, Тонда, я иду искать. Крайн сверху вниз улыбнулся Петре, положил руки ей на плечи: – А теперь смотри. Видишь что-нибудь? – Нет. Убили его. Чуяло мое сердце. – Не торопись. Смотри внимательно. Ты очень сильная. В детстве у тебя и без меня получалось. Видишь? – Да, – выдохнула Петра, – камни. Гладкие грязные камни. Много. – Хорошо. Очень хорошо. – Мелькает что-то… Ноги ступают по камням… – Он жив, Петра. – Жив… – Смотри, не отвлекайся. – Шапка лежит. Рваная. В шапке пять монет. Что это значит? – Не знаю. Смотри. – Голубь. Мимо него ходят, а он не боится. Клюет грязь какую-то. О, спугнули все-таки. Полетел. Летит над крышами. Крыши богатые, сплошь черепица. Красная, желтая… Шпиль торчит. Блестит, аж глазам больно. Неужто золото? Кораблик… Кораблик в небе. – Что?! – На шпиле кораблик. Смешной такой, с крыльями… – Кораблик с крыльями? Все, Тонда, вот мы тебя и застукали. Хватит, Петра. Петра испуганно озиралась, словно ожидая увидеть пропавшего мужа прямо здесь, во дворе у колодца. – Он в Бренне. – Господин Лунь был очень доволен собой. – В Бренне?! – Петра рванулась, выскользнула из объятий крайна и кинулась к дому. – Антон! Антон!!! Да куда ж ты запропастился, анчутка седой, чтоб тебе три года икалось! Жданка хихикнула. Варка ошарашено мотал головой. Оказывается, эта тень женщины умеет не только орать, но еще и ругаться. – В Бренне? Так близко? – удивилась Фамка, хорошо разбиравшаяся в местной географии. – Но почему он не смог вернуться? – Видишь ли, – тяжело вздохнул крайн, – похоже, четыре года назад он попался вербовщикам князя Сенежского. Телега с лошадью – вещь на войне просто необходимая. Да еще если возница – косая сажень в плечах и пятаки пальцами ломает. Пять лет назад Сенежский князь Филипп вмешался в драку за Тихвицкое Поречье. Поречье не захватил, да еще потом пришлось почти год отбиваться от войск самозванца. Покалечили нашего Тонду. Может, руки лишился. Или, того хуже, ноги. Теперь в Бренне милостыню просит, а домой идти, обузой в хозяйстве быть, попреки от дядьки Антона выслушивать не желает. Гордый. Петра еще наплачется. * * * Через полчаса встрепанный от усилий дядька Антон запряг сытую лошадь, и скрипучая телега укатила по лесной дороге. К этому времени «господа пресветлые крайны» чинно сидели в просторной кухне. Раскрасневшаяся, сияющая Петра торопливо метала на стол крыночки, миски и горшочки, не зная, чем бы еще угостить, как бы угодить получше. Гости, к ее удовольствию, ели за троих, никто не отказывался. Наконец Варка пробормотал, что ему надо немедленно выйти. Через некоторое время к нему присоединился Илка. Выполз на крыльцо, хрипло приговаривая: «Все. Больше не могу». Сквозь открытое окно было слышно, как господин Лунь ведет с Петрой длинный скучнейший разговор. Кто на ком женился, кто у кого родился, кого выдали замуж на сторону, а кто и сам перебрался в Стрелицы, чья корова отелилась, а чья еще нет и каковы виды на урожай. Варка слушал и глядел, как в синем небе колышутся растрепанные ветром нежно-зеленые верхушки далеких лиственниц. Волнами накатывала сытая дремота. Глаза закрывались сами собой.