Глава пятьдесят первая Городское кладбище Натчеса – одно из самых красивых в мире, но сегодня оно не приносит в мою душу успокоения. Я веду машину матери по одной из узких асфальтированных дорожек, сама она сидит рядом со мной и выглядит такой встревоженной, какой я ее давно не видела. Она заметно постарела после смерти Энн. Кожа у нее посерела и обвисла, а в глазах появилось сумрачное и хмурое выражение. – Не понимаю, зачем понадобилось приезжать сюда, – тихим голосом говорит она. – Мы и так будем здесь очень скоро, на похоронах Энн. – Я хочу увидеть папину могилу. Я хочу, чтобы наша семья собралась вместе, когда я стану говорить с тобой. Я хочу, чтобы мы были втроем. – Какая муха тебя укусила? – Она смотрит сквозь лобовое стекло прямо перед собой. – Тебя разыскивает ФБР. Ты довела до белого каления отца и Пирли. Отец затеял очень шаткую сделку, пытаясь спасти город, и в ужасе от того, что ты можешь похоронить ее, устроив все эти неприятности. Я продолжаю вести машину по туннелю из дубов, вдоль длинных оградок кованого железа и мавзолеев, скрытых за деревьями. Наш семейный участок расположен в старой части кладбища, где кривые и узловатые ветви гигантских дубов опускаются до самой земли, а бородатый мох, густыми длинными гирляндами свисая с деревьев, драпирует все в густую тень. – Ты часто бываешь на могиле папы? – спрашиваю я. Мать не отвечает. Если бы Майкл не высадил меня в магазине матери, по моему настоянию, ни за что не удалось бы уговорить ее поехать на кладбище. Но, предложив отвезти ее домой, я заполучила в свое распоряжение ее машину и – по крайней мере, на данный момент – ее саму. – Мама, ты принимала успокоительное? Она устремляет на меня рассеянный взгляд: – У тебя просто стальные нервы. Ты пила свое успокоительное каждый божий день. – Верно, но сегодня я трезва как стеклышко. Можешь не верить, но я не пью уже целую неделю. Мать оставляет мои слова без ответа. – Я спрашиваю только потому, что мне интересно. Ты сама приняла лекарство или это дедушка дал его тебе? Слабая вспышка гнева и раздражения. – Где бы, по-твоему, я могла его взять? Я ставлю ее «максиму» на траву рядом с низкой кирпичной стеной. За ней начинается семейный участок ДеСаллей. У нас нет мавзолеев, лишь белый мрамор из Алабамы за решеткой кованого железа, которую соорудили еще в тысяча восемьсот сороковом году. Отсюда не видно реку – ее могут увидеть только родственники тех, кто похоронен на Еврейском холме, – но в воздухе стоит аромат кедров и оливковых деревьев, а наличие тени с лихвой компенсирует панорамный обзор, открывающийся с крутого обрыва. За этой оградой лежат почти все представители пяти поколений семейства ДеСаллей. Дедушка наверняка предпочел бы, чтобы Люка Ферри предали земле где-нибудь в другом месте, но моя мать, к ее чести, настояла, чтобы его похоронили здесь. Наверное, это единственный раз, когда она осмелилась пойти против воли отца и добилась своего. Если я попытаюсь затащить мать за ворота, она начнет сопротивляться, так что я просто захожу на огороженную территорию и не останавливаюсь до тех пор, пока передо мной не оказывается простой черный надгробный камень на могиле отца. Вскоре я слышу скрип ворот, и на землю у моих ног ложится еще одна тень. – Для чего мы сюда приехали? – негромко спрашивает мать. Я не глядя беру ее за руку. – Мама… Как-то так получилось, что я дожила до тридцати одного года, и все это время мы с тобой фактически оставались чужими друг другу, разве что иногда обменивались ничего не значащими словами. Я виню себя ничуть не меньше, чем тебя. Я хочу, чтобы в будущем мы ладили лучше. Но может случиться так, что после сегодняшнего дня ты больше не захочешь разговаривать со мной. – Ты меня пугаешь, милая. – Я не стану тебя обманывать, говоря, что все будет в порядке. Я хочу эксгумировать тело папы. Она делает резкий вдох-всхлип, который кажется мне настоящим взрывом. Я знаю, что бушующие у нее в душе противоречивые чувства почти невыносимы. «Как я могла вырастить эту сумасшедшую особу, которая стоит рядом со мной?» – вот что она наверняка сейчас думает. Прежде чем она успевает разразиться гневной тирадой или расплакаться, я продолжаю: – Мне нужен образец его ДНК, кроме того, я хочу провести новое вскрытие. И еще забрать Лену из гроба. – Старую, потертую плюшевую зверушку? – Да. Она вырывает руку. – Кэтрин? Что с тобой? Ты сошла с ума? – Нет. Я думаю, что очень близко подошла к тому, чтобы впервые в жизни не ощущать себя сумасшедшей. Для этого мне нужна твоя помощь, мама. Я прошу тебя помочь. Она смотрит на могильный камень, не на меня. – Но для чего все это? Что ты пытаешься сделать? – Я не уверена, что ты захочешь знать. – Если ты говоришь о том, чтобы раскопать могилу своего отца, то мне лучше знать, что ты задумала. Я становлюсь на папину могилу и поворачиваюсь к ней лицом. – Мама, ребенком я подверглась сексуальному насилию. Она не мигая, пристально смотрит на меня. – Может быть, Энн тоже растлевали и надругались над нею. Я не знаю. И не узнаю до тех пор, пока не увижу тело папы и не заберу Лену из гроба. Крупная дрожь сотрясает тело матери. Она дрожит вся. С головы до ног, словно распятая на леднике. Дрожит даже ее приталенный льняной костюм, хотя летний воздух неподвижен, как сама смерть. – О боже! – надрывным шепотом произносит она. – Кто вбил эти глупости тебе в голову? Психиатр, которого посещала Энн? Тот, который был убит? – Откуда ты знаешь о нем? – Я разговаривала с ФБР, дорогая. Мне звонил агент Кайзер. Он был очень убедителен и обходителен. И очень беспокоился о тебе. От ощущения близкой опасности волосы у меня встают дыбом. – Когда это было? – Перестань, Кэт, тебе нечего опасаться. – Ты сказала Кайзеру, что я в городе? – Я никому и ничего не сказала, дитя мое. Папа сказал, что наши семейные дела их не касаются. Господи! – Дедушка разговаривал с Кайзером? – Думаю, да. – Мама, мне о многом нужно рассказать тебе, но на это совершенно нет времени. Всю свою жизнь у меня были проблемы с сексом. С мужчинами, с алкоголем… Куда ни кинь, всюду сплошные проблемы. Она делает шаг ко мне, и на лице у нее отражается облегчение. «Теперь я понимаю, в чем дело», – думает она. – Это не твоя вина, милая. Любой, кто лишился бы отца так, как это случилось с тобой, просто обязан обзавестись кучей проблем. – Нет! Дело не в этом. Я всегда считала, что именно здесь и кроется причина, но это не так. – Девочка моя, разумеется, именно в этом. Тебе пришлось вынести столько боли… – Мама, пожалуйста! Ты не знаешь слишком многого. Дедушка пытался защитить тебя точно так же, как и меня. Вот только он не сумел защитить никого из нас. На ее лицо возвращается обеспокоенное выражение. – О чем ты говоришь? – Я надеялась, что мне не придется говорить тебе этого, но другого выхода нет. Мама, в ту ночь, когда застрелили папу, в Мальмезон не проникал никакой грабитель. – Разумеется, проник. Я говорила тебе… – Нет, – твердо отвечаю я. – Ты никого не видела, потому что видеть было некого. Дедушка сам рассказал мне об этом. Он выдумал этого грабителя, чтобы не рассказывать тебе о том, что произошло на самом деле. – О том, что произошло на самом деле? – эхом вторит она, и в глазах у нее появляется растерянность и настороженность, как у больной собаки. – Да. Дедушка сказал, что в ту ночь он застал папу в моей постели, когда тот трогал меня. Они подрались, и дедушка застрелил его. Кровь отлила от лица матери. Она побледнела так сильно, что я удивляюсь, как она не упала в обморок.