– У вас есть какие-либо иные причины, кроме этих фотографий, утверждать подобное? – Да. – Ну что же, мне очень жаль. – Он снова бросает взгляд на фотографии. – Я знаю, эти снимки выглядят чертовски убедительно. Прямые улики. Но сами по себе они ничего не доказывают, как и это ожерелье. Уже сам факт обладания ими, как кажется, свидетельствует об извращении, но ведь вам неизвестны обстоятельства, при которых Люк получил их. – Зачем скрывать их, если ему нечего было стыдиться? Доктор Кейдж пожимает плечами. – Быть может, этого мы уже никогда не узнаем. Вы внимательно осмотрели все, что нашли в его вещмешке? – Все, за исключением этого, – отвечаю я, указывая на альбом для рисования. – А почему вы оставили его на потом? – Не знаю. – Перед глазами у меня встает образ Луизы Батлер. – Один человек уже рассказывал мне о том, что я найду внутри. Наброски острова ДеСалль и другие рисунки в том же духе. – Вы не возражаете, если я взгляну? Я подталкиваю к нему альбом по столу, и он начинает перелистывать страницы. – Похоже, что вы правы, хотя и не совсем. Здесь есть наброски какой-то чернокожей женщины… стихи. Полевой цветок, заложенный между страниц. Подождите… Взгляните на это. – Что? – Это машинописная записка. О, вы только послушайте! «Рядовой Ферри, нам стало известно, что вы рассказываете о времени, проведенном вами к западу от реки Меконг. Мы считали, что вы усвоили урок, преподанный вам в шестьдесят девятом году. Но поскольку это не так, вот небольшой сувенир на память от ваших друзей, которые носили тигриную шкуру. Продолжайте болтать языком, и ваши уши окажутся на таком же украшении. Мы даже можем провести ночную операцию, чтобы завладеть вашей маленькой девочкой. Узнали этот сувенир? Вы принесли присягу и дали клятву, солдат. Не забывайте об этом». Доктор Кейдж кладет альбом на стол. – Вот и ответ на вопрос, каким образом к Люку могло попасть это ожерелье. – Они угрожали его жизни, – негромко говорю я. – Действительно угрожали. – Люк был упрямым парнем, – мягко поясняет доктор Кейдж. – После войны он пару раз пытался добиться проведения официального расследования. Ему кое-что удалось, но в целом из этого так ничего и не вышло. Я не удивлюсь, если узнаю, что грабителя, который убил его в Мальмезоне, подослали люди, написавшие это письмо. Как бы мне хотелось, чтобы он существовал на самом деле, – говорю я про себя. Доктор Кейдж внимательно наблюдает за мной. – Я вижу, что вы не все рассказали мне. Далеко не все. Остается надеяться, что я хотя бы немного помог вам. И пусть он больше ничем не может помочь, мне хочется рассказать ему все. Его мнение вдруг стало для меня очень важным. – Если бы я спросила, допускаете ли вы возможность, что отец мог растлевать меня, что бы вы ответили? В глазах Тома Кейджа глубокая грусть. – Хотел бы я ответить, что это невозможно. В самом деле хотел бы. Но я слишком долго живу на свете, чтобы безапелляционно судить о таких вещах. Сексуальное влечение – мощная штука. Оно исподволь диктует, как поступить, и зачастую мы даже не отдаем себе в этом отчета. Фрейд всю жизнь пытался понять его, но и он потерпел неудачу. Люк был хорошим парнем, но я даже не буду делать вид, что знаю, что он творил под покровом ночи. Или почему… Почти наверняка то, что делал он, в значительной мере объясняется тем, как поступали в детстве с ним. А об этом мне ничего не известно. – Вы же говорили, что лечили его родителей. Доктор Кейдж бессильно разводит руками. – Они были хорошими людьми, но умерли молодыми. Мне не особенно нравился дядя, который взял Люка к себе. Он был обыкновенным горлопаном, который большую часть времени тратил на то, чтобы добиться от Фонда социальной защиты выплаты пособия по нетрудоспособности, которого не заслуживал. Разумеется, это не делает его растлителем малолетних. Сейчас он уже мертв. Рак легких. Складывая вещи отца в мешок, я спрашиваю: – Если бы я задала тот же вопрос относительно моего деда – мог ли он, по вашему мнению, растлевать меня, – что бы вы ответили? Доктор Кейдж смотрит мне прямо в глаза, и я замечаю в нем напряженность. – Я бы дал тот же самый ответ, что и касательно Люка. Чужая душа – потемки, а когда речь заходит о сексе, возможно все. – Я молчу, и доктор Кейдж добавляет: – Вы заглядываете в глубокую, черную дыру, Кэт. Она намного чернее, чем я думал, когда переступил этот порог. – Он переводит взгляд на Майкла. – По крайней мере, у вас есть очень хороший помощник. Он собирается сказать что-то еще, но дверь за кушеткой открывается, входит медсестра. Доктор темнеет лицом. – Я же просил, чтобы меня не беспокоили. – Прошу прощения, – извиняется медсестра. – Но Дейл Томпсон упал вместе со своим мотоциклом на тротуар и проехался по нему добрую сотню ярдов. Он истекает кровью в приемном покое. – Почему он не вызвал «скорую помощь»? – Он заявил, что вы заштопали его после последней аварии, и он хочет, чтобы вы сделали это еще раз. Похоже, ему потребуется не меньше сотни швов, в общей сложности. Доктор Кейдж качает головой. – Ему нужно, чтобы кто-нибудь вбил ему в башку немного здравого смысла. Отправьте его в операционную. Я сейчас приду. Доктор встает из-за стола, подходит и берет меня за руку. – Я буду честен с вами, Кэт. Мне никогда не нравился ваш дед. Я уважал его мастерство, его работу на благо города, но это, пожалуй, единственные добрые слова, которые я могу сказать в адрес Билла Киркланда. Что касается того, о чем вы меня спрашивали, то вот что я вам скажу: ему почти восемьдесят, и он принимает «виагру», как и любой пациент из тех, кого я лечу. Мне это известно, потому что он получает ее бесплатно от одной из фармацевтических компаний. И насколько я знаю, он не посещает ни одну женщину в городе… С другой стороны, я не знаю доброй половины того, что происходит здесь. Так что этот факт не может служить доказательством. – Когда я поднимаюсь, Доктор Кейдж спрашивает: – Как поживает ваша тетя Энн? Мне приходилось лечить ее от депрессии, когда она разочаровывалась в своих психотерапевтах. – Она умерла. Доктор Кейдж явно потрясен. – Как это случилось? – Самоубийство. Вчера ночью. – Господи Иисусе! Какой ужас! – Энн никогда не заговаривала с вами о сексуальном насилии? Он отрицательно качает головой. – Она была одержима стремлением родить ребенка, это я помню отчетливо. А с вашим дедом у нее были подлинные амбивалентные отношения любви-ненависти. Она зависела от него буквально во всем и ненавидела себя за эту зависимость. – Вам ничего не известно об операции по удалению аппендицита, которую она перенесла на острове? Доктор Кейдж смеется. – Черт, да я, наверное, не меньше дюжины раз слышал, как Билл рассказывал эту историю. Он держал себя так, словно сделал пересадку сердца перочинным ножом с помощью мази для растирания. – Когда это случилось, Энн было десять лет. По-вашему, она могла забеременеть в таком возрасте? Доктор Кейдж, прищурившись, пристально смотрит на меня и отрицательно качает головой. – Нет. За свою более чем сорокалетнюю практику я один-единственный раз видел беременную одиннадцатилетнюю девочку. Может быть, два раза. Боже Всемогущий, да вы решили перепрыгнуть бездонную пропасть, верно? Я киваю. – Похоже на то. Он переводит взгляд на Майкла. – Позаботься об этой девочке. Она, конечно, выносливая и жесткая, но не настолько, как сама о себе думает. – Я так и сделаю. Доктор Кейдж пожимает Майклу руку и уходит. – Ты по-прежнему хочешь эксгумировать тело отца? – обращается ко мне Майкл. – Сильнее, чем раньше. Он вздыхает и ведет меня в приемную. По белым плиткам коридора тянется кровавый след, а возле двери в приемный покой виднеется кровавый след ноги. В мгновение ока я переношусь в свою спальню, где на полу остались такие же отпечатки. Дверь расплывается у меня перед глазами, а колени подгибаются. Майкл берет меня под руку и ведет мимо любопытных в приемном покое. – Я отвезу тебя к себе в офис. Срочно нужно сделать кое-какие анализы, – говорит он. Я прищуриваюсь от яркого солнечного света, и перед моими глазами мечутся безумные образы. Надгробная плита на могиле отца… Я, совсем еще маленькая девочка, кладу Лену-леопарда в его гроб… – Нет. Если я остановлюсь, у меня не хватит сил начать все с начала. Так что мы идем дальше.