Я открываю хлипкую дверь и вхожу в комнату, которая одновременно служит кухней, гостиной и столовой. Не успеваю я переступить порог, как две вещи привлекают мое внимание. Первая – это стук дождевых капель по оцинкованной крыше над головой. Мой повторяющийся кошмар воплощается в реальность, и у меня перехватывает дыхание. Вторая же особенность дома заключается в том, что отец явно жил здесь когда-то. На полке над газовой плитой стоит скульптура женщины. Хотя в ней чувствуется африканская, а не азиатская кровь – овальное стилизованное лицо на длинной шее и тело с грациозными руками и ногами, – одного взгляда достаточно, чтобы понять, что это работа моего отца. Женщина лежит на боку – одна нога согнута в колене, рука на бедре – и, вероятно, глядит на любимого, который отошел на несколько шагов. Скульптура явно стоит дороже всего домика Луизы. Обеденный стол, вне всякого сомнения, тоже сделан руками моего отца. Шероховатая сталь с вделанными в нее стеклянными пластинами и кусочками слюды, вплавленными в металл. В комнате не видно кровати, но я готова держать пари, что он сделал и ее. – Люк хотел, чтобы у меня был свой угол, – раздается за спиной голос Луизы. Внезапно пол уходит у меня из-под ног. В домике стоит удушающая жара, как если бы комнату не проветривали много дней, шум дождя с каждой секундой становится все громче. Но это еще не все. Сегодня жизнь моего отца превратилась из калейдоскопа счастливых воспоминаний в череду изломанных изображений в комнате кривых зеркал. – Что с вами? – обеспокоенно спрашивает Луиза. – Не знаю. Она подбегает к кондиционеру, встроенному в оконный проем, и нажимает выключатель. Грохочущий рокот старого устройства почти заглушает шум дождя, но уже слишком поздно. Я еще чувствую, как подгибаются колени, как Луиза подхватывает меня под мышки и подталкивает к дивану. Глава двадцать восьмая – Выпейте вот это, – говорит Луиза, поднося к моим губам стакан чаю со льдом. – Это жара так на вас подействовала. Дом простоял запертым пару дней, а без кондиционера в нем становится жарко, как в печке. – Жара тут ни при чем, – бормочу я, принимая из ее рук стакан и отпивая глоток сладкого чая. – Может, всему виной то, что вы увидели работу Люка? Мне следовало бы догадаться, что вы расстроитесь из-за этого. – Я не поэтому вырубилась. Она внимательно рассматривает меня бездонными карими глазами. – Я бы сказала, что вы выглядите очень испуганной. Я медленно киваю головой. – Это все дождь. – Дождь? – Стук капель. Капли дождя стучат по оцинкованной крыше. Луиза явно сбита с толку. – Вам не нравится этот звук? – Дело не в том, нравится он мне или нет. Я просто не могу его слышать. – В самом деле? А мне нравится. В такую погоду я чувствую себя одиноко, но все равно он мне нравится. В дождливую погоду я лежала в постели с Люком и могла слушать звук дождя часами. Он похож на музыку. Я пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются меня. – Простите. Вы расстроены, а я ударилась в воспоминания о добрых старых временах. С вами, наверное, в дождь случилось что-то плохое? – Хотела бы я знать, что именно. В последнее время звук дождя часто приходит ко мне во сне. И даже наяву. – Иногда так бывает, – замечает Луиза, подходя к раковине. – И во мне много всякого, чего я не понимаю. – Она открывает кран и наливает воду в чайник. – Я собираюсь сварить кофе. На улице может быть жара в сотню градусов по Фаренгейту, но я должна выпить кофе. По-моему, это называется силой привычки. – Луиза, вы можете рассказать мне что-нибудь об оранжевом грузовичке-пикапе у моста? Она несколько минут сосредоточенно занимается приготовлением кофе, а потом садится в мягкое кресло с откидывающейся спинкой слева от меня. – Вы имеете в виду ржавую развалину возле сарая? – Да. – В прежние времена на нем ездил доктор Киркланд. – Я знаю. А мой отец ездил на нем когда-нибудь? Она прикрывает глаза. – Да, Люк иногда катался на нем, когда доктора Киркланда не было поблизости. Доктор Киркланд вечно хвастался тем, как долго бегает эта развалина. Он говорил, что этот пикап никогда его не подводил и не подведет. Но в конце концов это случилось. А почему вы спрашиваете? – Мне кажется, я что-то видела, когда сидела в нем. Мне снится кошмар, что я еду в нем вместе с дедушкой. Мы на северной оконечности острова, поднимаемся вверх по склону холма на коровьем выгоне, по направлению к пруду. Луиза кивает. – Я знаю, где это. – В моем сне мы никогда не доезжаем до вершины. Мы поднимаемся все выше и выше, но никогда не оказываемся на самом верху. А в последнее время чем ближе мы подъезжаем, тем страшнее мне становится. – Вам давно снится этот кошмар? – Последние пару недель, может быть, чуть дольше. Вы не знаете, здесь ничего не случалось? Чего-нибудь плохого, что я могла бы видеть? Она откидывается на спинку кресла и смотрит в окно на крылечко. Грозовые облака принесли с собой ранние сумерки, и под порывами ветра стекло в оконной раме дребезжит. – Погода испортится окончательно, но потом все будет нормально, – предсказывает она. – На этом острове за долгие годы случилось много чего плохого. Но вот пруд… Вы думаете, что видели, как кого-то избивают там? Может, даже убивают? Что-нибудь в этом роде? – Не знаю. – Внезапно в голову мне приходит другая мысль. – А вы с папой никогда ничем таким не занимались в пруду? Я имею в виду, в смысле секса? Луиза надолго замирает и сидит, не шевелясь. – Иногда мы плавали там. Но только не в то время, когда вы были на острове. – Вы когда-нибудь занимались любовью, когда я была здесь? Она отводит глаза. – Мы старались не делать этого. Но иногда мы любили друга. Мне очень жаль, если вам неприятно это слышать, но не хочу лгать. – Нет, мне нужна правда. И я знаю, что бывает, когда любишь кого-то. – В таком случае… вы могли видеть, как мы голыми купаемся в пруду. Хотя я не думаю, что вы действительно видели нас. Я чувствую, что Луизе неприятно говорить об этом, и меняю тему. – Папа рассказывал вам когда-нибудь о войне? – Не словами. Но он позволял мне ощутить его боль по-другому. – Как вы думаете, что с ним случилось на войне? Она смотрит на меня большими, широко распахнутыми глазами, и я вижу в них страдание. – Его отравили. Вот что с ним случилось. Не тело, а его душу. – Луиза… Мне рассказывали, что его подразделение повинно в совершении военных преступлений. Зверств. Вы понимаете, о чем я говорю? Она серьезно кивает головой. – Они пытали людей. Похищали женщин и насиловали их. Как, по-вашему, папа мог участвовать во всем этом? Иными словами, я вплотную подошла к тому, чтобы спросить, не считает ли Луиза возможным, что отец мог растлевать меня. Она внезапно встает с кресла, подходит к буфету, вынимает оттуда пачку сигарет «Салем» и прикуривает от спички. Несмотря на годы, Луиза сохранила великолепную фигуру и упругие, стройные бедра, за которые многие женщины продали бы душу дьяволу. Я могу только представить, какой красавицей она была в молодости. – У Люка были свои проблемы. – Она выдыхает голубой дымок. – Когда мы с ним встретились, он не мог заниматься любовью. – Вы имеете в виду, в физическом смысле? – В груди у меня возникает какое-то странное волнение. – Он был импотентом? Она склоняет голову набок, как будто не знает, что ответить. – И да, и нет. – Что вы хотите этим сказать: и да, и нет?