– Ты пообещал разбудить меня, если тебе придется уйти. – Я пробовал. Ты не просыпалась. – Куда ты ходил? Наконец он поднимает на меня глаза. Они ничего не выражают. – Они знают, Кэт. – Кто знает? И что? – Все. – Что случилось, Шон? О чем ты говоришь? – О нас. Все знают о нас. Я делаю шаг назад. – Что ты имеешь в виду? – Кто-то проболтался. – Он пожимает плечами с таким видом, как будто ему все равно. – Сомневаюсь, что это был Кайзер. Может быть, его водитель, не знаю. Но слушок дошел до оперативной группы. К вечеру об этом говорил весь департамент. – Ты бы не вел себя так, если бы речь шла только о слухах, курсирующих по департаменту полиции. Он качает головой. – Кто-то позвонил Карен. Точнее, жена детектива, которого я выставил дураком около года назад. Она позвонила Карен и расписала все ей в самых мрачных красках. Я уже несколько месяцев ожидала чего-нибудь в этом роде. Но теперь, когда это наконец произошло, я ощущаю лишь какую-то пустоту в груди. – И? – Карен позвонила мне по сотовому около восьми вчера вечером. Она сказала, чтобы я не приходил домой. – Как ты поступил? – Я попытался поговорить с нею. – Не по телефону? Ты поехал домой? Он кивает. – Она меня не впустила. – У тебя есть ключ. Шон негромко смеется, но в смехе нет веселья, он звучит жутковато. – Она поменяла замки. «Молодец, Карен!» – думаю я про себя. – Она пригласила слесаря, и тот поменял эти проклятые замки во всем доме, все до единого. Я бросаю взгляд на венецианское окно. Слабое голубоватое свечение проглядывает сквозь темноту в левой части озера. Это восходит солнце. Мне надо поторапливаться. – Послушай, я знаю, что момент неподходящий… но мне пора уезжать. Он непонимающе смотрит на меня. – Уезжать? – Да. – Ты готова к разговору с ФБР? – Нет. Я возвращаюсь в Натчес. Он трет глаза, как человек, приходящий в себя после долгого сна. – О чем ты говоришь? Ты только что приехала оттуда. Для чего ты хочешь туда вернуться? Шон пьян, поэтому бессмысленно пытаться объяснять ему причины моего поведения. Да и времени у меня на это нет. – Послушай, я здесь пока что не нужна. А мне надо вернуться домой. Он делает широкий жест рукой. – Я думал, это и есть твой дом. – Я должна узнать, что произошло в той комнате, моей старой спальне. Что случилось в ночь, когда умер отец. – Но ты же не можешь просто взять и уехать. Малик полагает, что у него есть какая-то приманка для тебя. Без тебя мы не раскроем это дело. Перед глазами у меня встает образ психиатра: одетая в черное фигура, глядящая в коридор подобно обеспокоенному папаше. – Где сейчас Малик? О чем эта статья в газете? – Малик сидит в окружной тюрьме Нового Орлеана. Он отказался выполнить постановление суда. В газете «Пикаюн» накатали большую статью о его высоких моральных принципах, которыми он якобы руководствуется в своем противостоянии федералам. Кое-кто считает Малика героем: мол, он защищает право на неприкосновенность частной жизни своих пациентов. Другие уверены, что он убийца или покрывает убийцу. Но все согласны с тем, что он остается единственным ключиком к раскрытию этого проклятого дела. Новости меня не удивляют. – Послушай, я сделала то, чего хотел от меня Кайзер. Прямо сейчас я ничего не могу больше сделать. Я эксперт по укусам, но они взяли другого специалиста, который выполняет эту работу. Изменить ход событий я не в силах. От меня больше ничего не зависит. Я еду домой. Шон трясет головой, словно старается протрезветь. – Вчера вечером ты спросила, могу ли я отказаться от всего ради тебя. Я сказал, что могу. Я киваю, но не говорю ни слова. – В общем… теперь мы можем быть вместе. Прямо сейчас. И ничего ждать не надо. Больше года я мечтала о том, чтобы услышать эти слова, но теперь, когда он произнес их, я чувствую лишь печаль и тоску. – Ты не сам сделал выбор, Шон. Ты попался, и у тебя нет другого выхода. А это разные вещи. Он выглядит так, словно не верит своим ушам. – Ты серьезно? – Помимо всего прочего, ты пьян. Ты не знаешь, что будешь чувствовать, когда протрезвеешь. Откуда я знаю, может быть, ты будешь умолять Карен простить тебя и разрешить ночевать дома. Я не хочу выглядеть стервой в твоих глазах, о'кей? Я люблю тебя. Но мне предстоит сделать кое-что важное, и я не могу отложить этого только потому, что вчера вечером ты попался в ловушку. – Ты настоящая стерва. Мой смех похож на короткий, грубый лай, и он удивляет даже меня саму. – Спасибо на добром слове. Глава двадцать первая Приехав в Мальмезон, я обнаруживаю, что ворота из кованого железа распахнуты настежь. Неужели в поместье приехала очередная экскурсия? Так вроде сезон неподходящий. Медленно и осторожно следуя слепым поворотам подъездной дорожки с высокой насыпью по обеим сторонам, которая ведет к центральному входу, я объезжаю особняк и останавливаюсь на гравиевой площадке позади двух жилых зданий для слуг и розового сада. Здесь же стоят «максима» матери, голубой «кадиллак» Пирли и «линкольн» дедушки. Рядом пристроилась чья-то «акура», которая мне незнакома. Двигатель «линкольна» еще работает. За рулем сидит водитель моего деда. Билли Нил не делает и попытки поздороваться, лишь смотрит на меня с непонятным злорадством. Я уже собралась было подойти к нему и поинтересоваться, в чем дело, как из розового сада, из-за шпалер для цветов, выходит мой дед. На нем модный элегантный костюм, сшитый портным из Гонконга, который два раза в год навещает Натчес, снимая мерки в номере местного мотеля. Темная ткань оттеняет серебряную белизну волос деда, а из нагрудного кармашка пиджака кокетливо выглядывает белый шелковый платочек. Билли Нил вылезает из «линкольна» и открывает заднюю дверцу, но к этому времени дед уже заметил меня и теперь направляется в мою сторону. Нил облокачивается на багажник автомобиля и закуривает, всем своим видом выражая оскорбительное высокомерие. – Кэтрин? – окликает меня дедушка. – Ты приезжаешь уже второй раз за три дня. Что происходит?