Я мысленно переношусь назад, в середину июля, когда была убита вторая жертва. Андрус Ривьера, фармацевт на пенсии. Тогда вместе с Шоном я опрашивала семью убитого и обратила внимание на одну странную вещь. По дому с радостным визгом носилась внучка мистера Ривьеры, словно готовилась ко дню рождения, а не к похоронам своего деда. И это была вовсе не кратковременная вспышка энергии. Она продолжала вести себя так в течение всего нашего визита. Ей было примерно семь лет от роду, и ее поведение осталось у меня в памяти, поскольку она не выглядела бесчувственным ребенком. В сущности, когда я с ней заговорила, она произвела на меня совершенно противоположное впечатление. Спокойное внимание и приветливость в ее глазах вызывали ощущение, что я беседую с взрослым человеком. – Как тебе предположение о том, что все эти преступления совершила женщина? – спрашиваю я. Шон встает и подходит к холодильнику, но вместо того чтобы открыть его, оглядывается на меня. – Мне нравится твоя идея о мести за оскорбление, но трудно себе представить, чтобы женщина сделала то, что мы с тобой видели. Во всяком случае, ничего подобного до сих пор не было, равно как и упоминаний о таком прецеденте в специальной литературе. Женщина – серийный убийца? История в духе Эйлин Вуорнос.[14] – Это не совсем так. Примерно пять процентов серийных убийств совершают женщины. Шон выжидательно смотрит на меня. Он прирожденный следователь, и очень хороший к тому же, но его знания базируются, главным образом, на собственном опыте или же опыте детективов по всей стране – обычно тех, с кем он поддерживает личные отношения. Когда-то я специально поставила перед собой задачу найти в специальной литературе все, что только можно, о серийных убийствах, поэтому мои знания намного обширнее. Это часто раздражает Шона, но он достаточно практичен и прагматичен, чтобы пользоваться тем, что знаю я. – Женщины – серийные убийцы безнаказанно действуют в течение примерно восьми лет, после чего их, как правило, ловят, – сообщаю я ему. – Это в два раза дольше, чем в случае с мужчинами-преступниками. И одной из их отличительных особенностей является отсутствие следов на месте преступления. – Ну ладно, – соглашается он, – но разве у каждой из них не было мужчины-сообщника? – Восемьдесят шесть процентов пользовались услугами сообщника, но при этом он не всегда был мужчиной. Но в нашем случае против версии о женщине-убийце говорит сам тип преступления. Большинство женщин-преступниц – это так называемые «черные вдовы», которые убивают своих мужей, или «ангелы смерти», лишающие жизни пациентов, которые лежат в больнице. Единственным официально зарегистрированным серийным убийцей женщиной, которая совершала преступления на сексуальной почве против незнакомцев и действовала в одиночку, остается Вуорнос. Шон буквально лучится самодовольством. – Но, мне кажется, ее классифицировали неверно, – продолжаю я. – Эйлин Вуорнос убивала, чтобы покарать мужчин за то, что они жестоко обращались с ней в сексуальном плане. Кто-то из пациентов Малика может проделывать то же самое. – Я не говорю, что это невозможно, – заявляет Шон. – Но против этого говорят отличительные особенности преступления, его сигнатура. Меткая стрельба, обнаженное тело, пытки… – Месть, – возражаю я. – Если убийства совершаются во имя мести, то перерыв между ними обычно очень короток, что мы и наблюдаем в нашем случае. Что касается укусов, то они почти наверняка оставлены после обездвиживающего выстрела из пистолета. Женщине просто необходимо искалечить и вывести свою жертву из строя, чтобы подойти к ней вплотную и оставить на ней подобные отметины. – Ты что, действительно можешь представить себе женщину, которая вот так рвет этих парней зубами? У меня самой возникают иногда очень странные желания. – Женщина, пострадавшая от сексуального насилия, наверняка носит в себе большой заряд скрытой ярости, Шон. – Согласен, но женщины обычно обращают свою ярость внутрь. Вот почему они совершают самоубийства, а не убийства. Он, безусловно, прав. – Что там с дочерью полковника Морленда? Стэйси Лорио? Ребенок кадрового военного, крутая и сурового облика дама. Ты сказал, у нее есть алиби для всех убийств? – Да, и подтвержденное алиби. Пару раз она была с друзьями, еще пару раз – в обществе бывшего супруга. Он терпеть ее не может, но подтвердил, что был с ней. Я сам с ним беседовал. Вот что он сказал: «По правде говоря, я ненавижу эту суку, но время от времени мне по-прежнему хочется трахаться с ней». – Да, ушлый парень. – Разочарование все сильнее толкает меня в объятия алкоголя. – Что же, тогда будем считать, что у Малика есть пациент мужчина. В детстве он подвергся сексуальным домогательствам. Очень большой процент осужденных серийных убийц в детстве пострадали от жестокого обращения и сексуального насилия. – Вот теперь тебя приятно слушать, – заявляет Шон, и в голосе его явственно звучит одобрение. – Как только мы получим список пациентов, я начну работать в этом направлении. – Он потягивается, и его позвонки трещат, как китайские шутихи. – Ты не хочешь сделать перерыв? Я чувствую, как меня охватывает напряжение. При обычных обстоятельствах, если бы мы были в течение столь долгого времени предоставлены самим себе, то непременно проводили бы большую его часть в постели. Но сегодня дверь спальни закрыта, и отныне таковой и останется. Должно быть, по моему лицу заметно, о чем я думаю, потому что Шон быстро добавляет: – Я имел в виду, что, может быть, мне стоит смотаться в ресторанчик «Эр энд Оу» и принести устриц. Я расслабляюсь, немного и ненадолго. – Звучит заманчиво. – Я вернусь через двадцать минут. – Послушай, тебе необязательно оставаться здесь целый день. Я хочу почитать книгу Малика. Шон смотрит на меня честными глазами. – Я хочу остаться. Ты ничего не имеешь против? Я не могу не улыбнуться. – Хорошо. Ступай и принеси что-нибудь поесть. Он берет свои ключи и направляется в гараж. Никакого поцелуя на прощание, лишь легкое касание руки. Я возвращаюсь в спальню, снимаю с постели пропитавшиеся и пропахшие водкой простыни и отношу их в стиральную машину. Запаха алкоголя от белья достаточно для того, чтобы во мне снова вспыхнула жажда, изнутри пожирающая каждую клеточку тела. Мои мысли в панике устремляются к валиуму, который лежит в сумочке, но, похоже, самое время попытаться взять себя в руки. Врожденный дефект – это не тот подарок, который я хотела бы сделать ребенку, развивающемуся внутри меня. Чтобы отвлечься от неугасимой жажды – как будто это вообще возможно! – я снова иду в кухню и беру со стола книгу Натана Малика, которую Шон позаимствовал в библиотеке медицинской школы-факультета Тулейна. Она называется «Лета, река забвения: подавленная память и убийство души». Она небольшая, в ней всего сто тридцать страниц. На темной обложке странный и необычный рисунок: залитая лунным светом река, стоящий в лодке старик в хламиде и поджидающая его на берегу хрупкая молодая женщина. Подобный рисунок вряд ли способен вселить чувство успокоения в того, кто подвергся сексуальному насилию и домогательствам. Но, быть может, он задевает в душе такого человека какую-то струну, которая заставляет его раскрыть эту книгу, чтобы узнать, что скрыто под бумажной обложкой. На меня, однако, рисунок на обложке производит обратное впечатление. Несмотря на желание как можно больше узнать о том, как устроена голова Натана Малика, перспектива углубиться в описание жестокого обращения с детьми, изложенного на целых ста тридцати страницах, в данный момент не слишком меня вдохновляет. Не исключено, что тому виной беременность. Кроме того, скоро должен вернуться Шон. Лучше взяться за книгу позже, когда я смогу прочесть ее за один присест. Ожидая возвращения Шона, я просматриваю список профессиональных публикаций Малика. В ранних статьях он особое внимание уделял биполярным расстройствам, суммируя результаты обширных исследований, проведенных на пациентах, страдающих маниакально-депрессивным психозом. Затем взялся за изучение «вьетнамского синдрома» у ветеранов войны. Судя по тезисам статей, именно исследования в этой области подвигли его на изучение того же самого феномена у тех, кто перенес в детстве сексуальное надругательство. Что, в свою очередь, привело к революционным исследованиям в области множественного расщепления личности. – Устрицы прибыли! – кричит Шон от дверей гаража. Он входит в кухню, держа в руках коричневый пакет, покрытый жирными пятнами. Шон собирается открыть его на столе, и в это мгновение звонит его сотовый. Бросив взгляд на дисплей, он роняет: – Это Джо. Детектив Джо Гуэрчио, его напарник. – Джо? Что тебе удалось узнать? – Улыбка сползает с лица Шона. – Ты серьезно? Кайзер был рядом, когда они обнаружили это… Хорошо, я поговорю с ним позже. Это может оказаться очень важным… Да, я очень тебе признателен… Да. Они осматривают и остальные жертвы на предмет… Хорошо. Позвони мне, если выяснится еще что-либо. – Он кладет трубку на стол и смотрит на меня. – Между двумя жертвами обнаружено еще одно сходство. Между первой и последней, я имею в виду. Полковник Морленд и Колхаун. – Это связано с Маликом? – с надеждой спрашиваю я. – Нет. – И что же у них общего? – Вьетнам. Я бы, наверное, удивилась меньше, если бы Шон сказал «Гарвард». – При чем тут Вьетнам? – Они оба служили там. Морленд и Колхаун. – В одно и то же время? – Сроки службы у них пересекаются. Полковник Морленд был кадровым военным. Он служил во Вьетнаме с шестьдесят шестого по шестьдесят девятый год. А Джеймс Колхаун был там с шестьдесят восьмого по шестьдесят девятый. – В каких войсках он служил? – Ни в каких. Колхаун работал там инженером-строителем по контракту с министерством обороны. Мне трудно поверить, что этот факт имеет отношение к делу. – Вьетнам – большая страна. Одновременно там находились пятьсот тысяч военнослужащих. Есть какие-либо свидетельства того, что эти двое были знакомы? – Пока нет. Оперативная группа только что обнаружила это совпадение. Но оно выглядит странным, тебе не кажется? – В общем-то нет. Почти все жертвы как раз в подходящем для Вьетнама возрасте. – Да, но большинство людей такого возраста вообще не служили там. Туда попала парочка приятелей моего старшего брата, а больше я никого и не знаю. И вдруг мы обнаруживаем, что из пяти жертв двое несли службу во Вьетнаме! Я не отвечаю. Я думаю о своем отце и его службе во Вьетнаме. У кого из моих одноклассников отцы или родственники служили там? Я не могу вспомнить никого. Но ведь я ходила в частную среднюю школу. А у многих ребят из бесплатной средней школы отцы наверняка были на той войне. – Мы с тобой забываем кое-что еще, – говорит Шон. – Натан Малик тоже проходил службу во Вьетнаме. Примерно в то самое время, что и Колхаун, что означает, что он находился там одновременно с Морлендом. Что ты об этом думаешь? – Это все меньше походит на совпадение. – Мы можем заблуждаться насчет мотива, Кэт. Это непосредственно связывает сами жертвы, а не женщин, которые являются их родственницами. – Но ведь ты используешь Малика в качестве связующего звена в этой цепочке, да и вышли мы на него через этих женщин-родственниц. Шон задумчиво кивает головой. – Ты права. Но если эти убийства как-то связаны с Вьетнамом, то почему мы имеем дело с преступлениями на сексуальной почве? – Может быть, их подоплека совсем другая. Может быть, это лишь инсценировка для отвода глаз. Подумай об этом. Ни у одной из жертв не обнаружено сексуального вторжения. Ни на одном из мест преступления не обнаружено следов спермы, а это означает, скорее всего, что и мастурбация не имела места. Разве что кто-то воспользовался презервативом, но почему-то после осмотра помещений у меня не возникает такого впечатления. На мой взгляд, эти убийства выглядят не чем иным, как наказанием. Наш НСУБ наказывает жертвы за что-то, совершенное ими в прошлом. Прижизненные укусы… это может быть форма наказания или даже унижения. Точно так же, как и нагота… унижение. – Ты идешь вперед слишком быстро, – замечает Шон. – А как насчет выстрелов? Почему соседи ничего не слышали? – Мы полагаем, пистолет был с глушителем.