– Какое имеет значение, с кем я разговаривала? Время от времени всем нам не помешает говорить правду. Мать гневно выпрямляется и расправляет плечи. – В первую очередь тебе самой следует воспользоваться своим же советом, милочка. Нет сомнения, кто в этом доме может считаться самым большим лжецом. Дрожащими руками она наливает себе чашку кофе. Похоже, дрожащие руки – наша фамильная черта. Я глубоко вздыхаю. – Мы начали с неверной ноты, мама. Как поживает тетя Энн? – Она вышла замуж за еще одного негодяя. За третьего подряд. А этот еще и бьет ее. – Это она тебе сказала? – У меня есть глаза. Господи, я даже не хочу говорить об этом! Я даже не хочу думать об этом! Мне необходимо выспаться. – Тогда, может, тебе лучше не пить кофе. – Если я его не выпью, у меня начнет болеть голова от недостатка кофеина. – Она берет обжигающе горячую чашечку в руки и недовольно кривится. – Уж тебе-то следует разбираться в пагубных привычках. Я подавляю желание ответить колкостью. – Я не пью вот уже почти три дня. Она бросает на меня неожиданно внимательный взгляд. – По какому случаю? Я не могу сказать ей, что беременна. Пока что не могу. Я шарю глазами по полу, и вдруг чувствую, что мягкая рука гладит меня по плечу. – Что бы это ни было, я с тобой, – говорит она. – Когда мы знаем, что с нами происходит, с этим легче справиться. Так говорит доктор Фил. Совсем как у меня с теми снотворными таблетками. – Доктор Фил? Мама, прошу тебя! – Тебе следует посмотреть его выступление, милая. Мы вместе посмотрим сегодня после обеда. Перед тем как вздремнуть доктор Фил всегда действует на меня успокаивающе. Я больше не могу это слушать. Мне пора уходить из кухни. – В кабинете дедушки меня ждет факс. Я приду через несколько минут. – Он должен скоро вернуться домой, – говорит она. – Ты же знаешь, ему не нравится, когда в его отсутствие кто-нибудь заходит в кабинет. – Когда он должен вернуться? – спрашиваю я, направляясь к двери. – Сегодня. Это все, что мне известно. Я останавливаюсь в дверях и снова поворачиваюсь к ней. – Мам, у тебя остались какие-нибудь личные вещи папы? – Например? Картины? Что ты имеешь в виду? – Например, старая расческа. – Расческа? Ради всего святого, зачем она тебе понадобилась? – Я надеялась, что у тебя могли остаться его волосы. Ведь иногда люди оставляют себе на память прядь волос умершего любимого человека. Внезапно она замирает и смотрит на меня расширенными глазами. – Она нужна тебе для проведения сравнительного анализа ДНК. Это утверждение, а не вопрос. – Да. Чтобы сравнить с кровью на полу в моей спальне. – У меня нет ничего такого. – Ковер в спальне тот же самый, что и тогда, когда я жила здесь? Два красных пятна на ее щеках становятся ярче. – Ты не помнишь этого? – Я всего лишь хотела удостовериться. А кровать та же самая? – Ради бога, Кэтрин! – Да или нет? – Корпус тот же самый. Мне пришлось избавиться от матраса. – Почему? – Из-за пятен мочи. Ты часто мочилась в постель, когда была маленькой. – Правда? Теперь в ее глазах видно непонимание и смущение. – Ты не помнишь этого? – Нет. Она устало вздыхает. – В таком случае лучше не вспоминать об этом. Для ребенка это вполне естественно. – Что ты сделала с матрасом? – С матрасом? По-моему, Пирли приказала Мозесу выбросить его. – Я видела Мозеса сегодня в лесу. Глазам своим не поверила. Он до сих пор работает? – Он отказывается уйти на пенсию. Конечно, он уже не тот, что раньше, но по-прежнему справляется. Мне невыносима мысль о том, чтобы намеренно причинить ей боль, но теперь-то что я теряю? – Мам, я знаю, вероятность невелика, да и предположение дикое… Но ты не знаешь, папа никогда не сдавал сперму в донорский банк? Мать смотрит на меня с таким видом, словно не может поверить, что я ее дочь. – Прости меня, – шепчу я. – Я должна сделать это. У меня нет выбора. Одарив меня долгим взглядом, она отворачивается и отпивает глоточек кофе. Зная, что мне нечего сказать такого, от чего она почувствовала бы себя лучше, я вышла и зашагала через розовый сад к тыльной части левого крыла Мальмезона. Кабинет моего деда находится на втором этаже. Войдя в особняк, я с ленивой небрежностью прохожу мимо бесценных античных статуэток, направляясь в библиотеку, которая одновременно выполняет и функцию кабинета деда. Созданная по образу и подобию библиотеки Наполеона, она являет собой мир темных дубовых стенных панелей, богатой обивки и широких застекленных створчатых дверей, выходящих на переднюю галерею. С потолочных балок свисают мушкеты времен Гражданской войны, а комнату освещают двойные хрустальные канделябры. На полках выстроились тома в кожаных обложках, а напротив висят на шелковых шнурах картины. На некоторых полотнах изображены охотничьи сценки в английском пасторальном духе, но большая часть посвящена Гражданской войне – и на всех торжествуют конфедераты. Единственной уступкой современности можно считать длинный стол из кипариса рядом с письменным столом с убирающейся крышкой, принадлежащим деду. На нем стоят компьютер, принтер, копировальное устройство и факс. Я вынимаю сотовый и с помощью ускоренного набора вызываю Шона. – Кэт? – спрашивает он, перекрикивая гул голосов в комнате детективов. – Я стою рядом с факсом, – сообщаю я ему. – Но в нем ничего нет. – Я отправляю тебе материалы прямо сейчас. У нас довольно много общей информации о Малике, но она носит в основном академический характер. Читая ее, трудно понять, что этот малый собой представляет. – Когда оперативная группа намерена допросить его? – Они еще не пришли к окончательному решению. Как ты и говорила, они считают, что у них есть в запасе некоторое время, прежде чем убийца нанесет ответный удар. Ни у кого нет желания испортить все поспешными действиями. – Хорошо. Я перезвоню тебе, если найду что-либо интересное. – Эй? – произносит Шон. – Да? – Возвращайся ко мне в любом случае. Я скучаю по тебе.