– Светлого дня, Реми! – восклицаю я, бросаясь в его объятия. – Рада тебя видеть. Раскаты смеха в его груди резонируют с моими, когда он сжимает меня в ответ. Но, прежде чем мне удается раствориться в его объятиях, я вдруг вспоминаю, как мы расстались прошлой осенью. А помнит ли он? Я отстраняюсь, чувствуя неловкость. Грубые руки Реми обхватывают и сжимают мое лицо, пока ярко-зеленые глаза ищут встречи с моими. Он сжимает губы зубами, и я невольно повторяю это движение. О да, он помнит. Реми морщит лоб: – У тебя теперь другие глаза. – Чепуха, – возражает госпожа Лафонтен из-за стойки на другом конце кухни. Судя по запахам и тому, что удалось разглядеть краем глаза, она готовит любимые блюда сына. – Нет, правда. – Реми склоняет голову набок. – Раньше были темнее, а сейчас внешние края… четче. У меня карие глаза, вернее, смесь карего и голубого. И то, что он так хорошо знает их цвет – или думает, что знает, – говорит о многом. – Это просто свет. Экономка гремит двумя чугунными кастрюлями так громко, что мы с Реми отскакиваем друг от друга. Ей явно не нравится то, что происходит между нами, а я и сама не уверена, что именно происходит. Уезжая на дальнейшее обучение в Лютецию, Реми поцеловал меня на прощанье в щеку, как брат сестру, и сказал: когда он вернется, все изменится. Я предположила, что он говорил о проверке умений, которую сможет пройти после обучения, если на то будет воля Солнца. А потом он назвал меня по имени – впервые – и снова поцеловал. Но теперь уже в губы. И совсем не по-братски. Нет, я не посчитала свой первый поцелуй противным, но и не ощутила того трепета, которого ожидала. Возможно, его перекрыло мое удивление. …Реми садится обратно и отодвигает для меня соседний стул, словно между нами и не было ничего странного. – Когда ты приехал? – заняв предложенное место, спрашиваю я. Он косится на свою мать. – Рано утром. – Значит, ночуешь где-то недалеко от города, – делаю вывод я. – Почему не стал добираться? – И поднимать всех на уши перед сном? Маме нужно как следует высыпаться. – Госпожа Лафонтен бросает на сына хмурый взгляд через плечо, а Реми улыбается в ответ. – Хотя, я слышал, она все равно плохо спала из-за вчерашних волнений. От этого напоминания у меня тут же пропадает аппетит. – «Волнения» – не то слово, которое бы я выбрала. – Ох, чуть не забыла, – прерывает нас экономка. – Приходил венатре. Хотел поговорить с тобой, но я сказала, что ты спишь и собиралась сама прийти к нему, как вы договаривались. – Венатре? – Реми удивленно распахивает глаза. – Ради Перреты проведут официальное расследование? – Удэн Монкюир признался, что встречался с ней вчера вечером, – говорю я. – И это слышали десятки людей. Плечи экономки напрягаются, а Реми наклоняется вперед, сосредоточив все внимание на мне. – Сын графа – один из подозреваемых? – Думаю, расследование по большей части затеяли, чтобы оправдать его, – отвечаю я. – И, скорее всего, поэтому венатре – не граф и не его старший сын. – А кто? – Его зовут Симон из Мезануса. Кажется, родственник Монкюиров. Реми вновь откидывается на спинку стула. – Что ж, тогда пусть их семья и разбирается. – А ты знаешь, где это – Мезанус? Я никогда раньше не слышала. Я рассматриваю тарелку с печеньем, стоящую между нами. Кажется, сейчас мой желудок даже одну печенинку не сможет переварить. – Думаю, в Приции, – говорит Реми. – Недалеко от побережья. Приция – это в нескольких днях пути на север от Галлии. И там говорят на другом языке. Вот только у Симона такого акцента нет. Реми поигрывает вилкой на столе, вращая ее одним пальцем. – Какой он? – Венатре? – Я пожимаю плечами. – Сначала возражал против того, чтобы его назначали. Но, думаю, все сделает тщательно. – Насколько тщательно? Я снова пожимаю плечами, в этот раз – чтобы скрыть свое беспокойство. – Думаю, я узнаю это, когда буду отвечать на его вопросы. Или уклоняться от ответов на них. – Тебе следует сообщить магистру, что ты приехал, Ремон, – резко говорит госпожа Лафонтен. Раз она назвала сына полным именем, то не стоит с ней спорить. Я бросаю взгляд на его тарелку. На ней не осталось ни крошки – будто вылизал. Без сомнений, он скучал по маминой стряпне. Реми поднимается на ноги и со стоном потягивается. – Рад снова видеть тебя, котенок, – говорит он. – Поболтаем позже, ладно? Ненавижу, когда он называет меня котенком. – Пока-пока, Ремон, – парирую я, жалея, что не придумала более обидного прозвища, чтобы доставать его. Как только он скрывается за дверью, госпожа Лафонтен поворачивается ко мне с разделочным ножом в руке. – Тщательно обдумывай, что скажешь венатре сегодня. Мне не нравится, как он выглядит и говорит. Иностранцы не должны совать нос в наши дела. Странно слышать от нее это, ведь ее муж был родом из Таврии, с другого континента. И хватит одного взгляда на Реми, чтобы понять, что в ее дела иностранец вмешивался. – Приция не так уж и далеко, – возражаю я. – Всего неделя пути. – Мне не нравятся его глаза, – настаивает она. – Неестественные. Я усмехаюсь такой суеверности. А затем вспоминаю комментарий Реми и спрашиваю: – А мои глаза действительно изменились? – Нет. – Экономка обрушивает на овощи с десяток злобных ударов. – Показалось. – Еще удар. – Просто свет так падает. Глава 7 Семья Монкюир живет в нескольких кварталах от дома архитектора, но после вчерашней ночи мне не хочется сворачивать с оживленных улиц даже в разгар дня, поэтому я выбираю маршрут через площадь святилища. Хотя участок строительных лесов, который я осматривала прошлой ночью, находится за крылом трансепта и башней, даже здесь слышно, как его разбирают. Нужно будет заскочить чуть позже и зарисовать, что успели сделать рабочие, чтобы изменить это на модели. И тут я вспоминаю: модели больше нет. Это причиняет мне такую боль, словно кто-то ударил по покрытому синяками животу и пояснице. Но, раз Реми вернулся, возможно, у меня появится время собрать все по кусочкам. Дверь мне открывает женщина, в которой я узнаю бывшую гувернантку леди Жулианы. Судя по платку на ее волосах и пятну муки на округлой щеке, она теперь работает на кухне – наверное, ждет, что когда-нибудь станет заботиться о детях молодой хозяйки. И если это так, то ждет она уже очень давно. Обронив всего пару слов, она провожает меня на третий этаж. Жулиана что-то пишет, сидя за длинным столом в комнате в самом конце коридора. Стена позади нее украшена деревянной резьбой, которая отполирована так хорошо, что отражает солнечный свет, проникающий через открытое окно. В дальней части комнаты стоит кровать среднего размера и дубовый шкаф, но все равно создается впечатление, что здесь никто не живет. – Мисс Катрин, – женщина делает паузу, чтобы подчеркнуть, что у меня нет фамилии, – говорит, что пришла по просьбе мастера Симона. Жулиана откладывает перо и поднимается на ноги с улыбкой. Явно рада меня видеть не только потому, что меня просил прийти Симон. – Спасибо, мадам Дениз, – говорит она. Бывшая гувернантка молча делает реверанс и уходит. Как только мы остаемся одни, Жулиана жестом приглашает меня войти. – Надеюсь, тебя не смутит, что мы в комнате Симона. Просто это гарантирует хоть какую-то приватность. – Венатре живет здесь? – Я вновь обвожу взглядом комнату в поисках хоть каких-то признаков этого, но нахожу лишь потертый сундук и стоящий на его крышке бронзовый подсвечник.