Его улыбка исчезает: – Вряд ли ты захочешь узнать мои мысли. Я не признаюсь, что уже слышала их. – Это все, что дает тебе эта магия? – его голос пропитан предвкушением. – Или есть что-то еще? Я прикусываю нижнюю губу: – Есть еще кое-что, но даже Грегор не понимает, как это происходит. И это одна из причин, почему он хочет, чтобы я вернулась. – Полагаю, это также одна из причин, почему ты не хочешь возвращаться. – Симон делает глубокий вдох. – Итак, ты отправилась услышать последние мысли Жулианы. Ее кровь. Что она сказала? Я пересказываю водопад разрозненных мыслей. – Я услышала больше, чем от других жертв, но обычно в мыслях больше осмысленности. Хоть мне и кажется, что она говорила об Удэне. – Или о ком-то еще, близком ей. – Симон смотрит в одну точку на стене, прокручивая все в уме. – Пока тебя не было, я много думал. – Он трясет головой, словно пытается прояснить мысли. Предположив, что он говорит о графе, я киваю, но внезапно слышу: – А что, если это Ламберт? – Ламберт? – Он вписывается в общую картину, – заявлет Симон. – Умный, физически развитый, вовлечен в расследование, сохранил нездоровую привязанность к матери, воспитывался властным отцом, детство омрачено трагедией, нет друзей, трудности с женщинами… – Половина из этого подходит и Удэну, – протестую я. – Но все вместе – только Ламберту. Я качаю головой, не соглашаясь: – То, что он не ходит на Дорогу удовольствий и о его помолвке договорился отец, не означает, что он не ладит с женщинами. – Согласен, – признается Симон. – Но вдруг он завидует тому, с какой легкостью это удается Удэну. Любому мужчине из богатого квартала это далось бы с той же легкостью, что Удэну… вот только Ламберт живет с ним в одном доме. – Все равно это не имеет смысла, – говорю я. – Ламберт помолвлен с леди Женевьевой. Если у него и были какие-то трудности, они закончились. – Возможно, следует искать смысл во временны́х рамках, – предполагает Симон. – Часто убийца переходит от фантазий к действию из-за какой-то беды, которая не в его власти. Например, потеря любимого человека. Или что-то, отчего жизнь полностью меняется. Например, женитьба. Но, чтобы преступник начал действовать, его привычный мир должен пошатнуться. Я качаю головой: – Ты сказал, что все началось с Беатрис. Что тогда случилось? Симон пожимает плечами: – Умерла леди Монкюир? – Нет, это еще двумя годами раньше, – возражаю я. – И почему между убийством Беатрис и Перреты прошло так много времени? – Между первой и второй жертвами всегда больше всего времени. – Симон поднимает лицо вверх, словно ответ написан на потолке. – К тому же остается вероятность, что мы просто не знаем о каких-то жертвах. – Симон, – шепчу я. – А что, если леди Монкюир была первой? По его реакции сразу понятно: он со мной не согласен. Он старательно отводит взгляд и чешет щеку, на которой отросла легкая щетина. – Кэт, Ламберт боготворил ее. Что, если он искал подобных отношений? Женщину низкого происхождения, которую бы он возвысил до дворянки? «Стать спасителем для кого-то», – говорила Жулиана о брате. И я видела, как это желание обратилось против меня, хотя и выражалось в простой доброте. Я дохожу до дальней стены кухни и разворачиваюсь. – Нет, не понимаю, как это связано. – Подумай сама, – настаивает Симон, когда я прохожу мимо него. – Беатрис была проституткой, а потом вышла замуж. А вдруг его разозлило, что она предпочла ему другого? Я качаю головой: – Я знала Перрету, Симон. Она бы никогда не отказалась от замужества. Так почему для нее и других все закончилось так плачевно? Разворачиваюсь вновь – под его неотрывным взглядом. – Уверен, ответ кроется в том, что убийца сделал с телами. Я останавливаюсь и хмуро смотрю на Симона: – Он испытывал отвращение. Считал, что эти женщины не заслужили даже смотреть на него. – Вот именно. – Симон кивает. – Он упивается своим превосходством. И все же Ламберт всегда ведет себя скромно и неуверенно, в отличие от его высокомерного брата. Я качаю головой и продолжаю расхаживать по комнате: – Мне все еще кажется, что все указывает на Удэна. В глазах Симона читается сомнение: – Удэн любит плескаться в сточной канаве. И не отрицает этого. У него нет иллюзий на свой счет. – А что изменилось? – спрашиваю я. – Почему убийца переключился на сестер Света и работников святилища, подставил архитектора и тебя? – Потому что все это кое-чем объединено. – Симон дожидается, когда я остановлюсь и посмотрю ему в глаза, а затем продолжает: – Тобой. – Мной? Симон поднимает руку, прося придержать свои возражения: – Это не означает, что его цель – именно ты. Перед моей поездкой в Мезанус он оставил мне записку, насмехаясь надо мной, как бы говоря, что для него это игра, в которой он планирует победить. А после убийства Николь понял: самый лучший способ причинить мне побольше боли – причинить боль тебе. – Симон замолкает и сглатывает. – Ему даже удалось настроить меня против тебя. – А потом он напал на меня, – шепчу я. – Да. – Симон вздрагивает. Но почему убийца меня не добил? Возможно, посчитал, что я умру и так. А сам нанес сокрушительный удар по своему врагу: убил Жулиану и свалил вину на Симона. Вот только меня не покидает ощущение, что мы упускаем что-то важное. – Я с тобой, Симон. Ну, не считая того, что я не согласна с твоими выводами о Ламберте. Он любил Жулиану больше, чем кого бы то ни было. Симон откидывается на спинку стула и опускает взгляд на пол. – В чем-то ты права. И мне трудно поверить, что он мог причинить боль тебе. Просто… – Он замолкает и вздыхает. – Ты права. Но что-то в его согласии мне не нравится. – А что сказал бы альтум Феррис? – Велел бы доверять интуиции. – Так почему ты этого не делаешь? – Я доверяю, – бормочет он. – И она говорит мне, что у Ламберта есть чувства к тебе. И это затмевает все мои рассуждения. Я пристально смотрю на него: – Ты хочешь сказать, что ревнуешь? Симон приподнимает голову: – Я хочу сказать, что по сравнению с ним мне нечего тебе предложить. Я опускаюсь на колени, чтобы наши лица оказались на одном уровне: – Меня это не волнует. – Но волнует меня, – шепчет Симон. – И так сильно, что я готов уступить тому, кто сможет обеспечить тебя всем, как никогда не удастся мне. Я наклоняюсь ближе к нему: