У Ким Кардашьян планка чрезвычайно низкая. О ней часто пишут (в книге Петерсен в самой меньшей степени) как о некой восхитительно искаженной иконе женской силы. Ким в полной мере использовала феминистскую тенденцию представлять женскую смелость как максимально разрушительную силу, тогда как чаще всего она бывает минимально разрушительной. Строго говоря, не следует считать «смелостью» желание и возможность делать то, что позволяет женщине быть богатой и знаменитой. Некоторым женщинам жить в этом мире трудно и даже опасно, но другим, например Ким и ее сестрам, это не просто легко, но еще и чрезвычайно выгодно. Да, мир действительно твердил Ким Кардашьян, что она «слишком толста, слишком поверхностна, слишком фальшива, слишком пышна, слишком сексуальна». Такой подход, как пишет Петерсен, отражает женоненавистническую неприязнь к успеху и влиянию Ким. Но Ким успешна и влиятельна не вопреки, а благодаря этому. Ей нравится быть поверхностной, фальшивой, пышной, сексуальной. Она – живое доказательство концепции, не являющейся ни слишком сложной, ни радикальной: сегодня красивая и богатая женщина со склонностью к самолюбованию спокойно может осуществить свои мечты по увеличению богатства и красоты. Более четко эту мысль Петерсен излагает в главе о Мадонне, где сосредоточивается на пятидесятилетней звезде, продолжающей демонстрировать развитую мускулатуру в открытых корсетах. Принимая и демонстрируя экстремальный фитнес и сексуальность, Мадонна «открыто отказалась стыдиться возраста, но усилия, которые она прикладывает к борьбе с ним, этот стыд выдают», – пишет Петерсен. На сцене она прыгает и скачет. Она приходит на Бал Института костюма в откровенном костюме с полуобнаженной грудью и ягодицами. Она отстаивает свое право быть сексуальной несмотря на возраст и презирать социальные условности. Но все эти нарушения табу строятся на очень конкретной основе: Мадонна не утверждает, «что все женщины пятидесяти-шестидесяти лет должны быть такими. Она считает, что такими могут быть те, кто похож на нее». То есть женщины, которые по три часа в день занимаются физическими упражнениями и придерживаются профессионально составленной диеты, могут преодолеть пропасть между «старением» и «сексуальностью». Такие нарушения правил, по определению, являются сугубо индивидуальными. Они не предназначены для использования в обычной жизни. Конечно, женщины, прославившиеся раздвижением социальных границ, сумели показать человечеству, насколько правила устарели. Но что происходит, когда становится понятно, что правила устарели? Мы вступаем в новую эру, когда феминизм перестает быть антидотом традиционной мудрости. Неожиданно феминизм сам становится традиционной мудростью во многих сферах. Женщины не всегда – я бы даже сказала редко – становятся интересными, когда разрушают неинтересные ограничения. Гений Мелиссы Маккарти более странен и специфичен, чем нудная и предсказуемая критика в ее адрес из-за лишнего веса. Знаменитости не всегда указывают на границы того, что для общества является привлекательным или даже терпимым. Часто стандарты известных людей отличаются от таковых для обычных женщин в повседневной жизни. Актриса Лина Данэм стала героиней главы о «слишком обнаженных» женщинах в книге Петерсен – сериал «Девочки» стал настоящим телевизионным прорывом, потому что в нем изображаются ситуации, знакомые большинству людей. В анализе феминистических знаменитостей есть непроверенное предположение. Нам кажется, что свобода, которую мы дарим известным женщинам, будет доступна и нам. За этим предположением кроется другое: главная цель такого разговора – обретение силы. Но дискурс трудной женщины часто ведет к чему-то другому. Феминистки в значительной степени развенчали и отвергли традиционное мужское определение образцовой женственности. Мужчины считали, что женщины должны быть милыми, очаровательными, управляемыми и лишенными обычных человеческих недостатков. Но если мужчины возвели женщину на пьедестал и наслаждаются, видя ее падение, то феминизм полностью изменил порядок действий: феминистки подняли упавшую с пьедестала женщину и вновь сделали кумиром. Известные женщины постоянно борются с представлением о том, что они должны быть максимально привлекательными, даже если сегодня эта привлекательность включает «трудные» качества. Феминистки все еще ищут кумиров – только кумиры эти стали кумирами на собственных непростых условиях. А повсюду, вне царства трудных женщин, правит иной тип женственности. В книге «Слишком толстая, слишком вызывающая, слишком громкая» Петерсен замечает, что непокорные женщины «сражаются со значительно более приятной – и во многих случаях более успешной – формой женственности: супермамой»: Примерами таких женщин могут служить Риз Уизерспун, Джессика Альба, Блейк Лайвли, Гвинет Пэлтроу и Иванка Трамп. Они редко задают тренды в Twitter, но им удалось создать невероятно успешные бренды, приняв «новую домашность», определяемую потреблением, материнством и своеобразной светскостью XXI века. У них стройное и подтянутое тело, они очаровательны во время беременности, они никогда не наденут чего-то недопустимого. Они не позволяют себе негативных высказываний и грубости. А главное – все они белые или, как это делает Джессика Альба, тщательно скрывают любые намеки на этническое происхождение и гетеросексуальны. К такому типу – женщины, которая никогда не станет трудной, – относятся самые разнообразные «микрознаменитости»: лайфстайл-блогеры, бьюти-блогеры, многочисленные инфлюенсеры из Instagram с вполне предсказуемыми интересами. Эти женщины настолько успешны, что в среде феминисток к ним возникло отвращение, связанное с полным отсутствием непокорности и абсолютно предсказуемым поведением, основанным на социальных ожиданиях. Другими словами, подобные женщины, как и женщины трудные, далеки от идеала. Ими тоже восхищаются и одновременно их ненавидят. Феминистская культура часто проводит черту, исключая из своего сообщества мормонских мамочек-блогеров, фабрики спонсируемого контента, всех эти Гвинет и Блейк. Иногда (а вообще-то часто) их открыто ненавидят: загляните в сетевые форумы вроде Get Off My Internet, где собираются женщины, готовые раскритиковать любые детали жизни Instagram-знаменитостей. В своей книге Дойл пишет: «“Женщину-катастрофу” ненавидят так же сильно, как мы ненавидим себя. И так же сильно любят, как мы хотим, чтобы любили наши промахи и недостатки. Вопрос заключается в том, чтобы выбрать один из этих подходов». Но почему эти подходы являются единственным вариантом? Желанная для меня свобода лежит в мире, где нам не нужно любить женщин или даже считать значимыми наши чувства по отношению к ним. В таком мире нам не придется оценивать достоинство и свободу женщин, тщательно присматриваясь к этим деталям. В 2015 году Алана Масси написала статью для BuzzFeed, озаглавленную «Быть Вайноной в мире, созданном для Гвинет». Статья начиналась с истории, произошедшей в день рождения автора. Алане исполнилось двадцать девять лет. Парень, с которым она встречалась, неожиданно заявил, что идеальная секс-партнерша из мира знаменитостей для него – Гвинет Пэлтроу. «И в этот момент, – пишет Масси, – все мои мечты о возможном будущем, с широко улыбающимися детьми, пушистыми кошками и феноменальным сексом, рухнули. Потому что Вайноне никогда не построить будущее с мужчиной, выбирающим Гвинет. И уж точно это невозможно для Вайноны в мире, созданном для Гвинет». В этой статье исследовалось пространство между «двумя типами белых женщин, которые привлекательны в традиционном смысле слова, но чей публичный имидж символизирует кардинально разный образ жизни и взгляд на мир». Вайнона Райдер «органична и амбициозна», ее жизнь «более аутентична… одновременно и увлекательна, и слегка печальна». Гвинет же «всегда демонстрировала элегантные, но безопасные потребительские рефлексы в большей степени, чем реальные черты своей личности». Жизнь ее «эффективно представлена так, чтобы одновременно казаться и обычной, и достойной зависти». Для женщин аутентичность кроется в трудности: такое феминистическое предположение стало доминирующей логикой, хотя все еще остается редкостью. Масси считает, что только истории Вайноны достойны упоминания, даже если мир создан для девушек совершенно другого типа. (Вообще-то мир построен и для Вайнон тоже: хотя Масси признает расовые ограничения своих аргументов, тот факт, что в чрезвычайно популярной статье спектр женской идентичности представлен Гвинет Пэлтроу и Вайноной Райдер, показывает и прочное положение белой расы в дискурсе знаменитости, и необычный уклон оценки.) Позже Масси писала о периоде успеха после публикации этой статьи. Она купила дом, сделалась платиновой блондинкой и обновила гардероб. Она смотрела на себя в зеркало и видела «искусно уложенные светлые волосы, элегантную сумочку и сияющую кожу, ставшую такой благодаря дорогим маслам и кислотам, которыми она себя умащала… Она стала абсолютной чертовой Гвинет». Сверхточная калибровка образцовой женственности либо значит сегодня больше, чем когда бы то ни было, либо вообще не имеет значения. Читая книгу Масси, я думала: женственность так долго была лишена глубины и смысла, что теперь каждый ее дюйм невероятно отягощен. Трудные женщины некогда считались извращением, теперь же извращением стал отказ от такой «трудности». Целая система толкования оказалась несостоятельной. Мы можем анализировать трудных женщин с традиционной точки зрения, и они покажутся нам противоречивыми. Мы можем анализировать обычных женщин с феминистической точки зрения, и они тоже покажутся нам противоречивыми. Мы оказались в ситуации, когда женщины отвергают традиционную женственность во имя освобождения, а затем обнаруживают, что им безумно ее хочется. Такой духовный путь прошла Масси: от Гвинет и назад к ней, и то же самое порой происходит в сетевых форумах, где блогеры, проповедующие определенный образ жизни, неожиданно полностью меняют свою точку зрения. Феминистки с самыми добрыми намерениями старались оправдать женскую «трудность» – в результате эта концепция превратилась в нечто всеобъемлющее. Это и надежная защита, и автоматическое восхваление, и самообман, способный прикрыть любой грех. К 2018 году, когда границы между известностью и политикой окончательно стерлись, дискурс трудной женщины, отточенный на знаменитостях, стал достаточно сильным, чтобы перейти в общеполитическую реальность. Для женщин в администрации Трампа характерны многие качества, отмечающиеся у икон феминизма: они эгоистичны, не терзаются угрызениями совести, не сожалеют о содеянном, амбициозны, искусственны и т. п. Отношение к ним как к знаменитостям проявляет нечто странное, нечто такое, что еще более обострилось в силу динамики Интернета. С одной стороны, сексизм по-прежнему вездесущ, и он затрагивает все стороны жизни женщины. С другой стороны, кажется неправильным критиковать женщин по любому поводу (за их манеры или поведение), поскольку это может отдавать сексизмом. Для женщин из администрации Трампа это означает, что их невозможно критиковать, не скатываясь в сексизм. И это очень удобно, потому что дискурс трудной женщины мгновенно прекращает подобные разговоры. Все женщины в окружении Трампа – трудные, но в своеобразном отношении. Их характеры отлично вписываются в жизнеописание сомнительной знаменитости. Келлиэнн Конуэй[35] постоянно высмеивают за заметное старение, манеру одеваться и слишком свободно сидеть на диванах. Но при этом она – настоящий борец, выходящий победителем из любой схватки. Меланией пренебрегают, потому что она была фотомоделью, потому что ей неинтересно притворяться счастливой и идеальной первой леди, которая отвергает традиционные представления об уюте Белого дома и оформляет устаревший офис по собственному вкусу. Хоуп Хикс[36] тоже была моделью. Ее считают слабой, потому что она молода, тиха и лояльна. И тем не менее она – одна из немногих, кому президент по-настоящему доверяет. Моделью была и Иванка. Ее не принимают всерьез, потому что она занимается дизайном обуви и приходит на политические мероприятия с бантиками. Она не обращает внимания на ненависть либеральной публики и спокойно работает за сценой. А еще есть Сара Хакаби Сандерс[37] – ее высмеивают за безвкусицу в одежде и вспыльчивость. Но она напоминает нам, что вовсе не обязательно быть худой как щепка или постоянно улыбаться, чтобы добиться успеха в публичной сфере. Такой паттерн, когда женщину критикуют за что-то, связанное с ее женственностью, а ее существование считается политически значимым, настолько расплывчат, что под него подходит практически все. Посмотрите на женщин Трампа: они успешно доказывают, что женская власть не всегда оказывается такой, какой мы хотим ее видеть. Посмотрите, как они действуют, столкнувшись с общественным неприятием. Они отказываются извиняться за то, каковы они есть, за ту «неправильную» власть, которую они для себя выбрали, за ожидания, которых не оправдали. Такой нарратив в определенной степени жив и по сей день. Феминистки редко об этом пишут, хотя некоторые подходят довольно близко. В журнале New York в марте 2017 года была опубликована статья Оливии Нуцци «Келлиэнн Конуэй – звезда». В ней рассказывается о том, как Конуэй стала объектом бесконечного «диванного психоанализа, ярости и откровенного высмеивания. Но она не прогнулась, а впитала эту критику и вышла невредимой, полностью представляя, как воспринимает ее мир. И теперь она сама могла бы написать эту статью». Конуэй – живое воплощение «аутентичности синих воротничков», она обладает инстинктом бойца. У нее «свободные отношения с истиной» и «абсолютно явная любовь к игре». Это движет ее вперед, несмотря на постоянную критику ее внешности и поведения. Порой ее даже называют «функциональной первой леди Соединенных Штатов». Нуцци дважды писала о Хоуп Хикс. Первая статья в журнале GQ называлась «Таинственный триумф Хоуп Хикс, женщины, ставшей правой рукой Дональда Трампа». В ней детально рассказывалось о «человеке, который никогда не занимался политикой, но тем не менее стал самой значимой действующей силой этих выборов». Вторая статья появилась в New York в начале 2018 года, когда Хикс ушла в отставку. Нуцци представила ее как хозяйку собственной судьбы, милую, невинную, уязвимую служанку института, который разваливался на глазах. Обсуждение женщин из администрации Трампа в средствах массовой информации оказалось конфликтным до степени бессмыслицы. Все они использовали рефлекс популярного феминизма, заставляющий высоко ценить женщин, которые достигли высокого положения и обрели власть – вне зависимости от того, как это было сделано. (Эта ситуация идеально описана в блоге Reductress – пост 2015 года назывался «В новом фильме есть место женщинам».) То, что начиналось как либеральная тенденция, теперь втягивает в свою орбиту женщин-консерваторов. В 2018 году чиновник ЦРУ Джина Хаспел, которая санкционировала пытки в тайной тюрьме в Таиланде, а потом уничтожила доказательства этого, была выдвинута на пост директора агентства – первая женщина на этом посту. Сара Хакаби Сандерс написала в Twitter: «Любой демократ, который поддерживает продвижение женщины и заботится о национальной безопасности, но при этом выступает против ее назначения, абсолютный ханжа». Это мнение разделяли многие другие консерваторы – с разной степенью искренности. В последние несколько лет популярностью пользуется такая шутка: левые призывают запретить тюрьмы, а либералы требуют нанять больше женщин-надсмотрщиков. Сегодня множество консерваторов, распробовавших вкус феминизма, тоже поддерживают этих либералов. Администрация Трампа настроена настолько женоненавистнически, что женщин в ней регулярно критикуют за соглашательскую позицию и пустые разговоры о феминизме. (В принципе, институт известности тоже можно воспринимать с таким же подозрением: несмотря на растущий либерализм Голливуда, ценности известности – популярность, активность, устремления, исключительная физическая красота – формируют такое отношение к женственности, которое основывается на личной исключительности, причем совершенно консервативной.) Но женщины из администрации Трампа заслуживают защиты и переоценки в рамках нарратива трудной женщины. Мелания, отправляясь в Ватикан, надела черное платье и шляпку с вуалью. Она так напоминала вдову, что на нее обрушились обвинения в стервозности: все сказали, что мы одеваемся для работы, о которой мечтаем. В Times опубликовали статью о «тихом радикализме» Мелании, где автор назвал ее «дерзкой в своем молчании». Когда Мелания во время урагана Харви поднялась на борт самолета, отправляющегося в Хьюстон, в черных туфлях на шпильках, ее тут же заклеймили за неподобающий выбор – но потом принялись защищать с позиций феминизма: грубо и поверхностно критиковать женщину за выбор обуви – она имеет право носить любые туфли, какие захочет. К 2018 году администрация Трампа научилась использовать этот предсказуемый шквал в прессе как оружие. В разгар кампании против разделения семей иммигрантов на южной границе Мелания полетела в Техас встретиться с несчастными детьми. Для этой поездки она выбрала жакет от Zara с печально известным слоганом «Мне нет дела, а вам?». Это был явный троллинг: социопатический сигнал, посланный в надежде вызвать очередную критику, которую можно будет истолковать как сексистскую, чтобы дискуссия о сексизме отвлекла внимание от гораздо более важных проблем. Благодаря феминистическому культурному рефлексу защиты женщин от критики, связанной с их телом, выбором или личными поступками, администрация Трампа смогла рассчитывать на поддержку либеральной женской общественности. В 2017 году в сети появился снимок Келлиэнн Конуэй, сразу же ставший сенсацией. Ее сняли босой, с расставленными ногами, стоящей на коленях на диване в Овальном кабинете в окружении мужчин. Это была встреча администраторов исторически черных колледжей – чернокожие мужчины были в костюмах и вели себя исключительно церемонно. Конуэй же вела себя так, словно Овальный кабинет – это семейная гостиная, где смотрят телевизор. Она подверглась всеобщему осуждению, за которым мгновенно последовала мощная защита. За Конуэй заступилась даже Челси Клинтон. В журнале Vogue писали, что поддержка Челси – это «образец того, как феминистки должны реагировать на критику и унижение известных женщин за их гендерную принадлежность», и это был «отличный способ победить Конуэй и других политиков-“постфеминисток” в их собственной игре». Конуэй «побеждает», когда люди указывают на ее утомленный вид, общую потрепанность, «когда ее унижают, сознательно используя ее гендерную принадлежность». А затем автор статьи попадает в самую точку. Конуэй «использует свою женственность против нас. Вполне возможно – и даже очень вероятно, – что Конуэй прекрасно понимает: что бы она ни сказала и ни сделала… ее будут критиковать в откровенно сексистском тоне, потому что она женщина». Я бы добавила, что она отлично знает и другое: в условиях современного феминизма ее и защищать будут в столь же откровенном тоне. Позже директор по связям с общественностью президентской кампании Хилари Клинтон, Дженнифер Пальмиери, жаловалась в Times, что Стива Бэннона[38] считают злым гением, а такую же манипуляторшу Конуэй – всего лишь глупой женщиной. Когда в телевизионном шоу Saturday Night Live Конуэй изобразили в виде Гленн Клоуз из фильма «Роковое влечение», скетч получился абсолютно сексистским, равно как и мемы, где Конуэй сравнивали с Горлумом и Скелетором. Но если убрать сексизм, мы остаемся с Келлиэнн Конуэй. Более того, если, основываясь на этом принципе, мы запрещаем себе критиковать представителя Белого дома, то теряем всякую способность оценивать ее работу. Женоненавистники считают, что внешность женщины имеет колоссальное значение. Настойчивая и постоянная критика женоненавистничества имеет тот же эффект. Обычный сексизм никак не влияет на Келлиэнн Конуэй и не мешает ей быть мощным рупором самого откровенно деструктивного президента в американской истории. Через дискурс, созданный феминизмом, она вытягивает из этого сексизма культурную власть. Кто-то называет ее убогой психопаткой. Она не обращает на это внимания – и делает свою работу. Из всех женщин администрации Трампа никого не защищали так упорно и стойко, как Хоуп Хикс и Сару Хакаби Сандерс. Когда в начале 2018 года Хикс ушла в отставку, журналистка Лора Макганн написала статью для Vox, где утверждала, что «средства массовой информации критиковали Хикс самым сексистским образом до самого последнего дня». В новостях постоянно твердили, что она была фотомоделью, и называли ее неофитом. Если бы Хикс была мужчиной, ее считали бы вундеркиндом и никто не вспомнил бы о ее незначительной работе в юности. Журналисты слишком много писали о ее «женственном» характере. Газеты и журналы «сомневались в ее опыте, ее вкладе в кампанию и работу Белого дома. А уж что писали про ее внешность… Все это формирует очередной хитроумный нарратив о женщине во власти, который знаком всем успешным женщинам». Чтобы анализировать Хикс так, как она заслуживает, мы, по словам Макганн, должны забыть о ее «подростковой модельной карьере». Это безупречная в абстракции идея: мы можем и должны критиковать Хикс, не скатываясь в патриархат. Но женщины сформировались в патриархате: мои профессиональные инстинкты другие, потому что я выросла в Техасе, моя жизнь была связана с евангелической церковью, командой чирлидеров, системой братств. На мое отношение к власти повлияли те властные структуры, с которыми я была знакома с юности. Хикс работала фотомоделью, живя в богатом Коннектикуте. Она училась в Южном методистском университете, частном заведении близ Далласа, города с невероятно богатым консервативным населением. Она стала по-дочернему верной помощницей откровенного женоненавистника. Ее на глубинном, истинном, сущностном уровне сформировала консервативная гендерная политика, и она постоянно действовала в этом духе. Говорить о Хикс, не признавая роли патриархата в ее биографии, возможно, но нельзя сказать, что это политически необходимо. Макганн называет статьи о Хикс в Times откровенно сексистскими. После ее отставки Times назвала сексисткой меня. Я была одной из журналистов, которые считали Хикс «обычной секретаршей». Times процитировала мой твит: «Прощай, Хоуп Хикс. Это наглядный пример самого быстрого продвижения женщины в условиях женоненавистничества: молчание, красота и абсолютное почтение к мужчинам». Вполне возможно, я ошибалась, считая, что именно эти качества привели Хикс в Белый дом Трампа. Может быть, она была и не столь почтительна, как писали журналисты. (А вот молчалива она была – это точно. Она никогда не говорила с журналистами под запись. И еще она была очень красива.) Но неудивительно, что президент, который был женат на трех фотомоделях, не принимал профессиональные амбиции первой жены и всегда гордился внешностью дочери, выбрал себе в помощники молодую, красивую, очень светскую женщину. Конечно, Хикс была очень работоспособной и обладала политическими инстинктами. Но для Трампа внешность и манеры женщины неотделимы от ее способностей. Для него красота и молчаливость Хикс были редкими навыками. Ее модельный опыт, по моему мнению, тоже был невероятно важен: модельная индустрия – одна из очень немногих, где женщины могут использовать женоненавистничество для продвижения и победы над мужчинами. Модель должна найти способ нравиться невидимой, постоянно меняющейся аудитории. Она должна понимать, как молчаливо пригласить людей проецировать на нее свои желания и потребности. Она должна излучать идеальную уверенность и чувство контроля. Модельные навыки очень конкретны. Они отлично готовят человека для работы с Трампом. Тем не менее это еще одна ситуация, в которой понимание женоненавистничества означает его подтверждение. Возможно, и я сейчас продлеваю полураспад сексизма. Такой дискурс стал наиболее очевиден после ужина корреспондентов Белого дома в 2018 году, когда комик Мишель Вулф подшутила над Сарой Хакаби Сандерс (для этого Вулф и приглашали). «Я люблю вас как тетушку Лидию из “Рассказа Служанки”», – сказала Вулф. Она пошутила, что, когда Сандерс выходит на кафедру, никогда не знаешь, чего ждать: «брифинга для прессы, потока лжи или деления на команды для софтбола». В конце она сделала Сандерс комплимент за ее изобретательность. «Она сжигает факты, а пепел использует для идеального макияжа. Может быть, она такой родилась, а может быть, это ложь. Скорее всего, это ложь». Такие шутки запустили новый новостной цикл. Мика Бжезински из MSNBC написала в Twitter: «Отвратительно видеть, как на национальном телевидении жену и мать унижают из-за ее внешности. Президент оскорблял меня из-за моей внешности. Когда такое случается, все женщины должны объединяться, и WHCA (Ассоциация корреспондентов Белого дома) приносит Саре свои извинения». Мэгги Хаберман, звездный репортер Times, написала такой твит: «Когда пресс-секретарь под телекамерами спокойно сидела и выслушивала критику в адрес своей внешности, работы и т. п., это произвело глубокое впечатление». На это Вулф ответила: «Все мои шутки касались ее омерзительного поведения. Похоже, у вас тоже есть какие-то соображения по поводу ее внешности?» Феминистки и те, кто стремится доказать свою преданность идеям феминизма, подхватили мысль Вулф: ее шутки не были связаны с внешностью Сандерс! Но на самом деле были. Вулф не оскорбляла Сандерс открыто, но шутки ее были сформулированы так, что слушатели сразу же думали о внешней неловкости Сандерс. Она действительно не отличается элегантностью, у нее широкие плечи. Это не та женщина, которую можно представить в облегающем платье с жемчугами. Она выглядит старше своих лет – отсюда и упоминание о тетушке Лидии. А шутка об идеальном макияже сразу же напоминает о неаккуратном и чаще всего очень неудачном макияже Сандерс. Впрочем, все это совершенно недопустимо, поскольку строится на бесспорном предположении о том, что внешность женщины так драгоценна (из-за сексизма), что шутки, связанные с ней, делают слова Вулф неприемлемыми по умолчанию. Через месяц разразился новый скандал: Саманта Би[39] назвала Иванку шлюхой. Она сделала это в своем шоу, когда говорила о разделении семей иммигрантов. Когда газеты и журналы печатали истории о детях мигрантов, которых содержали в центрах тюремного типа, Иванка разместила свою фотографию с младшим сыном Тедди. «Знаешь, Иванка, – сказала Би, – это отличная фотография. Но позволь мне сказать как мать матери: сделай что-нибудь с иммиграционными законами, принятыми твоим отцом, ты, бессердечная шлюха! Тебя он послушает!» Волна яростной критики обрушилась на журналистку справа и из центра – и не по поводу семей мигрантов, а из-за слова «шлюха». Консерваторы снова умело использовали заимствованный аргумент. Белый дом призвал канал TBS снять шоу Би. Когда Би извинилась, мне показалась, что феминистские идеи превратились в кислоту и разъели пол. Казалось, сам сексизм оказался настолько непоколебимым, что мы все опустили руки, отчаявшись его победить. К благу людей, подобных Иванке, мы укрепили неравенство через культурную критику. Мы научили тех, кому нет никакого дела до феминизма, умело использовать эти приемы. Мы научили их анализировать женщин и анализировать то, как люди реагируют на женщин. Мы научили их читать и истолковывать знаки. Венцом всего этого стал проигрыш Хилари Клинтон Трампу на выборах 2016 года. На протяжении всей кампании Клинтон представляли – и она сама пыталась представлять себя – как трудную, непокорную женщину, любимую фигуру классического феминизма. Она была прекрасным примером. На протяжении десятилетий ее публичный нарратив определялся сексистской критикой: ее считали слишком амбициозной, слишком недомашней, слишком некрасивой, слишком расчетливой, слишком холодной. Она вызывала бессмысленную ненависть за то, что стремилась реализовать свои амбиции, и использовала эту ненависть, чтобы стать первой женщиной в американской истории, добившейся номинации на президентский пост. По мере приближения выборов она столкнулась с ужасающим проявлением двойных стандартов – и как серьезный кандидат, выступающий против открыто коррумпированного торговца, и как женщина, выступающая против мужчины. Клинтон попыталась все это использовать в полной мере. Она превратила женоненавистнические выпады в маркетинговую тактику. Она умело использовала слова «неприятная женщина», когда Трамп так назвал ее во время дебатов. Эта фраза стала популярной и перестала звучать оскорбительно: в Twitter феминистки не стесняясь называли себя «неприятными женщинами». Но если мы действительно любим неприятных женщин, почему же Клинтон не победила на выборах? Если бы феминизм действительно был настолько популярен, разве 53 процента белых женщин не проголосовали бы за нее вместо Трампа? Клинтон можно похвалить за то, что она – по крайней мере до ноября – успешно побеждала своих сексистских критиков. Ее сила и стойкость в ответ на нападки женоненавистников впечатлили меня больше всего. Я искренне восхищаюсь Клинтон, отказавшейся менять фамилию, не захотевшей сидеть дома и печь печенье. Я верю в политика, спокойно выдержавшего одиннадцатичасовой допрос по ситуации в Бенгази, но не сдержавшего эмоций на CNN, говоря о погибших американцах. Я была тронута, глядя на то, как у Клинтон белели костяшки пальцев в 2016 году, когда Трамп терзал ее во время дебатов. Ни одна женщина в современной истории не подвергалась таким нападкам и неуважению, как Хилари Клинтон. Спустя годы после выборов, когда митинги Трампа проходили по всей стране, разъяренные толпы мужчин и женщин громко скандировали: «За решетку ее!» Но откровенный сексизм, с которым Клинтон пришлось бороться, мало что прояснил для нас в ней, кроме того факта, что она – женщина. Это оказало ей – и со временем нам – медвежью услугу. Женоненавистничество создало кошмарную внешнюю структуру, с помощью которой Клинтон смогла продемонстрировать серьезность, выдержку и элегантность. Женоненавистничество потребовало, чтобы она уступила и пошла на компромисс ради собственного выживания, чтобы она стерла собственную личность настолько, что ее уже нельзя будет демонстрировать публично. Истинная природа кампании Клинтон раз и навсегда была скрыта не только сексизмом, но и рефлексивной защитой против него. На нее нападали так открыто и несправедливо, что она, в свою очередь, часто защищалась сходными аргументами: защита неприятной женщины – это не про нее. Поражение Клинтон я буду оплакивать вечно. Это событие подчеркивает важность создания пространства для непокорной женщины. Оно показывает, что умение ценить женщину за ее сложность неожиданно самым деструктивным образом может затмить ее истинное «я». Феминистский дискурс еще не осознал в полной мере того, что сексизм значительно более приземленное явление, чем доказывают это на своем примере знаменитости. Сексизм поднимает голову вне зависимости от того, кто эта женщина, каковы ее желания и этика. И женщине не нужно быть иконой феминизма, чтобы противостоять сексизму. Ей достаточно просто быть эгоисткой, хотя это понятие не всегда однозначно. История поколения в семи аферах Билли Макфарланд начал карьеру афериста в двадцать два года. Он родился в 1991 году. Родители его были девелоперами недвижимости. Девять месяцев он провел в Бакнелле, а затем включился в программу поддержки стартапов и создал компанию Spling. В Crunchbase мы находим такое описание компании: «технологическая рекламная платформа, которая помогает брендам повысить освещение в средствах массовой информации и доходы от маркетинга путем оптимизации презентации контента». В 2011 году подобные вещи еще можно было говорить абсолютно серьезно. В том году венчурный капиталист и член совета директоров Facebook Питер Тиль, когда-то писавший, что движение женщин за равные права повредило демократии, запустил программу стипендий для молодых предпринимателей. В 2013 году Макфарланд основал компанию Magnises. Она предлагала все более мобильным миллениалам билеты на важные мероприятия с присутствием ВИП-персон и доступ в клуб – за подозрительно скромную сумму 250 долларов в год. Компания выдавала своим членам «фирменную» черную карту, которая дублировала магнитную полосу существующей кредитной карты, но не давала никаких иных преимуществ: как и сама компания, карта предназначалась исключительно для показухи. Компания Magnises («Латинское обозначение абсолютного ничто», – говорил Макфарланд) пользовалась большим успехом в прессе. Количество членов стремительно росло. К компании охотно присоединялись молодые жители Нью-Йорка, привлеченные атмосферой исключительности и процветания. «Билли Макфарланд хочет помочь вам построить идеальную сеть», – писали в журнале Business Insider. В этом же издании компанию Magnises называли «клубом для элиты миллениалов, где все получают черную карту и участвуют в вечеринках в нью-йоркском пентхаусе». Золотой период продлился меньше года. Члены клуба приобретали дорогие билеты в театры и на концерты, которые в день представления таинственным образом оказывались недействительными. Макфарланд бомбардировал их сомнительными предложениями: «частный ужин с целью нетворкинга» за 275 долларов с персоны, гироскутеры, доставляемые курьером. «В этот уикэнд вы можете воспользоваться “Мазерати” с водителем, если являетесь членом клуба». Иногда в предложениях компании странным образом появлялось имя рэпера Джа Рула. 1 января 2016 года Макфарланд разослал членам своего клуба такое сообщение: «С Новым годом! Джа Рул[40] работает над новой песней и может упомянуть в ней ваше имя, ник, название компании и т. п. Эта информация может появиться в новом хите за 450 долларов». Позже каналы Hulu и Netflix почти одновременно выпустили этически сомнительные программы о компании Макфарланда. Бывшие работники компании рассказывали о мошеннической схеме бизнеса: Макфарланд делал предложения, которые не мог исполнить, потом залезал в долги, исполняя их частично, а потом делал еще более безумные предложения, чтобы оплатить эти долги, – и т. д. В январе компании Magnises предъявили иск на 100 тысяч долларов. Домовладелец из Вест-Виллидж обвинил Макфарланда в том, что он использует жилое помещение для ведения коммерческого бизнеса, а кроме того, безбожно захламил его. Никаких проблем. Макфарланд перевел компанию в пентхаус отеля «Ривингтон» в Нижнем Ист-Сайде. К этому времени компания располагала не менее чем тремя миллионами долларов венчурного капитала, но клиенты были недовольны. Один из клиентов писал: «Не советую вам иметь дело с этой компанией на любом уровне. Мне стыдно, что я сам позволил себя одурачить». Публично Magnises процветала, но в действительности находилась на грани краха. Макфарланд объявлял, что компания насчитывает 100 тысяч членов, хотя в действительности в его клуб вошло менее пяти тысяч человек. Он запустил новый проект Fyre Media, заявив его как платформу, где богатые люди смогут договариваться со знаменитостями о присутствии на частных мероприятиях. И снова здесь фигурировал Джа Рул. Позже Макфарланд говорил репортерам, что их дружбе способствовал «взаимный интерес к достижениям технологий, любовь к океану и рэпу». Деньги на Fyre Media они собирали вместе. А потом в конце 2016 года Макфарланд осуществил одну из самых неудачных идей в истории американской аферы. Он собрался рекламировать свою компанию с помощью роскошного фестиваля на Багамах. Решил, что первый ежегодный фестиваль Fyre Media пройдет в апреле 2017 года. Даже обычную свадьбу трудно спланировать за четыре месяца. Для музыкального фестиваля на десять тысяч человек по системе «все включено» на уединенном пляже такой срок просто нереален. Макфарланд знал бы это, если бы хоть однажды занимался подобными услугами, ждал столиков или за минимальную зарплату работал на выставочном стенде. Или если бы он хотя бы раз побывал на музыкальном фестивале – как ни странно, но он ни разу не был на таком мероприятии. Двадцатипятилетний аферист строил карьеру, уверенный в том, что любой человек может построить для себя любую реальность. И он успешно воздействовал на клиентов, готовых поверить в то же самое. Макфарланд создал интернет-сайт и начал продавать билеты на потрясающий фестиваль на «Файр-Кай», частном острове, якобы ранее принадлежавшем колумбийскому наркобарону Пабло Эскобару. В программу фестиваля входили концерты, вечеринка, сулившая безграничные перспективы в Instagram, и суперроскошное размещение. Участники могли выбирать разнообразные варианты проживания – самый дорогой «Дворец артиста» стоил 400 тысяч долларов за отдельно стоящий дом на пляже, где могли разместиться четыре человека, плюс восемь ВИП-билетов и ужин с исполнителем. Макфарланд никогда не собирался строить этот «Дворец артиста». И не было никакого Файр-Кай. В начале 2017 года Макфарланд вылетел на Багамы на частном самолете, чтобы снять дорогое рекламное видео своего фестиваля. Красивые модели резвились в бирюзовых водах и нежились на блестящем песке. Макфарланд заплатил моделям Эмили Ратаковски, Кендалл Дженнер и Белле Хадид, а также другим влиятельным в Instagram персонам огромные деньги. Дженнер за единственный пост получила 250 тысяч долларов. Но реальное место было выбрано лишь за два месяца до фестиваля – не особо впечатляющий галечный пляж неподалеку от курорта Sandals на острове Грейт-Эксума. Естественно, главным доводом в пользу этого места была близость Sandals, куда предполагалось разместить всех потенциальных гостей фестиваля. Именно так поступила компания Bacardi, когда в 2016 году отправила несколько тысяч человек в Бермудский треугольник, где на пляже перед ними выступали модные диджеи. Они отправили нас (конечно же, я там была) на роскошный курорт в Пуэрто-Рико и предоставили нам возможность три дня без ограничений пользоваться баром. Это мероприятие было чем-то вроде фестиваля Макфарланда, но тут все сложилось – и очень хорошо. Еще труднее становится понять Макфарланда, если вспомнить, что для своего фестиваля он выбрал дату, совпадающую со временем проведения ежегодной регаты Джорджтауна, когда большинство островных отелей заполнены под завязку. В марте команда организаторов вместе с группами Blink-182, Major Laser и Disclosure вылетела на место. Членом команды была Хлоя Гордон, талантливый продюсер. «До прибытия мы были убеждены, что работы уже ведутся, – позже писала она в журнале The Cut. – Но ничего не было сделано. Фестивальные киоски не установлены, сцена не арендована, транспорт не подготовлен». Естественно, не было ни туалетов, ни душей, ни мест размещения. Приехавшая команда обнаружила лишь багамских рабочих-поденщиков, засыпавших бетон песком. Макфарланд показывал подрядчикам электронные квитанции и убеждал их, что деньги вот-вот поступят. Поняв, что компания мошенничает, Гордон уволилась. До отлета с Багамских островов она побывала на совещании, где предлагалось перебронировать все билеты на 2018 год и начать все сначала. Но команда отказалась. Один из маркетологов, по словам Гордон, пытался соблазнить их призывом: «Давайте сделаем это, ребята, и войдем в историю». В конце концов, этот фестиваль действительно вошел в историю. Это была самая ярко освещаемая катастрофа 2017 года. Макфарланд продолжал продвигать обреченное на провал мероприятие до последней минуты. Компания FuckJerry, занимавшаяся маркетингом фестиваля и позже продюсировавшая документальный фильм Netflix о компании Макфарланда, массово удаляла из Instagram комментарии людей, которые хотели знать, почему они до сих пор не получили никакой информации о перелете и размещении. За неделю до фестиваля, когда у Макфарланда в очередной раз стало пусто в карманах, клиенты получили электронные письма с просьбой о переводе денег на браслеты, которые потребуются им на фестивале вместо наличных. Но ни один из этих браслетов не был оплачен, и все они исчезли накануне фестиваля. В Майами для гостей не оказалось ни одного чартерного самолета. Некоторые гости прибыли на Багамы самостоятельно. Там их накачали спиртным, а потом отправили на место фестиваля, где не было ничего из обещанного. Палатки в стиле лагерей для беженцев вместо шатров, тонкие матрасы, промокшие от дождя, складные стулья и грузовые контейнеры со всяким барахлом. Возле пустых столов консьержей на ветру развевались флаги с логотипом фестиваля. Вместо изысканной кухни гостям предложили пластиковые контейнеры и унылые сэндвичи с подвядшим латуком и американским сыром. Зрители запаниковали – и стали размещать фотографии своего «гулаговского» отдыха. Хаос нарастал. Люди чуть ли не дрались из-за матрасов и туалетной бумаги. Макфарланд сдался и предложил всем устраиваться на ночлег в любой палатке, где они найдут место. Несколько десятков человек заперлись в комнате в багамском аэропорте – им удалось уговорить местных жителей увезти их с места проведения фестиваля. В Интернете каждое паническое сообщение с Грейт-Эксума встречалось с нескрываемым злорадством. В июне 2017 года Макфарланда арестовали, предъявив обвинение в мошенничестве. Он не только обманул гостей фестиваля, но еще и полностью сфальсифицировал финансовое положение своей компании. В начале года он заявлял, что прибыль компании за месяц составила 21,6 миллиона долларов и что ей принадлежат земли на Багамах стоимостью 8,4 миллиона долларов. Он заключил договоры и обманул целый ряд компаний и работников (причем многих на Багамах). Многие поверили в то, что фестиваль станет грандиозным мероприятием, сулящим большую прибыль. Неустрашимый Макфарланд продолжал мошенничать: тем же летом он заперся в пентхаусе и через компанию NYC VIP Access продал на 100 тысяч долларов фальшивых билетов на эксклюзивные мероприятия, причем многие были им просто выдуманы. Согласно предъявленному в 2018 году иску, Макфарланд, прикрывшись новым предприятием, обращался к тем же, кого уже обманул. Он выбирал из имеющейся базы данных клиентов с самыми высокими ежегодными доходами. Узнав об этом, я испытала нечто сходное с восхищением. Я вспомнила, как в разгар интернет-скандала Джа Рул писал в Twitter, что фестиваль Макфарланда «НЕ АФЕРА». Эта фраза превратилась в церемонию перерезания ленточки. Макфарланд, которого The New York Times назвала «Гэтсби, пропущенным через фильтр Instagram», был объявлен главным аферистом своего поколения, а его фестиваль – не просто аферой, но квинтэссенцией аферы, крупнейшим фальшивым мероприятием тысячелетия. Фестиваль Макфарланда стал ярким свидетельством культурного сдвига, в предыдущее десятилетие постепенно, но неуклонно менявшего характер нации, делая аферы (обман доверия ради прибыли) совершенно нормальным делом. Это произошло после избрания Дональда Трампа, когда мошенничество неопровержимо и унизительно утвердилось в качестве абсолютной американской этики. Это произошло после мощной волны феминистских инициатив и появления женщин-предпринимателей, которые окончательно объявили наращивание богатства прогрессивной политикой. Это произошло после появления таких компаний, как Uber и Amazon, которые разрушили экономику, а потом продали ее по дешевке, обещая сделать мир лучшим и более удобным местом. Это произошло после появления реалити-ТВ и Facebook, которые использовали возобновляемый природный ресурс человеческого нарциссизма для создания мира, где наши личности, отношения и характеры стали не просто монетизируемыми, но и нуждающимися в монетизации. Это произошло после того, как стоимость высшего образования стала недоступной, а выпускники оказались обреченными на низкооплачиваемую работу и колоссальное экономическое неравенство. Это произошло после финансового кризиса 2008 года, который окончательно убедил миллениалов в том, что самый быстрый и надежный способ добиться успеха – это мошенничество. Крах В 1988 году двадцатисемилетний Майкл Льюис уволился из инвестиционного банка Salomon Brothers, продававшего первые в мире ценные бумаги с ипотечным покрытием, и написал книгу «Покер лжецов». Это был портрет Уолл-стрит в годы после отмены федерального регулирования, когда в мире откровенных манипуляций и нечистоплотной прибыли процветали хитрые, циничные и удачливые мошенники. Неопытный юноша распоряжался активами на миллионы долларов, даже не понимая, что происходит. Вспоминая тот период в 2010 году, Льюис писал: «Все происходившее до сих пор кажется мне совершенно абсурдным… Я понимал, что так долго продолжаться не может. Рано или поздно (скорее, рано) кто-то разоблачит меня и всех тех, кто более или менее похож на меня, и назовет нас мошенниками». Льюис думал, что «Покер лжецов» станет рассказом об определенном периоде, историей того, как «великая нация потеряла финансовый разум». Он не ожидал, что после краха 2008 года аферы из его опыта покажутся невинными шутками. О кризисе 2008 года Льюис пишет в книге «Большая игра на понижение», в которой рассказывает о невероятно сложных механизмах, придуманных банкирами в середине 2000-х годов для надувания ипотечного рынка, а затем для монетизации стремительно растущих кредитных обязательств домовладельцев, пока вся система окончательно не рухнет. Законы против хищнического кредитования были отменены в 2004 году, что позволило распространить ипотеку на людей, которые никогда не смогли бы выполнить свои обязательства. А это, в свою очередь, сделало пул потенциальных домовладельцев практически бесконечным. Цены на дома на некоторых рынках возросли на 80 процентов. Люди финансировали собственные дома кредитами под залог недвижимости – эта схема работала, пока цены продолжали расти, а цены росли, пока люди продолжали покупать. Чтобы система работала, ипотека становилась добровольно-принудительной: можно было получить кредит, не предоставляя финансовой документации, без проверки кредитной истории и внесения первого взноса. Один из типов высокорискованного кредита назывался NINJA – кредит предоставлялся людям, которые не имели ни дохода, ни работы, ни имущества. Финансовая индустрия маскировала нестабильность подобных соглашений туманными терминами и инструментами: долговые обязательства, обеспеченные ипотекой, то есть долги, которые можно возместить через платежи по ненадежной ипотеке, и синтетические долговые обязательства, обеспеченные ипотекой, которые возмещались через страховые платежи по ненадежным долгам. В «Большой игре на понижение» молодой банкир говорит Льюису: «Чем больше мы разбираемся в том, что такое эти долговые обязательства, тем чаще думаем: “Господи Боже, это же чистое безумие. Это мошенничество”. Может быть, доказать это в суде и не удастся. Но это мошенничество». Когда надувался ипотечный пузырь, я училась в школе. Тогда казалось, что все вокруг несется с колоссальной скоростью. Представители Goldman Sachs и McKinsey приходили в кампус и соблазняли самых активных моих однокашников жизнью, которая сулила деньги на авансовые платежи и частные школы. Я смотрела шоу «Топ-модель по-американски» и «Проект Подиум», где царил абсолютный гламур, и «Лагуна-Бич», где мир казался состоящим из длинных гранитных столешниц, венецианской штукатурки, пальм и огромных бассейнов. Повышение мобильности превращалось в кислород – незаметный и вездесущий. Я писала диплом об американской мечте. А потом в 2007 году цены на дома стали стремительно снижаться. Последовала волна банкротств домовладельцев. Каждый раз, когда я в студенческом центре проходила мимо телевизора, мне обязательно попадались новости о семьях, которые стерегут свое имущество на улице рядом с конфискованными домами. По вечерам я с изумлением листала интернет-страницы на своем ноутбуке. Писала об иммигрантах, о том, что неопределенность была основой американской магии. Но ситуация неожиданно изменилась. Процветание превратилось в коллапс. В сентябре 2008 года о банкротстве первой объявила компания Lehman Brothers. За ней последовала AIG, на спасение которой было выделено 182 миллиарда долларов из федерального бюджета. (Несмотря на 61 миллиард долларов убытков в конце 2008 года – худший показатель в истории, – в следующем году AIG выплатила своему финансовому руководству 165 миллионов долларов в виде бонусов.) Затем началась глобальная рецессия. Безработица и экономическое неравенство росли на глазах. За период с 2005 по 2011 год медиана семейного богатства упала на 35 процентов. В других странах банкиров, ответственных за подобное, посадили бы в тюрьму. В Исландии осудили двадцать девять руководителей банков за ошибочные действия, приведшие к кризису 2008 года. Одного из них посадили на пять лет. Но в Америке все банкиры получили поддержку правительства. И многие из них в конце процесса стали еще богаче, чем раньше. Финансовый кризис был классической аферой – жульничеством, осуществленным мошенниками. Первым, кто заслужил официальный титул мошенника, стал Уильям Томпсон (иногда его называют Сэмюэлем). О проделках этого мелкого мошенника летом 1849 года писала газета The New York Herald. «В последние несколько месяцев по городу бродит человек, известный как “Человек доверия”», – так начиналась первая статья. Томпсон, одетый в приличный костюм, обращался к незнакомым людям и после вежливой беседы спрашивал: «Верите ли вы мне настолько, чтобы доверить ваши часы до завтра?» Рассказ о Томпсоне был настолько занимательным, что термин вошел в оборот[41]. Но Томпсон был неудачливым мошенником: другие работали лучше и дольше его. Настоящие мошенники не просят у вас ни часов, ни доверия. Они ведут себя так, что вы сами отдаете им все и думаете, что вам повезло: вы с радостью ставите на подсказанную лошадь, или вкладываете деньги в невероятно успешный инвестиционный фонд, или летите на Багамы на фестиваль, которого никто и не собирался проводить. В 1849 году через три дня после ареста Томпсона Herald опубликовала статью без подписи под названием «“Человек доверия” в крупном масштабе». В ней в сардоническом тоне высказывались сожаления, что Томпсону не довелось поработать на Уолл-стрит. На Бродвее он использовал свой талант по мелочи. Другие же, подобные ему, трудятся на Уолл-стрит. В этом вся разница. Он получил полдесятка часов. Они положили в карманы миллионы долларов. Он – жулик. Они – воплощение честности. Он – мошенник. Они – финансисты. Его схватила полиция. Они остаются столпами общества. Он получил тюремную баланду. Они наслаждаются дворцовой роскошью… Да здравствуют истинные «Люди доверия»! «Люди доверия» Уолл-стрит – «Люди доверия» городских дворцов – «Люди доверия», живущие в роскоши и жиреющие на деньги, полученные от бедняков и людей с умеренными средствами! Автор статьи давал Томпсону едкий совет: Ему следует выпустить пламенный буклет очередной грандиозной схемы внутреннего совершенствования… Он должен заключать все контракты на собственных условиях. Он должен ввести компанию в долги путем мошеннического и бессовестного расходования капитала, доверенного ему бедняками и людьми с умеренными средствами… Он должен довести акционеров до банкротства. Он должен продать всю компанию и прибрать деньги к рукам за свои «акции». И все это время он должен получать огромное жалованье за этот процесс «доверия». А потом, выбрав подходящее время, он должен уйти на покой и вести роскошную жизнь с чистой совестью и миллионом долларов на счету! Мошенничество заложено в ДНК жителей этой страны, придерживающихся мысли о том, что хорошо, важно и даже благородно увидеть возможность получения прибыли и ухватить все, что получится. История эта стара как первый День благодарения. И мошенник, и его жертва хотят воспользоваться ситуацией. Разница между ними лишь в том, что мошенник добивается успеха. Кризис 2008 года был яркой демонстрацией того, что самая надежная гарантия финансовой безопасности в Америке – это умение эксплуатировать других. Так было всегда, но теперь приобрело колоссальные масштабы. И этот плохой урок мы, миллениалы, усвоили, став взрослыми. Катастрофа студенческих кредитов После финансового кризиса каждая четвертая семья в Соединенных Штатах оказалась в тяжелом положении. Стоимость ипотечного дома была ниже задолженности хозяев перед банками. В таких условиях находились 65 процентов владельцев домов в Неваде, 48 процентов в Аризоне, более трети в Калифорнии. (Предельно ясно, что большинство новых домов было куплено в период с 2005 по 2008 год.) Кредиты домовладельцев – это основной источник семейных кредитов в Америке. Долгое время вторым источником были автомобильные кредиты. Но в 2013 году их потеснили кредиты студенческие – вторая афера, определяющая жизнь поколения. В соответствии с инфляцией стоимость обучения в частных университетах сегодня втрое выше, чем в 1974 году. В общественных школах стоимость обучения возросла в четыре раза. А цены на автомобили остались практически прежними. Средний доход и минимальная оплата труда почти не изменились. В середине 90-х годов студенты потеряли возможность обучаться без финансовой помощи, которая была призвана как-то уравнять то, что им было необходимо, с тем, что у них было. За срок жизни поколения миллениалов средняя кредитная нагрузка удвоилась. В 2003 году средний образовательный кредит составлял 18 тысяч долларов, в 2016 году – более 37 тысяч. Более двух третей выпускников колледжей имеют невыплаченный кредит, и почти четверть тех, кто продолжает образование, имеет на руках кредит в 100 тысяч долларов и выше. Ситуация часто оказывается настолько тяжелой, что ее можно сопоставить с наказанием за реальное преступление. Если вы взяли 37 тысяч долларов на 30 лет, то в результате выплатите более 50 тысяч процентов. Общественная программа списания кредитов отклоняет 99 процентов заявлений. Сегодня взявшие кредит на обучение вполне могут оказаться в весьма затруднительном положении – получаемая ими зарплата не покрывает процентов.