Лицо продюсера, словно продубленное временем, не выражало ничего, кроме учтивости. — В чем же будет заключаться благодарность вашего общем друга? — спросил он с чуть заметной ноткой снисходительности. Хейген, не реагируя на это, объяснил предельно обстоятельно: — Вполне вероятно, что у вас возникнут неприятности с профсоюзом работников кино. Мой друг гарантирует, что — сможет легко решить любой вопрос к вашему удовлетворению. Но это не все. Мы знаем, например, что один из самых перспективных ваших киноактеров, приносящих большой доход, наркоман, и недавно переключился с марихуаны на героин. У моего друга найдется способ лишить его героина. И в принципе, любое ваше затруднение будет улажено — достаточно только позвонить и сообщить о нем. Уолес выслушал Хейгена, будто перед ним распинался хвастливый пацан, а потом спросил резко, перейдя с языка светской беседы на корявый западный диалект: — Зажать меня, что ли, вздумали? Хейген ответил с той же прохладной вежливостью: — Мы рассчитываем на любезность с вашей стороны, поэтому я счел своим долгом разъяснить, что вы не останетесь в убытке. Лицо Уолеса побагровело, густые брови сошлись на переносице в одну прямую линию. Он перегнулся через стол к Хейгену и выговорил кривым ртом: — Ну ладно, скользкий ты гад, послушай, что я скажу и передай своему хозяину, кем бы он ни был: Джонни Фонтейн никогда не получит роль в моем фильме. Плевал я на всех бандитских мафиози, которыми он прикрывается, — он откинулся на спинку кресла. — И еще кое-что имей в виду, приятель. Думаю, имя Джона Эдгара Гувера знакомо даже вам. — Уолес саркастически усмехнулся: — Так вот, у меня тоже есть друзья, и он в их числе. Стоит мне сказать ему, что вы меня достаете, вам, голубчикам, не поздоровится. Хейген выслушал его с вниманием и терпением. От человека, достигшего его уровня, можно было ожидать большего. Как он при таком неразумном поведении умудряется возглавлять компанию и ворочать миллионами? Над этим стоило поразмыслить, тем более, что дон искал возможности расширения сфер вложения капитала. Если уж крупнейшие из владык киномира настолько тупы и неразвиты, дону нетрудно будет прибрать к рукам эту индустрию. Угрозы не произвели на Хейгена никакого впечатления. Он учился искусству вести переговоры у самого дона Корлеоне. Дон преподал ему главные заповеди: «Никогда не выходи из себя. Никогда не угрожай. Людей надо убеждать». По-итальянски «убеждать» звучало как «заставить мыслить здраво», разбираться. Искусство дона заключалось в умении не слышать оскорблений и готовности подставить левую щеку, получив пощечину по правой, но добиться в конце концов своего. Хейгену случалось быть свидетелем переговоров, длившихся по восемь часов. Восемь часов подряд дон Корлеоне пытался образумить коллегу, возомнившего о себе и поднявшего излишний шум вокруг деятельности семейств. И только исчерпав все способы помочь человеку выбрать правильный образ существования, дон Корлеоне в отчаянии всплеснул руками и заключил: — Нет, он не в состоянии разобраться ни в чем! Матерый гангстер побледнел от этих слов, как институтка. Дона поспешили вернуть за стол переговоров, и они завершились успешно. Но два месяца спустя гангстера кто-то застрелил, когда он брился в своей излюбленной парикмахерской. Так что Хейген, дослушав, начал все сначала обычным вежливым тоном. — Вот моя визитная карточка, — сказал он. — Я адвокат, и не стал бы нарушать законы, которые призван охранять. Разве вы услышали от меня хоть намек на угрозу? Я сказал только, что готов принять любые ваши условия, если Джонни Фонтейн получит роль в картине. На мой взгляд, мои предложения были достаточно крупными за одолжение, которое вам ничего не стоит оказать. Тем более, что отдать роль Джонни Фонтейну в ваших же интересах, ведь, по его словам, вы отлично знаете, он будет в ней, как влитой. Добавлю, что иначе мы и не стали бы вас беспокоить. Мой друг берется оплатить постановку картины, если в этом есть необходимость. Мне хотелось бы быть верно понятым. Мы не собираемся вас принуждать. Смею заверить, что мой шеф знает о вашей дружбе с мистером Гувером и относится к ней уважительно. Он вообще привык ценить дружеские отношения. Уолес все это время раздраженно чиркал по бумаге красной ручкой в виде гусиного пера. При упоминании о финансовых возможностях дона он оторвал перо от бумаги и впервые выказал интерес: — Фильм стоит пять миллионов, — произнес он назидательно. Хейген тихо присвистнул, демонстрируя тем самым, что сумма впечатляющая. Потом сказал достаточно небрежно: — У моего шефа достаточно друзей, готовых откликнуться на любое его начинание. Впервые Уолес, кажется, начал осознавать серьезность разговора. Он покрутил в пальцах визитную карточку Хейгена: — Имена всех крупных адвокатов Нью-Йорка мне знакомы. Вашего имени я не припомню. Кто ж вы такой, черт возьми? — Я работаю в очень солидной фирме, — сухо ответил Том Хейген. — А этим делом занимаюсь по поручению друзей, — он встал. — Ну, не смею больше отнимать у вас время. Они обменялись прощальным рукопожатием. Хейген повернулся к двери, потом еще раз оборотился к продюсеру: — Полагаю, вы порой имеете дело с людьми незначительными, строящими из себя важных персон. Тут как раз все наоборот. Может, вам есть смысл навести справки обо мне? Если что, я буду в отеле, — он сделал паузу. — Возможно, это трудно себе представить, но кое в чем моему шефу уступает даже сам мистер Гувер. — Глаза Уолеса сощурились, по-видимому, он начал осознавать. — Кстати, я искренний поклонник ваших картин, — добавил Хейген с неподдельным восхищением. — Желаю вам и впредь плодотворно работать на благо Америки. В тот же день ближе к вечеру в номере Хейгена раздался телефонный звонок, и секретарша Уолеса сообщила о приглашении продюсера пообедать с ним в загородном доме. Машина заедет через час, сказала она, дорога долгая, но в автомобиле есть бар и выбор закусок. Хейген знал, что сам Уолес летает обычно на личном самолете. Отчего же ему предлагают другой маршрут? — Мистер Уолес советует захватить вещи с собой, — прощебетала любезно секретарша, — вы сможете переночевать у него, а утром вас доставят в аэропорт. — Я так и сделаю, — согласился Хейген. Значит, Уолес был в курсе того, что он собирался утром возвращаться в Нью-Йорк. Приставил частных детективов? Тогда, безусловно, он уже располагает необходимой информацией о доне Корлеоне, знает, что Хейген представляет Крестного отца и, надо думать, склонен отнестись к переговорам со всей серьезностью. «Глядишь, еще не все потеряно, — подумал Хейген, — может, Уолес все-таки не так беспросветен, как казалось утром». Загородный дам Джека Уолеса более всего напоминал роскошные декорации к очередному киносериалу. Это было огромное здание в стиле южан-плантаторов посреди огромного же парка. Гордость усадьбы составляли конюшни, рассчитанные на целый табун, к которым вела тропа для верховой езды, проложенная прямо по чернозему. Изгороди, клумбы и лужайки были ухожены не менее тщательно, чем прическа кинозвезды. На застекленной веранде, где Уолес встретил Хейгена, прохладу и свежесть поддерживал кондиционер. Продюсер выглядел по-домашнему — в синей шелковой рубашке, горчичного цвета брюках и мягких кожаных сандалиях. Эта одежда богатой фактурой и сочными красками лучше оттеняла его лицо, больше подходила к нему. И вел себя продюсер сейчас куда дружественней. Он взял с подноса два бокала с мартини, один протянул Хейгену и дружески похлопал его по плечу: — До обеда мы еще успеем пройтись немножко. Посмотрите на моих лошадок? По пути он сказал: — Я навел о вас справки, Том. Что ж вы темнили и не называли дона Корлеоне? Мог же Джонни просто нанять толкача и натравить его на меня. А я не люблю, когда со мной блефуют. И зазря наживать лишних врагов тоже не в моих правилах. Ну да ладно, о делах поговорим потом. Не будем портить удовольствия. К удивлению Тома, Уолес действительно оказался гостеприимным хозяином. Ему доставляло радость рассказывать гостю о методах и усовершенствованиях на своем конном заводе. Других таких конюшен в Америке не найдешь! Конюшни содержались идеально. Выстроенные из огнеупорного кирпича, они поддерживались в немыслимой чистоте и охранялись тремя частными детективами. Напоследок Уолес подвел Хейгена к стойлу, над которым на огромной бронзовой таблице значилось коротко, но весомо имя коня: Хартум. Жеребец не смотрел в их сторону. Его темно-карие глаза напоминали золотые яблоки. Вороная шкура лоснилась шелковистым черным блеском. На широком смоляном лбу жеребца белела звездочка. Даже Хейгену, не знающему толк в лошадях, Хартум показался прекрасным. Уолес по-мальчишески гордо оглядел любимца: — Лучший скакун в мире! Я купил его в прошлом году в Англии за шестьсот штук. Готов спорить, что даже русские цари не платили столько за лошадь. Но на скачки он больше не пойдет, нет! Пусть разводит для меня потомков. Хочу получить племя, которому нет равных в Америке. Он потрепал коня по шее, ласково приговаривая: — Хартум, Хартум… И жеребец отозвался на его голос звонким и нежным ржанием. Уолес сказал: — Знаете, я прилично езжу верхом, а впервые сел в седло пятидесяти лет, — он засмеялся. — Если только с моей бабкой в России не пообщался какой-то казак и не передал мне страсть к коням по наследству. — Он пощекотал Хартуму брюхо и прибавил уважительно: — Вот ведь кого вознаграждает природа! Куда нам до них. В доме, куда они вернулись, трое слуг под руководством дворецкого уже уставили столовым серебром парчовую золототканую скатерть. Но еда была приготовлена очень посредственно. Наверное, до гурманства Уолес еще не дорос. Том Хейген выждал, пока не подали сигары, и только тогда спросил: — Так как же с ролью для Джонни? — Никак, — сказал Уолес. — При всем моем желании. Контракты подписаны, съемки начнутся на той неделе. Я не в силах что-либо изменить теперь. — Мистер Уолес, у человека вашего положения есть одно преимущество: вы никому не подчиняетесь, а значит, соображения подобного рода теряют смысл. В вашей власти разорвать любые контракты и перерешить все по-своему, — он выпустил кольцо дыма и спросил Уолеса прямо: — Вы продолжаете сомневаться в возможностях моего хозяина? Уолес сдержанно ответил: — Я готов предположить, что профсоюзы устроят мне неприятности. Гофф звонил мне сегодня утром, и по его тону я сам бы не поверил, что этот подлец регулярно получает из моих рук сто тысяч персонально. Не трудно поверить, что вы способны лишить моего чокнутого актера-наркомана излюбленного им героина. Но все это мне не так уж важно, а финансировать свои картины я пока сам в состоянии. Беда в том, что я видеть не могу негодяя Джонни Фонтейна, и это как раз та единственная услуга, которую мне невыносимо оказывать вашему хозяину. Любую другую просьбу я выполнил бы с охотой и удовольствием. Все, что угодно, только не это. «Черта ли было тащить меня в такую даль?» — выругался мысленно Хейген. — «Или это еще не все?» Он сказал отстраненно: — На мой взгляд, вы не вполне представляете себе ситуацию. Мистер Корлеоне — крестный отец Джонни Фонтейна, Это узы почти столь же прочные, как кровные, их освятила церковь, — Джек Уолес вежливо кивнул в знак понимания, Хейген продолжал: — Как шутят итальянцы, мир слишком суров, поэтому без второго отца не обойтись, Крестный заботится о своем сыне не меньше, чем родной. А у Джонни Фонтейна родного отца давно нет, так что дон Корлеоне испытывает всю меру ответственности за его судьбу. Что же касается любой другой услуги, это нереально, дон Корлеоне слишком щепетилен, чтобы вторично обратиться к человеку, однажды отказавшему в любезности. Уолес пожал плечами. — Весьма сожалею, и все-таки вынужден ответить отказом. Но мне бы хотелось воспользоваться вашим присутствием и узнать, во сколько мне станет профсоюзная затея с забастовкой? Я бы предпочел заплатить прямо сейчас, наличными. Теперь стало понятно, с какой стати Уолес так долго возился с Томом, раз уж все равно решил не давать роль Джонни. Ответ оказался до обидного прост. Уолес, окруженный сетью политических связей, прямыми контактами с ФБР, пользующийся практически неограниченной властью в киноиндустрии, чувствовал себя в безопасности — что ему дон Корлеоне? И любой непредвзято настроенный человек, даже сам Хейген, согласились бы с его оценкой вещей. Ну, понесет он какие-то потери в связи с забастовкой, что из этого? Он на эти потери заранее готов, а значит и вовсе неуязвим для дона Корлеоне. Во всем безукоризненном уравнении, составленном Джеком Уолесом, имелась одна-единственная ошибка. Дон Корлеоне обещал своему крестнику, что тот получит роль, а дон ни разу, на памяти Хейгена, не нарушал своего слова. Тем более в такого рода делах. Хейген спокойно заметил: — Вы, очевидно, не хотите понять меня. Вы исходите из посылки, что я участник вымогательства, тогда как я предлагаю дружбу от имени дона Корлеоне. Мистер Корлеоне обещает посредничество в конфликте с профсоюзом исключительно в знак признательности, если вы окажете услугу ему. Вы содействуете нам, мы — вам, дружеский обмен любезностями, ни что иное. Мне кажется, вы совершаете ошибку, не принимая мои слова всерьез. Уолес будто только ждал повода, чтобы оборвать разговор: — Я прекрасно вас понял. Типичная мафия, все правильно: мягко стелет, да жестко спать. Сплошное оливковое масло и прочие штучки, а по существу — шантаж. Но будем откровенны. Джонни Фонтейну никогда не получить этой роли, хотя бы он словно рожден для нее и сразу попал бы в обойму самых великих. Потому что мне лично этот мерзкий пакостник противен, и я намерен вышвырнуть его из кино. И вот почему. Он мне угробил девчонку, на которую я делал самую большую ставку. Пять лет я хлопал сотни тысяч долларов, обучая ее пению, танцам, манерам. Из нее вышла бы звезда — да какая! Буду еще откровенней, дело не только в долларах и центах. Девчонка удивительно хороша собой, а от ее попки я просто обалдевал, хотя повидал на своем веку немало. Но тут объявился Джонни со своим чарующим голосом и итальянским обаянием, девчонка теряет голову, тем более, что голова у нее не самое главное. Но в моем возрасте, мистер Хейген, было бы излишней роскошью позволять кому-то выставлять себя на посмешище. Я должен посчитаться за это с Джонни Фонтейном, поймите меня правильно. Тирада Уолеса, не оставляющая сомнений в искренности, буквально поразила Тома Хейгена. Казалось просто невероятным, как взрослый, состоятельный, деловой человек мог руководствоваться такими ничтожными соображениями, когда речь шла о делах, и совсем нешуточных. В мире Хейгена, как и в мире Корлеоне, менее всего могли приниматься во внимание красота женщины или привязанность к ней. Кроме женитьбы, конечно, но тогда уже вступал в силу совсем иной фактор — семья. Хейген решился на последнюю попытку. — Признаю правоту вашего гнева, мистер Уолес, — сказал он. — Но стоит ли это принимать близко к сердцу? Нельзя ли забыть эту неприятность, столь ли она велика? Вы даже не представляете, как высоко оценил бы любезность с вашей стороны Крестный отец Джонни! Ведь мистер Корлеоне держал на руках малютку, когда его нарекали именем. Он принял обязанности родителя, когда умер родной отец Джонни. И не один Джонни Фонтейн уважительно именует дона Корлеоне Крестным отцом, этим званием множество людей выражают ему уважение и благодарность. Мистер Корлеоне никогда не оставляет друзей ни при каких обстоятельствах. Уолес резким движением поднял свое крупное тело из кресла. — Наш диалог, похоже, затянулся. Никакие головорезы не смеют ставить мне условий, здесь диктую только я. Если мне сейчас вздумается взять в руки телефонную трубку, вы проведете ночь за решеткой, уважаемый. И пусть только ваши мафиози рискнут сунуться ко мне, живо убедятся, что я не какой-нибудь эстрадник. Мне ведь доводилось слышать, как начинал карьеру ваш излюбленный Джонни. Имейте в виду, мистер Хейген, вашему хозяину не поздоровится. Если прижмете к стенке, я пущу в ход тяжелую артиллерию — свои связи в Белом доме. «Ну и сам дурак, — подумал Хейген. — Как только угораздило пролезть в киномагнаты?» Он по-настоящему огорчился. И это — советник президента, глава одной из крупнейших киностудий мира! Дону Корлеоне, определенно, есть смысл присмотреться к кинобизнесу. Этот идиот способен воспринимать слова только буквально, не ощущая подтекста. — Благодарю вас за угощение. Было приятно познакомиться, — сказал Хейген невозмутимо. — Не окажете ли вы мне любезность, доставив в аэропорт немедленно? Было бы нежелательно оставаться здесь на ночь, тем более, что, — он выразительно посмотрел на Уолеса спокойными холодными глазами, — мистер Корлеоне предпочитает узнавать сразу о дурных новостях.