Понятно, что нюансы воспитания и пристройства наследников состоятельных семейств – не общественное достояние, но я никак не думал, что господин Станкевич так удивится сказанному сейчас. Мне об этом отец с момента первых проблесков разума периодически долдонил, усилив громкость наставлений особенно когда у меня первые подруги появляться начали. Или Станкевич сейчас не от этих моих слов удивляется? Вообще не могу понять по его лицу, чего он от меня ждет, и чего хочет услышать. – Жениху вашей дочери не в последнюю очередь необходимо будет принять на себя обязательства по сохранению накопленного вами семейного капитала, я под это просто не подхожу. Очевидно, что стоит вам выйти на покой, как меня тут же сожрут. Здесь я немного лукавил, конечно – не договаривая, что у меня в этом мире есть немного важных дел, которые не предусматривают возможной роли кавалера Алисы, боже упаси. Станкевич молчал, по-прежнему очень странно на меня глядя. Даже не могу понять его эмоции, каша какая-то. В покер я бы с ним точно играть не сел, вообще непонятно ничего, просто не прочитать его. Как будто настройка радиоприемника взбесилась, сплошное шипение и мельтешение нескольких голосов накладываются. Ладно, надо закачивать уже. – В общем, под роль жениха не подхожу, так что обсуждать эту тему не вижу смысла. У меня нет положения в обществе, у меня нет грамотности в управлении большими потоками денег, кроме того мне это неинтересно. Теперь я могу идти? – Тебе неинтересна Алиса? – Речь сейчас была об управлении большими потоками денег. Это мне не интересно. – А она совсем тебе не нравится, правильно понимаю? Ну вот опять почем за рыбу деньги. «Дядь, ну хорош, прекращай!» – захотелось уже мне повысить голос. Но я сдержался. – Ваша дочь красивая и умная девушка, но нравится она мне или нет, еще раз: не имеет отношение к делу. – Она в тебя влюблена без ума. – Это пройдет, – успокаивающим тоном, как доктор на приеме, произнес я. – Если является проблемой, отправьте ее на несколько месяцев куда-нибудь подальше, а еще лучше – волонтером в госпиталь или приют для животных. – Это все, что ты можешь сказать? Господи, какой же он тупорогий. Просто никак его не пробьешь: похоже, у него лобовая броня плавно переходит в затылочную кость, как Артур Волков из логистики любил говорить, когда кто-то жестко тупить начинал. Единственный нормальный человек в том вертепе различных совещаний, которые я имел счастье посещать в прошлом мире во время своей недолгой карьеры. Он еще много такого хлесткого говорил, я за ним иногда даже записывал. Генрих Станкевич между тем продолжал смотреть на меня с вопросом ожидания. Наверное, лучше бы мне было сейчас промолчать. Но все же – на волне хорошего настроения от трехсот тысяч на благотворительность (легко пришли легко ушли) и от удивления его непробиваемостью я не удержался. – Знаете, когда я спасал жизнь вашей дочери, совершенно не думал о том, чья она дочь. Я даже этого не знал. А если бы знал, тоже не думал бы. Более того, вытаскивая ее из воды я совершенно не думал о том, что она в отношении меня вела себя крайне невоспитанно и невежливо… Вот почти не соврал – там ведь такие сиськи были, что я в тот момент на них немного отвлекся даже несмотря на надвигающийся на нас вал цунами. – …и сейчас, видя величину и размер вашей оценки жизни и спокойствия своей дочери, хочу сказать: я просто сделал то, что сделал бы каждый на моем месте. Не стоит таких огромных благодарности. Теперь все, я могу идти? – Пшел вон, – с гримасой отвращения махнул рукой Станкевич. Вот тут-то у меня планка моей девиантной, частично демонической сущности и упала. Причем одномоментно – буквально краткий миг повело морозцем по плечам, и в груди уже возник ком обжигающе-холодной ярости. – С зеркалом так общайся, дегенерат. – Что? – свистящим шепотом выдал ошарашенный Станкевич. – Что слышал. Вежливости для начала возьми пару уроков, прежде чем к людям из норы вылезать, животное ты тупое. – Ты что сейчас сказал, молокосос? – загремел голосом Станкевич, поднимаясь из-за стола и буквально нависая надо мной. На других, наверное, это действовало. – Ты глуховат или туповат? – вопреки его ожиданиям, я сделал мягкий шаг вперед. Говорил я негромко, спокойным тоном. Но, видимо (это я краем обычного сознания отметил), Станкевич что-то увидел в моем взгляде, интуитивно почувствовал опасность. А опасность была, реальная – я ведь сейчас уже не совсем человек, демоническая сущность в моменте берет вверх; мне сейчас убить его как кашлянуть, я собой вообще не владею. Станкевич инстинктивно почувствовал опасность, но недооценил свои предчувствия – у него, как понимаю, тоже сейчас в груди клокотала ярость, только горячая, а не ледяная как у меня. – Сученок, я тебе сейчас колено прострелю и посмотрим, как ты запоешь… Интуиция опасности подвигла этого дурака только на то, чтобы повысить градус угрозы. Частично подтверждая слова делом, Станкевич даже демонстративно выдвинул ящик стола. Был там пистолет действительно, или просто пугает, проверять я не стал – сделал длинный скользящий шаг вперед, и что было сил ударил подошвой в край столешницы. Стол от удара проехался назад около метра, ударил Станкевича в район бедер и заставил его отшатнуться. Я уже – прыжком, запрыгнул на стол, схватил Станкевича за волосы высокой набриолиненной прически, и спрыгнул обратно со стола задом и назад, рывком потянув голову за собой. «Второго секретаря московского обкома головой об стол, безо всякой вежливости и такта», – подсказал в этот момент внутренний голос. Нос Станкевича встретился со столешницей с неприятным звуком. Он заорал, выпрямляясь – волосы его я уже отпустил, отбросив вырванный клок. Станкевич ревел от боли и ярости, замахал руками, а я схватился за край стола и могучим рывком подбросил его, опрокидывая. Станкевич снова получил столешницей по лицу и отшатнулся. Он запнулся о ковер каблуком, заваливаясь назад – и с глухим стуком, с размаха падения вошел затылком в стекло панорамного окна. Стекло оказалось крепким, не разбилось. По нему Станкевич и сполз вниз – не потеряв сознание, но явно потеряв ориентацию. «Нет-нет-нет, стой!» – это уже мой голос разума истошно закричал, обращаясь к самому себе. Было отчего кричать – проходя мимо опрокинутого стола с пола я подхватил бронзовую статуэтку красивой девы, перехватывая ее за голову на манер булавы – с боевой частью в виде тяжелого основания. Жить Станкевичу оставались считанные секунды. Я сопротивлялся демонической сущности как мог, но у меня просто не получалось взять свои действия под контроль. Пока не получалось – я почувствовал, что бездушный холод отступает, еще немного и… – Пожалуйста, не надо! – раздался за спиной девичий голос. Обернулся я резко, готовясь атаковать. И увидел Алису – девушка стояла прислонившись спиной к дальней стене, закрывая лицо руками. Вот почему Станкевич так себя вел. Алиса все это время находилась здесь, слушала нашу беседу. Слушала, а не наблюдала – взгляд бы я почувствовал; зато чувствовал какое-то иное внимание, вот это и не давало мне покоя. Это оказывается не у Станкевича такой тяжелый взгляд и раздрай эмоций, это просто не только мы с ним в кабинете были. И понятны теперь вопросы его вроде на первый взгляд такие тупые и повторяющиеся. Все потому, что ответы на них предназначались не для него совсем. Как просто. После прозвучавшего только что возгласа Алисы ледяная жажда убийства меня практически отпустила. Но обжигающий холод ярости из груди еще не ушел, поэтому, чтобы не доводить до греха, я швырнул бронзовую статуэтку прямо в голову портрета на стене. Четко попал, аж в стене вмятина появилась заметная, на все лицо – только лавровый венок теперь четко виден остался. Желание убивать как рукой сняло, а от осознания того, что могло только что произойти, окатило волной жара. – Прошу понять и простить. Был напуган, – поднял я открытые ладони обращаясь к Алисе. Какой у меня удивительно ровный и спокойный голос. Глянул на пытающегося подняться Станкевича, на перевернутый стол – он лежит ножками вверх, и, если там все же есть пистолет в ящике, быстро его не достать. Ладно, здесь уже ничего не исправишь, последняя подача с ноги в голову второму секретарю московского обкома тоже, наверное, будет лишней, так что пора сваливать отсюда. – До свидания, – вежливо попрощался я с ворочающимся на полу хозяином кабинета и направился к выходу. Девушка Алиса в этот момент отлипла от стены – а вот теперь вижу там рядом ширму, за которой она стояла. Алиса быстрым шагом направилась в мою сторону. Лицо все в дорожках слез, но вид сосредоточенный. Я притормозил чуть, думая что она собралась мне что-то высказать, но Алиса просто пошла рядом, вместе со мной направляясь в сторону выхода. – Алиса! – прохрипел от стены Станкевич, пытаясь подняться. – Пошел ты! – пронзительно, едва не срываясь в истерику, крикнула Алиса у самой двери. – Ты мне не отец! Я только вздохнул мысленно. Вот что бывает, когда не воспитываешь своих детей – они просто перестают быть твоими. Крикнула Алиса, кстати, как раз в тот самый момент, когда я открывал дверь. Охранник Станкевича, да и Семенович столь неожиданному появлению девушки серьезно удивились. Они и так были взбудоражены шумом из кабинета, по виду обоих заметно. – Семеныч, у нас большие проблемы, – буднично сообщил я. – Руки назад, – Семенович в момент нашего с Алисой появления уже держал пистолет, направив его на охранника. Вжикнули пластиковые браслеты на запястьях и щиколотках – пара секунд, и охранник Генриха Станкевича остался сидеть на диване. – Ничего личного, дружище, – похлопал его по плечу Семенович. После этого посмотрел на меня крайне выразительно – вот в его взгляде, в отличие от бездны в глазах Станкевича, я прекрасно увидел легко читаемые эмоции, а также невысказанные матерные конструкции. После столь короткого и мимолетного, но выразительного обмена взглядами мы быстрым шагом направились к выходу из квартиры. Алиса, шмыгая носом и вытирая льющиеся градом слезы, шла с нами. Что с ней делать теперь, ума не приложу. Впрочем, это не самая главная сейчас проблема. Вопрос стоит, что вообще теперь делать – о чем Семенович, когда мы, игнорируя лифт сбежали по лестнице и погрузились в машину, спросил чуть-чуть иными словами. Алиса в машину села вместе с нами. Вроде как-то странно, что девушка едет с нами (зачем?), а вроде и не прогнать ее, оставляя наедине со случившейся семейной катастрофой. Наша машина резво тронулась с места и проскочив по дворовым проездам повернула налево, на широкую улицу. Как называется не знаю, но для меня улица особенная и узнаваемая – в моем мире именно здесь разворачивались одни из основных событий путча девяносто первого года. Основные уличные события, конечно же, а не предшествующие им кабинетные. В окно машины я увидел Белый дом, чуть погодя мы выскочили на Новоарбатский мост. По этим улицам я гулял и в моем мире, и в этом, когда недавно Москву посещал. Это все я обдумывал и глазел я по сторонам потому, что все в машине молчали. Я сначала недоумевал, почему Семенович ничего не говорит, ничего у меня не спрашивая, но очень быстро понял причину: ехать оказалось всего несколько минут. После того как мы перескочили через Москву-реку и съехали с моста, машина сразу же повернула к гостинице «Украина» – еще одной «сталинской высотке». Заехали во двор под шлагбаум, подъехали к служебному входу. Быстрым шагом прошли, почти пробежали через холл, поднялись на двадцать девятый этаж. Здесь, в просторном номере, нас уже ждал Родионов. Неожиданно, он же вроде улетел. Похоже или планы поменялись, или кто-то меня, мягко говоря, слегка обманул. Родионов явно был сориентирован примерно о произошедшем, потому что мерил шагами гостиную номера и когда мы вошли, взглядом и жестом показал всем рассаживаться. – Рассказывай, – обратился он ко мне. Глава 23 Генрих Станкевич сидел, откинувшись глубоко в кресле. На лице он держал гипотермический пакет холодного компресса. Когда щелкнул замок и открылась дверь, он чуть повернул голову, посмотрев кто пришел, после чего принял прежнее положение.