При этих словах Козетта зарыдала ещё сильнее. — Замолчишь ли ты! — крикнула Тенардье. Незнакомец пошёл к выходной двери, открыл её и вышел на улицу. Не успел он выйти, как хозяйка, пользуясь его отсутствием, так больно ударила Козетту ногой, что девочка громко закричала. Через несколько минут дверь отворилась — незнакомец вернулся; он нёс в руках чудесную куклу, предмет зависти всех малышей деревни. Он поставил эту куклу перед Козеттой и сказал: — Это тебе. Козетта подняла глаза; она смотрела на приближавшегося к ней человека с куклой в руке, как смотрела бы на солнце, идущее к ней. Она слышала, как он произнёс слова: «Это тебе»; она взглянула на него, посмотрела на куклу, потом медленно отодвинулась к стене и забилась в самый дальний угол. Она не плакала больше и не кричала; казалось, она не смела даже дышать. Хозяйка Тенардье, Эпонина и Азельма остолбенели. Даже посетители трактира перестали пить. Наступила тишина. Хозяйка Тенардье, безмолвная и окаменевшая, думала: «Что это за старик? Нищий или богач? Может быть, и то и другое — то есть вор». Хозяин Тенардье смотрел то на незнакомца, то на куклу; казалось, он обнюхивал незнакомца, как он стал бы обнюхивать мешок с деньгами. Но всё это длилось одно мгновенье. Тенардье подошёл к жене и тихо сказал ей: — Кукла стоит по крайней мере тридцать франков. Не делай глупостей. Ползай перед этим человеком на коленях. Тогда хозяйка Тенардье сказала притворно-сладким голосом, обращаясь к Козетте: — Ну, Козетта, что же ты не берёшь свою куклу? Козетта осмелилась выйти из своего убежища. — Моя милая Козетточка, — подхватил Тенардье ласковым голосом, — господин дарит тебе куклу. Возьми её. Она твоя. Козетта смотрела на чудесную куклу с каким-то страхом. Её лицо всё ещё было, залито слезами, но в глазах уже светилась радость. Ей казалось, что стоит только дотронуться до куклы — и грянет гром. Но искушение было слишком сильно. Она всё-таки подошла и, обращаясь к хозяйке, робко проговорила: — Можно, сударыня? Никакими словами нельзя описать то выражение отчаяния, страха и восторга, которое было на лице Козетты. — Конечно! — ответила Тенардье. — Она твоя. Господин дарит её тебе. — Правда, сударь? — спросила Козетта. — Это правда? Эта дама моя? У незнакомца в глазах стояли слёзы. Он был, казалось, в том состоянии, когда человек боится говорить, чтобы не разрыдаться. Он молча кивнул головой Козетте и вложил руку «дамы» в её маленькую ручонку. Козетта отдёрнула руку, как будто обожглась. Вдруг она повернулась и порывисто схватила куклу. — Я назову её Катериной! — сказала она. Странно было смотреть, как в эту минуту лохмотья Козетты смешались с лентами и чистым розовым нарядом куклы. — Сударыня, — продолжала она, — могу я посадить её на стул? — Конечно, дитя моё, — ответила Тенардье. Теперь уже Эпонина и Азельма с завистью смотрели на Козетту. Козетта посадила Катерину на стул, потом сама села перед ней на пол и молча смотрела на неё. — Играй же, Козетта, — сказал незнакомец. — О, я играю! — ответила девочка. В эту минуту хозяйка Тенардье никого на свете не ненавидела так сильно, как этого незнакомца. Между тем ей приходилось сдерживаться. Она поспешила отправить своих дочерей спать, потом попросила у незнакомца позволения отослать и Козетту. — Девочка так устала сегодня, — сказала она с притворной нежностью. И Козетта ушла спать, взяв свою Катерину. Незнакомец сидел, облокотившись на стол; он снова задумался. Посетители трактира перестали петь песни, и постепенно уходили. Все они с каким-то почтительным страхом смотрели на незнакомца. Этот странный человек, так бедно одетый, так щедро швыряющий деньгами и дарящий каким-то босым замарашкам огромных кукол, был, конечно, человеком, достойным удивления, но в то же время и подозрительным. Проходили часы; посетители разошлись, трактир заперли, зал опустел, огни погасли, а незнакомец всё ещё сидел на своём месте в том же положении. Только время от времени он менял руку, на которую опирался. Вот и всё. Но с тех пор как Козетта ушла, он не сказал ни слова. Одни Тенардье оставались ещё в комнате. — Что ж это, он всю ночь так будет сидеть! — ворчала хозяйка. Когда пробило два часа, она сказала мужу: — Я иду спать. Делай с ним что хочешь. Муж уселся за стол, стоявший в углу, зажёг свечу и принялся читать газету. Прошёл ещё час. Трактирщик по крайней мере три раза перечел всю газету. Незнакомец не двигался. Тенардье стал возиться, кашлял, плевал, сморкался, скрипел стулом. Незнакомец продолжал сидеть неподвижно. «Может быть, он спит?» — подумал Тенардье. Наконец он снял свой колпак, осторожно подошёл и осмелился сказать: — Не желаете ли отдохнуть, сударь? — Ах да, правда! — ответил незнакомец. — Где ваша конюшня? — Я вас провожу, сударь, — улыбнулся Тенардье. Он взял свечу, незнакомец захватил свой узелок, и Тенардье проводил его на второй этаж, в роскошно убранную комнату с мебелью красного дерева, с огромной кроватью и красными коленкоровыми занавесками. — Что это? — спросил незнакомец. Это наша собственная спальня. — Я бы предпочёл конюшню! — резко сказал незнакомец. Тенардье сделал вид, что не расслышал это далеко не любезное замечание. Он зажёг две ещё не обожжённые восковые свечи, стоявшие на камине. Довольно яркий огонь горел в очаге. Тенардье оставил незнакомца одного и прошёл в свою комнату. Не успел он войти, как жена сказала ему: — Знаешь, я завтра же выгоню Козетту из дома. Тенардье холодно заметил: — Ты слишком торопишься. Больше они не сказали друг другу ни слова, и вскоре свеча в комнате погасла. По уходе хозяина незнакомец доставил в угол палку, положил узелок, сел в кресло и некоторое время сидел задумавшись. Потом снял башмаки, взял одну из двух свечей, стоявших на камине, погасил другую, открыл дверь и вышел из комнаты. Он шёл, оглядываясь по сторонам, как человек, который чего-то ищет. Пройдя коридор, он добрался до лестницы. Тут он услышал тихое дыхание ребёнка. Он сделал несколько шагов и очутился в каком-то углублении под лестницей. Там, среди всякого старого хлама и битой посуды, в пыли и паутине, была постель, если можно назвать постелью дырявый тюфяк, из которого торчала солома, и рваное одеяло, сквозь дыры которого виднелся этот самый тюфяк. Никаких следов простыни. И всё это прямо лежало на полу. На этой постели спала Козетта. Незнакомец подошёл и долго смотрел на неё. Козетта крепко спала, совсем одетая. Зимой она не раздевалась на ночь, чтобы было теплее. Она держала в объятиях куклу, огромные открытые глаза которой блестели в темноте. Время от времени девочка глубоко вздыхала — казалось, она сейчас проснётся — и судорожно прижимала к себе куклу. Около постели стоял один её деревянный башмак. Открытая дверь рядом с конурой Козетты вела в довольно большую тёмную комнату. Незнакомец вошёл в неё. В глубине этой комнаты была стеклянная дверь, сквозь которую в соседней комнате виднелись две белоснежные детские кроватки. Это были кроватки Эпонины и Азельмы. Незнакомец хотел уже идти назад, как вдруг взгляд его упал на камин. Это был огромный камин, в котором не было ни огня, ни даже золы; но тем не менее в нём было нечто, что привлекло его внимание. Это были два хорошеньких детских башмачка разной величины. Незнакомец вспомнил старый милый обычай, по которому дети накануне праздника ставят свои башмачки в камин и ждут, что волшебница ночью положит в них какой-нибудь чудесный подарок. Эпонина и Азельма поставили свои башмачки в камин. Незнакомец нагнулся. Волшебница, то есть мать, уже побывала здесь, и в каждом башмачке блестело по новенькой серебряной монете в десять су. Незнакомец выпрямился и собрался идти назад, как вдруг в самом тёмном углу очага он увидел ещё какой-то предмет. Он всмотрелся и узнал башмак, ужасный деревянный башмак самой грубой работы, весь изношенный, покрытый золой и присохшей грязью. В этом башмаке ничего не было. Незнакомец порылся в жилетном кармане и положил в башмак Козетты золотую монету. Потом, осторожно ступая, прошёл в свою комнату. На следующее утро, по крайней мере часа за два до рассвета, сам Тенардье сидел в зале трактира за столом, освещённым сальной свечой, и сочинял счёт для незнакомца. Его жена стояла тут же и, нагнувшись, следила глазами за тем, что он писал. В доме уже слышен был какой-то шум: это Козетта мела лестницу. Спустя четверть часа и после нескольких исправлений из-под пера Тенардье вышло такое произведение искусства: СЧЁТ ГОСПОДИНУ И3 ПЕРВОГО НОМЕРА: Ужин — 3 франка.