– Иногда близкие лгут во благо. Так им кажется. – «Кажется», Одри. Это слово здесь ключевое. Я вздохнула, побоявшись спорить с ним, и натянула одеяло до самой шеи, пытаясь забыть это колкое ощущение под челюстью, куда еще недавно впивался кончик разделочного ножа. Коул зашелестел одеялом, устраиваясь поудобнее, и я свесилась с края постели снова, чтобы еще раз взглянуть на него. Взлохмаченный и помятый, он подложил под кучерявую голову руки: локоны окрасились в черный с наступлением ночи. Его живот вздымался от глубокого дыхания, и я отметила, что не такой уж он и тощий: под футболкой проступали рельефные мышцы, пускай он и был длинным, как каланча. Одеяло с трудом доходило до его босых ступней. И я подавила смешок. Коул сощурился и зевнул, но я поняла, что он лишь притворяется сонным, а на деле с трудом сдерживает тремор и обдумывает все, что поведал ему Гидеон. Его глаза еще были красными, а губы сжимались. – Ты правда собираешься спать на полу? – решилась спросить я, чтобы отвлечь его. – На кровати обоим места хватит. Коул отреагировал не сразу, но, когда повернулся, то побелел еще сильнее. Я почти пожалела, что предложила ему это. – Спать с тобой? – уточнил он с надрывом. – В одной постели то есть? – Да. Можем взять разные одеяла. Или три одеяла… Одного для тебя маловато будет, шпала. Я ухмыльнулась, когда мне удалось его развеселить: рот Коула расслабился и изогнулся, но Коул остался лежать на полу, будто окаменевший. Я вздохнула и отодвинулась, демонстративно освобождая ему нагретое место. – Или ты соблюдаешь завет целомудрия? Тебе страшно ночевать с ведьмой? Бу! Коул ухмыльнулся и, к моему потрясению, поднялся, бросая на свободную половину постели одеяла. Устроившись рядом, он, кажется, стал постепенно оттаивать, как мороженое: сначала перестал подгибать ноги, распрямился, а после и вовсе раскинул руки. Единственное, что выдавало его напряжение, – конвульсивно сжимающиеся пальцы, которые Коул пытался спрятать под подушку, чтобы унять тревогу и наконец-то заснуть. – Где твое зеркало? – спросила я, когда эти его танцы на постели выбили и из меня сон. – Забыл в машине. – Тебе нужно что-нибудь держать в руках, чтобы заснуть, да? – спросила я, садясь. – Что-нибудь похожее на зеркало или… Может, сгодится что-нибудь мягкое? – Люблю мягкое, – шепнул Коул, но вдруг скривился. – Гидеон сказал, что я не болен. Это из-за синдрома я позволял себе эти компульсии. Но раз никакого синдрома нет, я не должен больше… – Привычка – это не болезнь, – подбодрила Коула я, и его глаза выражали куда больше благодарности, чем могло вынести мое сердце. – Ты просто привык вечно теребить в руках какую-нибудь безделушку, вот и все. В этом нет ничего плохого. Ты сказал, что любишь мягкое? Какая-нибудь ткань? – Угу, – Коул слабо кивнул, ерзая. – Одри, необязательно… – Шелк сгодится? Я перегнулась через тумбу и дотянулась до рюкзака, стоящего у стула. Расстегнув первый попавшийся карман, я всучила в неугомонные руки Коула небольшой кусочек шелковой ткани. – Что это? – поинтересовался он, и его пальцы заскользили по гладким швам. Он сразу переменился, откинулся на подушку и вздохнул, умиротворенный. Я же абсолютно перестала дышать и, судя по растекшемуся жару, зарделась до корней волос при виде того, что всучила Коулу в руки: лунный свет из окна падал на шелковые трусы. – Это… Г-хм… Мое нижнее белье. Ничего другого подходящего не нашла, – оправдалась я, решив, что лучше прозвучать уверенно, как будто так и задумывалось. Коул приоткрыл один глаз. Побоявшись смотреть на меня, чтобы тоже не сгореть со стыда, он смял трусы в одной руке и отвернулся, перекатившись на бок лицом к двери. – Мне нравится. Спасибо. – Ага. Обращайся. – Хм, действительно чистый шелк… – Можешь оставить себе. Дарю. – Ты правда даже трусы из шелка носишь? – Коул! Он замолчал, и я облегченно зарылась в одеяло, тоже перевернувшись на бок спиной к его спине. Выступающие лопатки Коула касались моих – и жар, что источала его кожа, быстро передался мне, грея не только снаружи, но и внутри. – Ты останешься? Я почти провалилась в сон, когда на поверхность меня вновь выдернул его шепот. Почувствовав, что жар усилился и Коул прижался ко мне спиной совсем вплотную, я покрылась мурашками. – Что ты имеешь в виду? – Ты ведь не уйдешь после того, что рассказал Гидеон? Я – охотник на ведьм. Не лучший кандидат в напарники и уж точно не лучший сосед по квартире. – Выжившая Верховная с клептоманией, которую пытается убить собственный брат-близнец, – тоже не лучшая соседка. – Что правда, то правда. Я толкнула Коула под ребра локтем, и он глухо рассмеялся. – Останься со мной, Одри, – прошептал он так близко, что я вздрогнула и едва не повернулась, решив, что он навис надо мной. – Пожалуйста. Я хочу тебя защищать. Ты сама слышала… Охота на ведьм – это может быть охота и на твоего брата. То, что тебе нужно. Охотник, защищающий Верховную ведьму и убивающий тех ведьм, что хотят ей навредить. Я не нашлась что ответить и вжалась в подушку, когда рядом раздалось: – Не наказывай себя снова. – Что? – Ты вечно наказываешь саму себя одиночеством, когда чувствуешь вину. Поэтому и сбегаешь. Я не хочу оставаться без тебя, Одри. В груди что-то предательски надломилось. Я зажмурилась, проглатывая ком слез при звуке имен, проносящихся в голове: Рэйчел, Дебора, Ноа… Мое одиночество никогда не было добровольным, как считал Коул, но в одном он был прав: быть одной – сущее наказание. – Гидеон, конечно, вряд ли обрадуется, – протянул Коул. – Но он тоже тебя защитит, если я попрошу. Все будет хорошо, Одри. Верховая ведь не может жить без ковена вечно, верно? Думаю, из нас двоих выйдет неплохой ковен. Во сне мне показалось, что Коул обнимает меня, но, проснувшись и обнаружив поутру другую половину постели пустой и холодной, я убедила себя, что мне действительно просто показалось. VIII. Покой Я почти до полудня валялась в постели только потому, что Гидеону и Коулу требовалось поговорить наедине. Слушая хриплые голоса, до того похожие, будто сам с собой разговаривал один человек, я знала, что поступаю правильно: не суюсь в семейные разборки и даю возможность Коулу самостоятельно уладить конфликт с братом. Он вскочил на ноги с рассветом, желая закончить все распри до моего пробуждения. Я ничего не имела против, чтобы бездельничать дольше положенного, разглядывая плакаты музыкальных групп и старые рисунки Коула. Однако в тот миг, как мой живот заурчал, время Гастингсов вышло. – Слушай, я должен спросить… Ты когда-нибудь чувствовал, что хочешь убить ее? Я остановилась на середине лестницы и пригнулась, сев за перилами. Застегивая сапоги, Коул глумливо повел бровью и без тени веселья ответил: – Постоянно, да, но я уверен, что это нормально. Любой бы захотел убить ее, если бы узнал поближе. Я фыркнула в кулак и юркнула назад на второй этаж, успев прежде, чем Гидеон обернулся. – Тогда все в норме, – снова раздалось снизу. – Я тоже прекрасно контролирую свои инстинкты. Разве что Одри в самом деле держит тебя под действием приворотного зелья… Правда же не держит, да? – Гидеон! Дверь хлопнула, и я, облегченно вздохнув, подождала еще пару минут для правдоподобности, прежде чем спуститься. – Доброе утро, Инквизитор, – поприветствовала я бодро Гидеона, уже занявшегося готовкой. Он приветственно махнул мне поварешкой. – Доброе утро, Салем. Садись завтракать. Я оглядела гостиную, где кроме Гидеона, виртуозно подбрасывающего на сковородке румяные блинчики, сидели облизывающиеся звери. Нетерпеливо виляя хвостом, Штрудель широкими зрачками-блюдцами следил за летающими блинами, а Бакс капал слюной себе на брюхо. Я присоединилась к этой паре, не менее голодная, сев у стола и отхлебывая домашнее какао из кружки. – Спасибо, – поблагодарила я Гидеона, когда тот поставил передо мной тарелку. – А куда подевался Коул? Он плюхнулся рядом и, неохотно поделившись с псом и котом одним из блинов, свернул другой трубочкой и принялся заливать кленовым сиропом. – Уже поел и возится с Меркурио в конюшне. Сказал, что хочет прокатиться разок-другой перед отъездом. – Вы ведь помирились, да? – решилась спросить я, и Гидеон сдержанно кивнул. – Вчера вышло очень… неловко. Ну, когда ты приставил нож к моему горлу и вдруг вошел Коул, а затем началась эта перебранка и… – Да, Одри, я понял. Мы оба переглянулись и продолжили завтрак в гробовой тишине.