– Только содовую. Спиртного я не пью. – Милый, для любимого журналиста я могу сделать что-нибудь получше, – томно протянула она. Напиток оказался розовым, искрящимся и сильно пахнущим. Квиллер понюхал его и нахмурился. – Домашний сироп из черемухи, – объяснила Клатра. – Мужчинам нравится, потому что он горьковат. Он осторожно отхлебнул. Неплохо. Даже приятно. – Вы сами его приготовили? – Господи, нет! Одна из моих чудаковатых клиенток. Она изучает лекарственные травы. В составе напитка можжевельник, любисток, медвежье ухо и еще невесть что. От медвежьего уха растут волосы на груди, дорогуша, – добавила она, игриво подмигивая. Квиллер сидел в жестком кресле, Коко свернулся у него на коленях. – Вы выбрали единственное неудобное сиденье во всей комнате! – возмутилась Клатра. Сама она соблазнительно устроилась на пестром диванчике, окружив себя пестрыми подушками и тщательно замаскировав гипс на ноге складками шифонового платья. Ее плечи тонули под пышными страусовыми перьями, спускавшимися до самых бедер. Клатра похлопала по подушкам: – Садитесь-ка сюда, устраивайтесь поудобнее. – С больным коленом мне будет лучше в кресле, – ответил Квиллер, и это было более или менее верно. Клатра ласково его пожурила: – Вы нас обманывали. На самом деле вы не журналист. Но мы все равно вас любим. – Не верьте слухам, которые распускает ваша сестренка, – сказал журналист. – Я всего лишь репортер из «Прибоя», который мало получает и много работает, а неожиданными смертями интересуется исключительно в частном порядке. У Ив необузданная фантазия. – Что поделаешь, возраст. – Кстати, вы знали, что Энди писал роман о Хламтауне? – Когда Энди приходил сюда, – с наслаждением вспомнила она, – мы очень мало говорили о литературе. – Вы хорошо знаете Холлиса Прантца? Клатра закатила глаза: – Упаси меня бог от мужчин в серых джемперах! Квиллер залпом выпил холодный напиток: в квартире было жарко. Коко грел ноги, словно меховое одеяло. Но в середине разговора кот наконец расслабился и, к большому облегчению хозяина, спрыгнул на пол. И тут же растворился в бежево-коричневом пестром узоре. Квиллер вытер лоб. Становилось все жарче и жарче. Градусов, наверное, под тридцать; от запятых-головастиков рябило в глазах. Он смотрел на бежевый ковер и видел запятые; он поднимал глаза на белый потолок и видел головастиков. Журналист закрыл глаза. – С вами все в порядке, милый? – Все нормально. Просто устали глаза. Тут очень душно. – Может, приляжете? Выглядите вы неважно. Идите сюда, на диванчик. Квиллер уставился на соблазнительную картинку – мягкое ложе, подушки – и уловил движение за пышной рыжей шевелюрой. Коко тихо и незаметно поднялся на спинку дивана. – Снимайте пиджак, ложитесь и устраивайтесь поудобнее, – настаивала хозяйка. – С сестричкой Клатрой не надо думать о хорошем тоне. Она одобрительно посмотрела на его усы и плечи, и ее ресницы затрепетали. Квиллер пожалел, что пришел. Он любил более утонченных женщин. И терпеть не мог пестрых узоров. В последнее время его стали беспокоить глаза (наверное, уже нужны очки), и от вездесущих головастиков у него кружилась голова. Или от напитка? Он задумался об ингредиентах. Можжевельник, медвежье ухо, любисток… Что это за любисток?! Тут Клатра чихнула. – О! Извините! Квиллер воспользовался этим, чтобы сменить тему. – Завтра хоронят старину Си-Си, – сказал он, пытаясь казаться оживленным, хотя ему очень хотелось закрыть глаза. – Он был настоящим мужчиной, – прищурилась Клатра. – Таких уже мало осталось, поверьте мне! – Она снова чихнула. – Извините! Не знаю, что со мной такое. Квиллер заметил, что Коко зарылся носом в страусовые перья. – Айрис очень переживает, – вздохнул он. Клатра достала из какого-то потайного кармашка шифоновый платочек и дотронулась до глаз, покрасневших и слезящихся. – У Айрис прибидения больше де будут перекладыбать очки, – сказала она. – Си-Си вставал да рассбете и так над ней подшучибал. – Трогательная семейная игра! – сказал Квиллер. – Послушайте, а у вас случайно нет аллергии на котов? На этом визит закончился. Квиллер с чувством огромного облегчения окунулся в прохладный воздух и наконец-то избавился от запятых в глазах. Клатра крикнула ему вслед: – Нанесите бне бизит без своего беликолепного друга! Журналист отнес Коко домой и переоделся для следующей встречи. Открыл словарь. «Любисток – домашнее лекарство». От какой болезни, статья умалчивала. Квиллер открыл банку креветок и угостил Коко, а потом некоторое время размышлял о голосе Клатры. Такой когда-то называли испитым. В назначенный час он нашел Бена сидящим напротив дома в сером микроавтобусе – удивительно ржавом, с проволочной вешалкой вместо антенны и боковой фарой, болтавшейся на одном болте и грустно глядевшей в кювет. Водитель облачился в клетчатую куртку, шлем первых авиаторов и длинный полосатый шарф. Мотор несколько раз кашлянул, машина затряслась и выкатилась на дорогу, засасывая куски мокрого снега в дыру под приборной доской. К счастью, до театра «Гаррик» ехать было недалеко. Он гордо высился среди других заброшенных зданий, похожий на сохранившуюся часть Венеции XV столетия. – Увы, бедный «Гаррик»! Мы хорошо его знали, – мрачно произнес Бен. – Когда-то здесь играли актеры со славными и знаменитыми именами. Потом пошли водевили. Потом немое кино. Потом звуковое. Потом две картины за сеанс. Потом итальянские ленты. Потом фильмы ужасов. Потом ничего. А теперь – только Бенджамин Николас играет перед зрительным залом, полным привидений, и ему аплодируют голуби. Квиллер тащил лом. У обоих были фонарики. Под руководством актера журналист отодрал доски, которыми были забиты двери служебного входа. Гвозди поддавались легко, словно не в первый раз, и двое мужчин вошли в темное, тихое, пустое здание. Бен провел Квиллера по узкому коридору – мимо комнатки швейцара, мимо скелета железной лестницы – на сцену. От зала осталась только пустая оболочка, увешанная мертвыми проводами, покрытая пылью и полуразрушенная в местах, где со стен и двух ярусов лож ободрали украшения. Квиллер направил свет фонарика вверх. От величия «Гаррика» остались только фрески на потолке – летящие фигуры Ромео и Джульетты, Антония и Клеопатры. Нести отсюда больше нечего, почему же Бен привел его сюда? Вскоре Квиллер понял. Старый актер вышел на середину сцены, и жуткое представление началось: – Друзья, сограждане… – страстно начал Бен. – Друзья, сограждане… – донесся далекий вибрирующий голос. – Внемлите мне![11] – рявкнул Бен. – Сограждане… Друзья… Внемлите… Сограждане… Мне… Внемлите… – эхом вторили призраки былых времен. – Увы! – произнес Бен после монолога и после того, как Квиллер похлопал ему, не снимая перчаток, и пару раз крикнул «браво». – Увы, мы родились слишком поздно… Однако давайте же работать! Чего наша душа желает? Резного дерева? Мраморной крошки? Выбор невелик: разбойники разорили это место. Но вот! – Он пихнул ногой каминную решетку. – Пожалуйста, бронзовая безделица! Журналист ловко вытащил из кучи мусора почерневшее хитросплетение металла. Поднялась пыль. Охотники за сокровищами закашлялись. Над головой захлопали крылья, и Квиллер подумал о летучих мышах. – Давайте выбираться отсюда, – сказал он. – О нет, останьтесь! Сделаем еще одну попытку! – Бен осветил фонариком ложи. Все они были начисто обчищены, кроме первой слева – ее все еще украшал каменный крест, поддерживаемый херувимами при трубах и цветочных гирляндах. – Этот архитектурный изыск принесет неплохой доход! – Сколько? – Сто долларов от любого антиквара. Двести от знающего покупателя. Триста – от какого-нибудь дурака. – Как мы это снимем? – Другим удавалось. Будем же отважны! Бен повел журналиста в бельэтаж, а оттуда – в ложу. – Держите оба фонаря, а я посмотрю, что удастся сделать ломом, – сказал Квиллер, перегнулся через перила и стал отдирать барельеф. Пол предательски затрещал. – Макдуф, мужайся![12] – вскричал Бен. – Посветите через перила, – попросил Квиллер. – В темноте неудобно работать. И замер, подняв лом: в пыли на полу обнаружилось нечто интересное. Квиллер обернулся, чтобы взглянуть на Бена, и был ослеплен светом двух фонариков. Усы у журналиста дернулись, и он отступил назад. Затрещало дерево, раздался грохот, и снизу поднялся столб пыли. Два луча света как сумасшедшие танцевали на стенах и потолке.