— Вот. — Данка достала из-под полы своей накидки платок и развернула. Блеск бриллиантовых искр отразился в знающих цену камням зрачках ювелира. — О! — воскликнул он, аккуратно притрагиваясь к драгоценности тонкими пальцами. — Ожерелье королевы! — Вы его знаете? — Я его сделал, — ответил Дагмар. — До сих пор не верю, что это чудо — дело моих рук. Разве оно не безупречно? Что с ним случилось? Где-то выпал камень? — Нет, оно целое. — Тогда что же с ним не так? Почему вы мне его принесли? — Королева просит, чтобы вы его переделали. — Что?! — Дагмар вдруг отдёрнул руку от бриллиантов и выпрямился. На его лице читалась уязвлённость художника, которого просят обрезать края своего шедевра, потому что он не влезает в чьи-то двери. — Как можно?! Данка растерялась. — Её величество просит, чтобы вы сделали из него бриллиантовые нити для венка невесты. Дагмар прикусил губу. — Но это же был подарок короля! — Она знает это и помнит ваши перед ней заслуги. Именно поэтому она обратилась именно к вам. Только вы сможете сделать из этого прекрасного ожерелья нити для свадебного венка принцессы Вечеры. А в качестве награды она просила передать вам вот это. Данка протянула ему рубиновое кольцо, одного лишь взгляда на которое Дагмару хватило, чтобы его оценить. Более чем щедрое предложение за работу, с которой справится и его подмастерье. — Мне будет очень грустно его разбирать. — Королева знает это, но говорит, что может доверить это только своему другу. Разумеется, Дагмар был до глубины души польщён называться другом королевы, а потому переживал он недолго, когда согласился исполнить заказ. Но, несмотря на быстрое совершение сделки, Данка и Влахос покинули лавку только через полчаса, потому что Дагмар не смог удержаться и похвастался перед этой милой девушкой своей коллекцией драгоценных камней, которые хранил в ящиках, запертых на тяжёлые замки. Дагмар рассказывал, что здесь хранятся образцы всех камней, которые только можно встретить в Ангеноре: цитрины, алмазы, изумруды, аквамарины, рубины, аметисты, хрусталь, нефриты, малахит, агаты, гагаты, альмандины, турмалины, халцедоны, авантюрины, хризопразы, аметрины, гранаты, хризолиты… — А огненный опал? — спросила Данка, разглядывая сияющие самоцветы, но не решаясь дотронуться до них. — Опалы не здешние камни, дорогая. Их когда-то завозили из Шеноя и Касарии, но поставок уже давно не было. На моём веку я видел лишь один огненный опал у Гезы. Вы её знаете? Это местная знахарка. Она использует его для гаданий. Насколько мне известно, сейчас ими особенно не торгуют — политика, сами понимаете. В своё время я инкрустировал ими браслеты и серьги. Не скажу, что этот камень один из моих любимых, но он хорошо подходит для украшения шкатулок или зеркал. — Я видела такой у принцессы на шее. Удивительный камень — в нём будто заточено пламя. Она не снимает его даже на ночь. Она называет его «Валамар». — «Сердце огня»? — Широкие седые брови Дагмара вскинулись вверх. — Что же, точнее не скажешь. Хотя это немного странно — давать имена чему-то обычному. Это не рубин «Королева Сегюр», и не сапфир «Граф Каслин» и уж тем более не алмаз «Безмятежность». Она действительно его носит? Данка кивнула. — Хм, это не самый дорогой камень в её коллекции. У принцессы есть и рубины, и изумруды размером с перепелиное яйцо. Пару лет назад я изготавливал для неё заколку с пурпурным сапфиром. Странно, что она носит огненный опал. Может быть, это чей-то подарок? Когда они ушли, Влахос повёл Данку вдоль набережной Руны и угостил леденцами из патоки, которые на солнце очень быстро начали таять. Данка не видела, что Влахос внимательно наблюдал за тем, как она облизывает измазанные пальцы, а когда увидела, смутилась. — Я совсем чумазая, да? И засмеялась, а Влахос улыбнулся, снял с уголка её губ капельку сладкого мёда и слизнул с пальца. Возникла неловкая пауза, как если бы мужчина слишком поторопился в проявлении своих чувств и намерений, но, вопреки ожиданиям, Данка, хотя внутри неё ещё всё болело, не почувствовала страха. Наоборот, её как будто приподняло над брусчаткой что-то нежное и тёплое. Она встала на носочки и легонько поцеловала Влахоса в щёку. Его седые волосы защекотали её лицо, и она улыбнулась. Потом они, храня этот поцелуй, как свою маленькую тайну, двинулись в сторону замка, где Данка вернулась на кухню, чтобы с нетерпением ждать новой встречи, а Влахос исчез в бесконечных коридорах Туренсворда. ГЛАВА 13 Почетные гости из Алого утёса Вести о лже-Ловчих, как это бывало обычно, разлетелись по Ласской башне так же быстро, как и среди придворных. И если среди вторых любая новость была не более чем поводом посудачить от безделья, то среди солдат дело обстояло куда интереснее. Придворные жили в замке, ограничивая свой круг общения лишь себе подобными, в то время как солдаты, люди попроще, были вхожи в Нижний город, а потому они служили прекрасным средством для распространения слухов среди обычного народа. Так, любое слово, брошенное пьяными устами в оживлённой таверне, мгновенно разлеталось по закоулкам Паденброга и обрастало такими пышными подробностями, что уже через пару часов было совершенно не важно, что было правдой, что полуправдой, а что откровенным вымыслом. Поэтому стоило кому-то только заикнуться о выживших в Негерде, как спустя всего пару дней в народе уже бушевало настоящее негодование по поводу вероломного маневра Теабрана в Приграничье. Конечно, находились и те, кто не верил ни единому слуху и подстрекал народ — дескать, солдаты короля на то и солдаты короля, чтобы говорить только то, что выгодно короне, и даже находили свидетелей, которые видели, как Ловчие выезжали в те дни из города в направлении северных земель. Другие же находили свидетелей, которые уверяли, что лично знают «ту Данку и того самого Альфреда, послушника со шрамом», и что они им сообщили, что Ловчие здесь абсолютно ни при чём: и плащи у нападавших были из другой ткани, чем та, из которой сшиты плащи войска Влахоса Бродяги, и говорили они не на северном наречии, и даже подковы их копей не были покрашены, как принято на севере, — а значит, то были не Ловчие, а люди Теабрана. Подогревались слухи и обсуждениями грядущей свадьбы. Кто-то узнал — разумеется, усилиями Хранителя ключей — что принцесса и Альвгред перед бракосочетанием собираются принять новую веру, и это разбило Паденброг на два враждующих лагеря. Приверженцы Святой благодати ликовали, те же, кто верил в богов Норинат, негодовал и отказывался этому верить. Но уже на следующий День поклонения Вечера выехала в город, чтобы поставить в недостроенной кирхе свечи за души покойного отца и брата. Когда она выходила, ей преградил дорогу какой-то согбенный старик с чёрным бокставом на лбу. — Богохульница! — Он грозно махнул на неё палкой, как торговец, который отгоняет от своего лотка побирушку. Наследница короны пресекла порыв Влахоса защитить её от посягательств неизвестного: — Мои брат и отец погибли в бою. Бог говорит, что теперь они мученики. Я хочу верить, что теперь они обрели покой и возможность вернуться. Я сделала свой выбор. Неизвестный замолчал и, опасливо поглядывая на Летучую мышь Бродяги, растворился в толпе. Реакция народа на распространяемые слухи о Негерде, вопреки ожиданиям, была более неоднозначной и своей неопределённостью пугала короля. Однако пугала недолго, потому как впервые за долгое время у Осе появились защитники. Он в глазах людей превратился в жертву, страдающую от подлых нападок Ложного короля. Однако радость его была также и омрачена. Постул Эвдона Пелегр Даимах всё же вернул своё повторное приглашение на свадьбу и дополнил его письмом, в котором, сбросив маски, говорил, что не приедет на торжество, так как не поддерживает политику Осе, основанную на нападках, лжи и укрывательстве беглых преступников. По всей вероятности, тонкая душевная организация человека, который привык к казням за попытки смешения каст и чурался даже мысли нарушить обет кровосмешения, не могла вынести подобной наглости. Касарийский же самрат и вовсе до сих пор хранил молчание, доводя Осе до исступления, как доводили до исступления и приготовления к свадьбе. Свою нелюбовь к Вечере Осе никогда не скрывал, а потому старался сократить расходы как мог и пребывал в уверенности, что казне удастся обойтись малой кровью. Однако Суаве действовала за спиной мужа и, в обход Хранителя казны, расплачивалась с торговцами своими украшениями, отдавая в уплату почти всё, кроме того, что ей когда-то дарил король Эдгар. Но очень скоро настал момент, когда дотошный Сальдо Монтонари заметил нестыковку в счетах и суммах расходов, и Осе узнал о действиях жены. Обида ранила его больнее, чем ожидала Суаве, и даже не любя его ни минуты, она почувствовала свою вину. В один из вечеров Суаве пришла в покои короля. Когда-то Осе мечтал, что она по своей воле переступит его порог, но сейчас он не хотел её видеть. Но она стояла в дверном проёме, такая красивая и такая любимая, что он вопреки гордости был готов простить ей что угодно, лишь бы она осталась с ним в эту ночь. — Ты что-то хотела? — спросил Осе, разрешая ей войти. Он сидел за письменным столом, затачивая ножом перо. Суаве вошла и села в кресло. — Разреши поговорить с тобой, — без настойчивости попросила она супруга. — Говори. Он старался не смотреть на неё и вернулся к бумагам, которыми занимался весь день. — Я хочу попросить прощения. — За что? Ты же ничего не сделала. — Ты знаешь, за что. Он отложил перо. — Эта свадьба много значит для меня, — тихо произнесла Суаве, сжимая в руке надушенный розовой водой шёлковый платок. — Я очень хотела, чтобы она прошла как можно лучше. Я прошу прощения, что продавала подаренные тобой украшения. — Ты могла просто попросить дать тебе денег. Как же Осе был не похож на старшего брата. Худой, бледный… В нём никогда не чувствовалось той силы, которой обладал Эдгар. Её Эдгар мог защитить любого, а Осе сам нуждался в защите. Осе был его тенью, эхом последнего короля. Суаве и рада бы была полюбить его за доброту к ней, терпение или любовь — безответную, искреннюю, — но не могла. — Прости, я думала, ты мне откажешь. — Ты знаешь, я не отказываю тебе никогда! — Осе откинул перо, заляпав кляксами документы. Супруги замолчали, опустив глаза. — Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, — наконец заговорил Осе со всей обидой, что в нём накопилась за годы несчастливого брака, — и мне больно, что ты забываешь об этом. Я знаю, что я не мой брат, но я живой, живой! И у меня есть чувства. — Прости. Я не хотела сделать тебе больно. — Но сделала. Это были не просто подарки, Суаве. С каждым из них я дарил тебе частицу себя, а ты распорядилась ими, как ненужным барахлом! — Прости. — Я не хотел тебя любить. Пока я не встретил тебя, мое сердце было не теплее камня. Ледяной Осе! Так меня прозвал твой драгоценный Эдгар! Я мечтал запереться в башне и до конца своих дней наблюдать за звёздами, но потом появилась ты и всё изменила. Я был терпелив с тобой, уважал тебя, слушался во всём! За все эти годы я был в твоих покоях лишь дважды, когда мои предки без зазрения совести насиловали жён, чтобы утолить собственную похоть! Неужели за всё это время я не заслужил хотя бы немного твоей любви? Её молчание послужило лучшим ответом. — Но знаешь, что самое ужасное? — Белый лоб Осе пересекла глубокая морщина. — Что мне не хватает сил вызвать у тебя хотя бы ненависть к себе! Пусть я не смог завоевать твою любовь, я был бы рад даже отвращению, но ты не испытываешь ко мне ничего, кроме проклятого равнодушия. Чем я это заслужил? Король спрятал лицо в ладони. Он слышал, как Суаве подошла к нему, и почувствовал, как её мягкая рука коснулась его волос. Она не испытывала абсолютно ничего к своему мужу, её сердце стучало всё так же спокойно, но Осе сразу ответил на её прикосновение и поднял голову. Королева обняла его за плечи, и так прошло несколько минут. Осе чувствовал её неискренность, но был рад и этому призраку мнимой близости с любимой. — Почему ты так быстро простила Вечеру? Я не понимаю. — Он обнял жену за талию и прижался к её животу щекой. — Я ей поверила. — Суаве положила руку ему на голову.