— К делу, — повторила Екатерина и решительно поднялась. Спальня Елены по коридору направо. Здесь, должно быть. От легкого прикосновения к дверной ручке дверь, чуть скрипнув, отворяется. Внутри комнаты царит полумрак. Белые стены кажутся голубоватыми. Тяжелые темно-желтые портьеры задернуты. Екатерина тянет за шнур, и ткань тяжело уползает в стороны. Становится немного светлее. Похоже, сюда никто с тех пор не заходил… везде пыль… Просторная комната. В центре — большая кровать неполированного дерева, тяжелое тканое покрывало в тон портьерам. Пушистый коврик, черная с белым шкурка козленка, у кровати. Стена напротив окна закрыта темной деревянной панелью до потолка, со встроенными шкафами, которые выдают едва заметные медные ручки. Комод на изогнутых высоких ножках, на центральном ящике — наивная пасторальная сцена, изображающая беззаботного пастушка со свирелью и его юную подружку. Маленький туалетный столик с зеркалом, коробочки, шкатулочки, букетик засушенных цветов в малахитовом кувшинчике, стеклянный зверинец. Екатерина подошла ближе, чтобы рассмотреть фигурки зверей — красный носорог, зеленая лягушка, синий страус, черно-белая панда и еще кто-то лиловый, неузнаваемый. Две фотографии, в серебряной и деревянной рамках. На одной Елена и Ситников на фоне зимнего леса или сада — видны заснеженные деревья, кусты с ветками, пригнувшимися к земле под тяжестью снега. Елена в легкой светлой шубке, черные волосы красиво рассыпаны по плечам. Ситников в распахнутом коротком пальто, клетчатый темно-красный с черным шарф небрежно выбивается из-под ворота. Они держатся за руки, смеются и смотрят прямо в объектив, явно позируя, дурачась, причем Александр говорит что-то фотографу, видимо, подсказывает, как и что нужно делать. Но поздно, спуск нажат, и птичка уже вылетела. Изображение на фотографии почему-то получилось слегка кривое по диагонали, что вряд ли отвечало замыслу автора. Но не это было главным, а то, что, глядя на эту фотографию, хотелось улыбнуться. На другой фотографии — Елена, сидящая на деревянных перилах веранды загородного дома или дачи. Виден край стола, банка с полевыми цветами — ромашки, красная полевая гвоздика, цветущая ветка калины. В глубине сада, за перилами — деревья. Елена сидит, опираясь плечом о деревянную колонну, — загорелая, в легком сарафанчике с бретельками, волосы собраны в конский хвост. Юная, прелестная и счастливая! Екатерина ставит фотографию на место. «Кресло из дворца» с гобеленовой обивкой — в углу. На нем две куклы — золотоволосая красавица в голубом парчовом платье, родом из Германии, толстый младенец из тяжелого пористого каучука, ярко-розовый, в распашонке и ползунках, — и вытертый порыжевший плюшевый медвежонок, видимо, еще из детства. Китайский черный лакированный шкафчик со стилизованным рисунком — бледно-красные пионы, птички, бабочки и размещенные вертикально тускло-золотистые иероглифы. На нем — тяжелый альбом с металлической застежкой. Екатерина открыла застежку, перевернула несколько страниц. Елена в легком платье смеется в объектив. Пальмы и море. Елена на лошади, на лице улыбка, но неуверенная. Видимо, побаивается. Елена с пожилой парой в каком-то кафе. Елена в знакомой шубке, румянец во всю щеку, лицо радостное. Всюду, Елена. Бедная Елена! Вздохнув, Екатерина вытаскивает одну фотографию, ту, где Елена серьезна и почти официальна, и прячет в сумочку. А вот это интересно! На фотографии две девушки — одна Елена, а другая — незнакомая, видимо, Алина, так они похожи. Екатерина рассматривает Алину. Выглядит старше и значительнее Елены, самоуверенное выражение лица, твердый взгляд. Эту фотографию Екатерина тоже прячет в сумочку. На всякий случай. Небольшая картина, изображающая яркое голубое море, небо, лодку под парусом с двумя человеческими фигурками, выполнена в нарочитом стиле лубка. Белый ковер на полу. Все вещи изящные, дорогие, удивительно теплые, настоящие. Ни блестящих инкрустаций, ни нахальной позолоты, ни ярко раскрашенных ваз с искусственными цветами. От белого цвета, который преобладает в комнате, веет чистотой и… как бы немного… монашеской кельей? У женщины, которая здесь жила, был хороший вкус. «Жила». — Екатерина вздохнула. Осиротевшие вещи, пережившие хозяйку. На тумбочке у кровати она замечает маленькую, плоскую коробочку с усиками проводов, через ее прозрачную крышку виден блестящий металлический диск. Екатерина нажимает на клавишу и, замерев, слушает. Раздаются теплые звуки фортепьяно, знакомые аккорды, сердце замирает в сладком предчувствии, и, как всегда, неожиданно, как чудо, возникает, заполняя пространство комнаты, сильный, прекрасный и чувственный женский голос, экстатически вознося молитву Божьей Матери — шубертовская «Аве Мария»! С пластиковой обложки футляра, который Екатерина приняла было за книжечку, смотрит большая чернокожая женщина, красивая нездешней красотой, с гривой вьющихся жестких иссиня-черных волос, в зеленом, глубоко открытом на груди, платье. Екатерина сидит с закрытыми глазами еще долго после того, как угасает последний звук. Не хочется ни двигаться, ни думать, ни спускаться обратно на землю. Если в мире существуют такая гармония и красота — остальное просто не важно! Екатерина все еще сидит в «дворцовом кресле». Размышляет. Подводит итоги. «Не подлежит сомнению, во всяком случае для меня, — думает она, — что Елена боялась кого-то. Это во-первых. И во-вторых, ее смерть не была несчастным случаем или самоубийством. Значит, тот, кого она боялась, добрался до нее. Как? Не знаю и вряд ли узнаю. Охотник и дичь. Кто был охотником и кто дичью? Она представляла опасность для кого-то; этот кто-то знал о ней; она его боялась; пришла ко мне. Ну, с визитом, правда, не все ясно. Почему же она так ни о чем меня и не попросила? Ответа может быть два. Я ей не понравилась — раз! Она не захотела мне довериться — два! И три — не собиралась она ни о чем просить! Тогда зачем? Не знаю. Информация отсутствует. Думать об этом бесполезно, все равно ни до чего я не додумаюсь. Может, все было совсем иначе. Может быть, я ничего никогда не узнаю! Может быть. Но я здесь, и я попытаюсь. Итак, представим себе следующее: я — маленькая домашняя хозяйка, милая, ласковая, меня все любят. Жизнь меня балует. И вдруг умирает самый близкий мне человек, причем не от смертельной болезни с предсказуемым концом, а трагически погибает! Моя жизнь останавливается! Я не хочу жить. Я тоже хочу умереть! Но… идет время, а время, как известно, лучший лекарь. Три-четыре месяца назад я выхожу из депрессии… Стоп! А может быть, произошло нечто, что помогло мне выйти из депрессии? Что? Ну, что-нибудь хорошее. Хотя не обязательно. Вполне вероятно, это “нечто” в итоге привело меня к гибели. Что же могло случиться? Встреча? Письмо? Статья в газете? Телефонный звонок? Ведь и друзей-то не было. Разве что друг Добродеев. А что? Ладно, с ним тоже разберемся! А может, неожиданная находка в столе мужа, который он случайно забыл запереть? А может, анонимное письмо с информацией о… сомнительной деятельности Александра Павловича? Нет, ерунда получается. Ну получила я это письмо, и что? Пошла к мужу. Потребовала объяснений. Убивать меня не имеет смысла, ведь анонимщику известно все, вот до него бы добраться… Как бы то ни было, у меня появилось что-то, назовем этот предмет “икс”. А как заинтересованное лицо — почему бы нам не обозначить его ярлычком “убийца”? — узнало об этом? А может быть, я ему угрожала? Видимо, так. А где я держу этот предмет “икс”? В камере хранения? Вряд ли. Камера хранения — типично мужской тайник. Для крупных предметов. Не думаю, что мой предмет “икс” — чемодан. Я представляю его себе в виде книги, письма, записки, квитанции. Куда бы я это спрятала? Правда, был обыск, и ничего не нашли. А искали, между прочим, профессионалы. Куда бы спрятала это женщина? Думай. Напряги свои “серые клетки”. Включи “женскую логику”». Как-то Екатерине попалась статья профессора-психиатра с армянской фамилией о человеческой логике. Вскользь профессор упомянул о феномене, именуемом женской логикой. «Принято считать, — писал он, — что женщины не обладают логическим мышлением. Это далеко не так. Женщины обладают логикой! Но… это их собственная логика, отличная от мужской». Екатерине статья очень понравилась. Мужская логика — это человеческая логика, а женская логика — это логика, присущая женщинам! Еще раз к вопросу о равенстве полов! «У меня в руке предмет «икс», — думает Екатерина, — куда я его спрячу? А может, он спрятан не здесь? Нет, он здесь, я ни за что с ним не расстанусь, я должна быть уверена, что с ним все в порядке. Итак… куда? Нет, я не вижу предмета «икс»… это должно быть что-то знакомое, ну скажем, фотография. Так куда же? В карманчик, пришитый изнутри платья — так бабушка, мамина мама, прятала деньги от возможных грабителей, — за подкладку костюма или пальто?» Екатерина открыла дверцу шкафа — да, работа предстоит та еще! В теории это выглядит совсем иначе. Она прощупала все подкладки, швы, обшлага, воротники — ничего! Бюро! Потайной ящичек? Вряд ли… Но все равно проверить надо. Пусто! Ни открыток, ни писем — может, изъяли? Записной книжки тоже нет. Ну, нет, так нет. Поехали дальше. Обивка! Единственный предмет мебели, имеющий обивку, — кресло. Сработано на совесть — прочно, аккуратно. Не похоже, что обивку трогали. Не отрывать же! Да и потом, нет чувства «горячо». Кресло ни при чем. Пусть живет. Куклы? Нет! Пусто! Обувь! Бабушка использовала под тайник свой старый сапог, куда прятала позолоченную брошку и пару серебряных ложек. Екатерина выдвинула нижний ящик шкафа — аккуратно уложены десятка два пар самой разнообразной обуви на все случаи жизни. Бросились в глаза нарядные, усыпанные блестками и стеклышками, отделанные бантиками, бальные туфли на высоких каблуках. Какая прелесть! Да… Тут ничего не спрячешь! Она оглянулась в поисках следующего объекта. Фарфоровая танцовщица на узком пьедестале, удачно освещенная светом из окна. Пастельные краски, слегка искаженные пропорции — удлиненная тонкая фигурка в лиловом платье до колен, носочки вытянуты, большие желтые цветки на обеих бальных туфельках. В руках гирлянда из все тех же желтых цветков. Лукавое, чуть лисье, личико хорошенькой лицедейки, нежная улыбка, опущенные глаза. Чудо как хороша! Екатерина замерла — «сделала стойку», почувствовав, как зреет и пытается проклюнуться в ее голове некая мысль. Вернулась к ящику с обувью, снова открыла его, достала изящные темно-красные туфли и принялась отрывать громадные цветки из черного шелка, украшавшие их. Цветок на левой туфле держался прочно, на правой — совсем слабо. С легким хрустом правый цветок отломился, обнажив пластмассовый кружок, к которому крепился. В центре кружка находился темный глянцевитый кусочек пленки, прихваченный скотчем. — Спасибо тебе, дружок, — сказала Екатерина танцовщице, — может, ты еще что-нибудь знаешь? Танцовщица молчала, загадочно улыбаясь. Екатерина, словно в трансе, смотрела на изящную фигурку. Желтая роза в волосах… танцовщица-цыганка Лола… голубые танцовщицы… другой костюм, другой грим, другой парик, суть та же — актерка, игра, притворство, измена… неверный свет огней… Память — громадный блошиный рынок. Она, как Плюшкин, хранит все! Обрывки воспоминаний из детства, как кусочки пестрой рассыпавшейся мозаики — чьи-то лица, божья коровка на листе лопуха, строчки из книг, сломанный граммофон с трубой, голоса, запахи, разбитая коленка, травяной вкус семян-калачиков и зеленых яблок, прикосновения — сухой и жесткой бабушкиной ладони, сильных рук мамы, холодной воды из-под крана, вопль маленькой Екатерины: «Зачем ты меня так сильно умываешь?», школа, тугие косички, тяжелый неуклюжий портфель, драка с мальчиком по кличке Мура-Лошадь, первая любовь… Ничего не пропадает, все распихано по полкам, использовано самое малое пространство. Затянуто паутиной. Покрыто пылью. Ждет своего часа. И помнишь, что, кажется, было, а где искать — неизвестно. А то вдруг вспыхнет некая картина, как стоп-кадр, — и так отчетливо, так явно высветится деталь, не замеченная в свое время, то есть не замеченная сознательно, но отпечатавшаяся бессознательно, что невольно задумаешься: а зачем так сложен человек? Какой смысл наделять его способностями, которые он практически не использует? «Спасите меня, спасите!» — слышит Екатерина хрипловатый, очень женственный голос, как если бы женщина плакала, или… стойте, стойте, да где же у меня его телефон… — Александр Павлович! — почти закричала Екатерина, услышав сухое «я вас слушаю», обрадовавшись, что ей удалось прорваться, несмотря на важную встречу, на которую ссылалась секретарша. — Александр Павлович, а ваша жена курила? — Нет, — не удивился, не переспросил. Молчит, ждет продолжения. — А вы не помните, как звали ту подружку, которую вы как-то застали у жены, актрису? — Нет. Не помню. — Спасибо. Извините, пожалуйста. — Она кладет трубку. Похоже, он не очень ей обрадовался. Но мог хотя бы быть любезным! Екатерине не приходит в голову, что она тоже могла бы дождаться конца совещания. Как работает мысль человеческая? Толчками, взрывами и вспышками, которые называют интуицией, догадкой, озарением, да мало ли как. Поскрипывая, крутятся большие и маленькие колесики в мыслительном механизме. Вдруг сцепились зубцами, высеклась искра, вспыхнул свет. И все стало на свои места. «Господи, — шепчет Екатерина, — это же было ясно с самого начала! Они все описывали мне одну женщину, а я видела совсем другую. Фотография? Ну что фотография? Я видела ее в темноте, на ней были парик, грим, очки с затененными стеклами, высокий воротник. Но голос? С хрипотцой, очень сексуальный. Как будто бы запашок табака. Некая стервинка во всей манере держаться. Наигранность. Фальшь. Нет, это была не Елена. Можно ли так притворяться? Зачем? Ни к чему. Это просто была другая женщина. Совсем другая. Таинственная незнакомка. И вот эта таинственная незнакомка, женщина ниоткуда, мне и нужна сейчас». Глава 4 НА ФОНЕ ПУШКИНА СНИМАЕТСЯ СЕМЕЙСТВО… Екатерина опоздала почти на час. Петруша, подменявший ее, открыл было рот для выражения недовольства, но передумал. Внимательно посмотрел на начальницу и спросил: — Ты чего это сияешь? Неужели от мужика идешь? — Можно подумать, так и счастья большего нет! — рассмеялась Екатерина. — Ничего ты в жизни не понимаешь! Конечно, нет! — Петруша даже покраснел от досады. — А если не от мужика, то и опаздывать нечего! Спокойный, немногословный Петруша был в свое время любимым дядиным учеником. Он прекрасно стрелял, водил машину, мог починить абсолютно все — от компьютера до дверного замка. С бумагами ему было сложнее, но тем не менее два заказа сегодня он принял и документы оформил. — Извини, пожалуйста, так получилось, — повинилась Екатерина. — Ладно, прощаю на первый раз! Неторопливо одевшись, Петруша попрощался и ушел. «Наконец-то!» — сказала себе Екатерина и вытащила из сумочки конверт с находкой. «Нечистая совесть» чуть дрогнула в ней при мысли о коллеге Леониде Максимовиче Кузнецове, следователе районной прокуратуры, который, может быть, сидит и ждет обещанного звонка. Надо бы позвонить. Но ведь отнимут! В лучшем случае скажут спасибо. А в худшем… Тут Екатерину осеняет, что и забирать-то негатив она, видимо, не имела права. Ведь существует определенная процедура — оформляется протокол, фотографируется место обнаружения находки, да еще и понятые должны присутствовать! Все об этом знают из криминальных романов, из кинофильмов, из устного народного творчества, наконец! Но разве до всего этого, когда, как гончая, идешь по следу? Да… Придется отложить звонок до лучших времен. Екатерина вытряхивает из конверта кусочек пленки, осторожно ухватывает ее за кончик купленным только что в киоске косметическим пинцетом и пытается рассмотреть на свет. Какие-то люди на улице, виден автомобиль, ворота… Или арка? Она кладет негатив обратно в конверт и поднимается. Мастер фотоателье «Лариса», маленький лысый скучающий человечек, пообещал, что снимки она получит через два часа. Как удачно, что она заметила эту «Ларису» по дороге в бюро, а то пришлось бы искать. И вообще, тьфу, не сглазить бы, все как-то складывается… Екатерина не находила себе места. Чем бы заняться? И не позвонит никто. Скорее бы проходили эти два часа. Она не сомневалась, что фотография — ответ на все вопросы, иначе бы ее не стали так хитроумно и наивно прятать. Подошла к окну, выглянула на улицу. В природе тем временем посветлело, туман испарился, и замелькали легкие снежинки. Вернулась к столу, вытащила из сумочки зеркальце — глаза сияют, губы приоткрыты, яркий румянец… Петюша сразу поставил диагноз: влюблена! А это вовсе не любовь, а проснувшийся охотничий инстинкт. Давай, гони зверя! Еще одно усилие, и ты узнаешь правду! Около трех звякнул колокольчик. Екатерина оторвалась от бумаг, за которые с трудом себя усадила. Вошел крупный подросток в бесформенной одежде. — Мне госпожу Берест, — сказал вошедший прокуренным басом. — Это я, — поднялась ему навстречу Екатерина. — Просили передать. — Пацан протянул ей плоский конверт из плотной бумаги. — Спасибо! — Екатерина почти выдернула конверт у него из рук и принялась открывать. Секунду спустя она уже рассматривала большую фотографию. Общительный подросток с любопытством заглядывал ей через плечо. — Ваши родственники? Славные ребята! — прокомментировал он. — Что? — машинально переспросила Екатерина, ошеломленная увиденным на фотографии. Она посмотрела на мальчика, словно недоумевая, откуда он взялся. Тот в ответ улыбнулся и чуть пожал плечами. «Ах да!» — Екатерина обошла письменный стол, достала из ящика деньги. — Премного вам благодарны! — рявкнул мальчик, отдал честь и исчез. Екатерина вернулась к фотографии. Что это? Чья-то шутка? С цветной фотографии на нее таращилось семейство толстяков-людоедов: необъятные папа и мама и трое детишек-людоедиков — старшенький, лет двенадцати-тринадцати, и девочки-близнецы лет трех-четырех, с сияющими глазами и улыбками до ушей. Все в ярких майках, в руках мороженое. На отцовской груди надпись «Batman forever», мама радует глаз «Майти-Маусом», а на детках красуются черепашки-ниндзя. Группа снята на фоне арки, увитой цветочными гирляндами, сооруженной в честь «Двенадцатого городского фестиваля молодежной песни, 10 мая 1997 года». И что дальше? Кто эти люди? При чем здесь они? Екатерина было подумала, что старый фотограф ошибся и это какая-то посторонняя фотография, но нет, арку она помнила, арка была на негативе. Она задумалась. Показать фотографию Ситникову и спросить, кто это? Может быть, родственники? Если это родственники, зачем было прятать негатив? И придется объяснять, откуда взялся снимок, чего не хотелось бы. Так что фотографию пока не покажем, но вот кое о чем спросим. — Александр Павлович, извините, это опять я! — бодро начала Екатерина. — Мне нужно вас о чем-то спросить! — Екатерина Васильевна, я занят! Будьте добры, не звоните мне сюда. Мне бы не хотелось отдавать соответствующее распоряжение секретарше. Звоните домой. После десяти. Давайте ваш вопрос. Сух, как… бухгалтер! — Извините. Александр Павлович, а когда умерла Алина? Я имею в виду число, какого числа? На другом конце провода молчали. — Александр Павлович, — тихонько позвала Екатерина, — вы где?