— И ты будешь учиться? — А что! Я, знаешь, какая способная! Павлик весь в меня! Только денег на компьютер пока нет. Катюш, он мне показал свой последний, по которому и кино смотреть можно, и музыку слушать! Представляешь? — Галка никак не могла успокоиться. — Он еще и разговаривает! Ты не поверишь! — Как разговаривает? — Очень просто. Ты печатаешь на экране, а он читает! Я сначала тоже не поверила, а Василий Петрович говорит, напечатайте что-нибудь. Я и напечатала! А компьютер прочитал! — А что ты напечатала? — «Привет, Галочка!» и «Веник, пошел на фиг!» — Галка захлебывается от удовольствия. — И он прочитал? — Прочитал! Таким низким голосом, как у робота! С акцентом, правда! По слогам: «При-вет Га-лоч-ка Веник по-шел на фиг»! Только ударение поставил на «фиг», а не «на фиг», как мы говорим! Вот этого я никак не пойму! — Почему «на фиг»? — Нет, вообще. Компьютер японский, его только что привез один клиент из Японии. Как же он может читать по-русски? — А ты печатала по-русски? — Ну да! Василий Петрович вставил кирилловские фонты, — Галка старательно произносит незнакомые слова, — и теперь можно и по-русски! Она еще долго рассказывала про математического и компьютерного гения Василия Петровича, его гениальных детей, жен и студентов. Глава 7 АЛИНА Дирекция компании «Продимпортснаб» (просто и непритязательно!) находилась в трехэтажном доме по улице Ленина, 23. Екатерина пришла за десять минут до назначенной встречи. Секретарша, серьезная, не первой молодости женщина, настоящая секретарша, а не персонаж из анекдота, предложила ей сесть, сказав приветливо: «Присядьте на минуту, Игорь Петрович сейчас освободится». И улыбнулась. Профессионально безлико, но все равно приятно. Мы никогда не умели улыбаться просто так, а непременно вкладывали в улыбку наше субъективное отношение к миру. Это мне нравится — я, пожалуй, улыбнусь, а это не нравится, улыбаться не буду. Улыбка как элемент культуры и дань вежливости нам не присуща. Неудивительно, что у тех, кто возвращается из-за рубежа, еще долго болят неразвитые мышцы лица, отвечающие за улыбку. — Игорь Петрович ждет вас, — прервала интересные раздумья Екатерины вежливая секретарша, открывая дверь в кабинет начальника. Мужчина, поднявшийся ей навстречу, понравился Екатерине сразу. Лет пятидесяти, среднего роста, с энергичным, слегка бульдожьим лицом человека, умеющего командовать и принимать решения, с патрицианскими мешочками под глазами, говорившими об умении брать от жизни все, что нравится, а не только то, что она готова дать. Оценивающий, «мужской», взгляд, в котором читалось приятное удивление, обаятельная улыбка. Екатерина протянула руку. Его ответное пожатие было крепким, а рука теплой. — Рад, очень рад, ваш визит — приятная неожиданность, — сказал он, с сожалением выпуская се руку. — Екатерина Васильевна («Имя запомнил», — отметила Екатерина), давайте без церемоний, по-домашнему, сюда, здесь намного удобнее, чем за письменным столом. — Он указал на низкий кофейный столик с двумя мягкими креслами по бокам. Нажав клавишу на селекторе, приказал: — Лидия Антоновна, будьте добры, сделайте нам кофе, — и спохватившись, спросил, обращаясь к Екатерине: — Или чай? — Кофе, пожалуйста. Он с удовольствием рассматривал гостью. Глаза заблестели, в голосе появились вибрирующие виолончельные интонации. («Охмуряет», — сказала бы опытная Галка.) — И коньячку к кофе, чуть-чуть, а? — предложил он, когда расторопная секретарша принесла чашки с кофе, сливки, сухарики и сахар. «Интересно, — подумала Екатерина, — он всех так принимает? Или только женщин?» А Игорь Петрович между тем, как хлебосольный хозяин, наливал коньяк из черной пузатой бутылки в крошечные серебряные рюмочки-конусы, пододвигал поближе к Екатерине вазочку с сухариками. — Ну, за встречу, — скомандовал он, слегка коснулся своей рюмкой рюмки Екатерины. — Ну, как коньячок? Правда хорош? — Замечательный, — соврала Екатерина для пользы дела. Вина нравились ей гораздо больше. — Ну вот, а теперь — кофе, и сухарик возьмите, — продолжал гостеприимный хозяин. Воистину, для великих людей не существует мелочей. Игорь Петрович был командиром, и командирский талант его не знал устали. Лидерство его было таким естественным, что принималось безоговорочно, а умение разобраться в ситуации, мгновенно принять нужное решение, без лишних слов и обидных разборок, вызывало уважение. Его выговоры провинившимся, резкие и справедливые, не унижали. Он был незлопамятен, отходчив, даже добродушен, но добродушие его было добродушием тигра. Славный зверь, а погладить страшно! — Итак, Екатерина Васильевна, чем могу быть полезен? Как я понял из нашего телефонного разговора, вы представляете детективное бюро. Никогда не видел живого детектива! — Спасибо большое, Игорь Петрович, что нашли время для меня. Могу себе представить, как вы заняты! — Ну разве можно отказать хорошенькой женщине? — По телефону можно! Он рассмеялся. — Ну уж нет, кто ж откажется от такой встречи. Вы меня заинтриговали! Второй день подряд думаю, зачем я понадобился женщине-детективу. — Внимательный взгляд из-за стекол очков в тонкой металлической оправе. Екатерина не стала объяснять ему, что она не детектив. В криминальных романах ее всегда поражало то, с какой легкостью врут сыщики! Блефуют, провоцируют, играют с подозреваемым, добывая нужную информацию. Ей, правда, соврать пока еще трудно, но промолчала она сейчас очень непринужденно. — Я хочу поговорить с вами о вашей бывшей сотруднице Алине Горностай. — Об Алине? — удивился он и замолчал, задумавшись. Лицо его состарилось на глазах, ужесточилась линия рта. — Алина, — повторил он еще раз, словно пробуя имя на вкус. — Да, была такая… А могу я спросить, чем вызван ваш интерес? — Игорь Петрович, вы, вероятно, не знаете, что сестра Алины покончила с собой, не оставив ни письма, ни записки. Разумных объяснений этому нет. После смерти сестры она была в депрессии. Пока это единственная причина, которой располагает следствие. Я не могу открыть вам всего, — «Интересы следствия, видите ли… Ах ты, лгунья!», — но возникла необходимость вернуться к событиям, связанным со смертью Алины. — Если я правильно вас понял, вы — частный детектив. Какое отношение вы имеете к следствию? — К нам обратился за помощью муж умершей, Александр Павлович Ситников, — без запинки сообщила Екатерина. — Я с ним знаком. Он выполнял для меня одну работу. Так значит, вы ведете свое собственное расследование? — Да. Я хочу знать, что за человек была Алина, может, это позволит постичь характер ее сестры, понять, что толкнуло ее на самоубийство, если это было самоубийством… А кроме того, не исключена возможность, что эти две смерти как-то взаимосвязаны… — Ладно, — перебил Игорь Петрович, — не умеете вы врать убедительно, Екатерина Васильевна. Не знаю, зачем вам все это нужно, ведь велось следствие… ну да ладно… Слушайте! Буду с вами честен и откровенен. Хотя о мертвых, как вы сами знаете… Да, Алина Владимировна работала у меня около полугода, насколько я помню, или чуть больше. До самой своей нелепой гибели. Взял я ее к нам юрисконсультом по просьбе старинного приятеля и держал на работе именно по этой причине. Иначе уволил бы ее сразу после испытательного срока, через три недели, так как чувствовал, что с ней будут проблемы. А может, и надо было бы. А тому человеку объяснить, что, мол, так и так, не подходит нам, не наш профиль… Почему, спросите вы. Дело в том, что Алина была невероятно трудным в общении человеком. Где была Алина — там были конфликты. До прихода к нам она сменила пять или шесть мест работы. Ее беда была в том, что она была идеалисткой. Не в бытовом, разговорном смысле слова, знаете, когда мы говорим о какой-нибудь Элеонорочке, которая «ну такая идеалистка, такая идеалистка, совсем жизни не знает, все ее обманывают, а она в облаках витает», — пропищал он, явно копируя кого-то, смешно и, наверное, очень похоже. — Она была идеалисткой, принадлежащей к самой опасной их разновидности — к активным, воинствующим идеалистам: она все знает сама, истина доступна только ей, все должны поступать так, как она считает нужным! Если окружающий мир сопротивляется — вперед на баррикады! Война! Внутренняя убежденность в своей правоте плюс умение подвести юридическую базу делали ее практически неуязвимой. Понятия целесообразности исключались начисто. Она лезла в драку из-за любой мелочи, которую возводила в принцип. Да, я знаю, — сказал он с досадой, словно Екатерина пыталась возразить, — мы должны быть честными, порядочными, не обманывать, не кривить душой. Но цивилизованный человек знает цену разумному компромиссу. Существует также понятие дипломатии. Не лупить друг друга палкой по голове нужно, как дикари, а спокойно обсудить проблему, прийти к консенсусу, как нормальные люди во всем мире. Мы — торговля, вот уж не думал, что придется на старости лет («Кокетничает», — подумала Екатерина) менять профессию, я ведь историк по образованию, всю жизнь проработал в вузе, лекции читал студентам, книги писал. — Ностальгические нотки прозвучали в его голосе. — Все осталось в той, другой, жизни. В наше время было принято презирать торгашей. Но ничего не поделаешь — времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Да, так вот, мы — торговля, а в торговле, как вам известно, не обманешь — не продашь. Хоть грубо, но в принципе верно. Товар всякий бывает — то подпорченный, то по срокам хранения не проходит, да мало ли… Санэпидемстанция тоже жить хочет, там хорошо знакомы с понятием разумного компромисса. Ведь не яд же продаем, право. Игорь Петрович увлекся — хорошо поставленный голос, продуманные паузы, выдержанные интонации говорили о том, что он был изрядным оратором. Может, ему казалось, что он снова на лекции по зарубежной истории, как в старые добрые времена, а аудитория, молодые юноши и девушки, внимательно слушает, готовая поймать на слове, задать каверзный вопрос, вцепиться в горло — о, Игорь Петрович был мастером провокации, нет, неудачно сказано, звучит как-то неприлично, скажем лучше: он был мастером провоцировать своих студентов, а потом с удовольствием от них отбивался, поддразнивал, подтрунивал — словом, играл, как большой немолодой мудрый пес с удовольствием играет со щенками. То лапой ударит, то куснет, то зарычит понарошку. В институте он слыл либералом и вольнодумцем. А студенты готовы были за ним в огонь и воду. Да, славные были времена! — Алина устроила мне Варфоломеевскую ночь уже через месяц после прихода из-за партии сухого молока из Германии, — продолжал Игорь Петрович, — шестнадцать тонн, не шутка. Купили по случаю, по смешной цене, прямо с таможни, где оно пролежало под арестом несколько месяцев. На момент ареста — что-то там было не в порядке с бумагами — оно было уже просрочено чуть ли не на год. Ну, мы могли бы сбыть его малыми партиями где-нибудь на окраине города, перефасовав в другую упаковку, указав другие сроки реализации. Вы, наверное, осуждаете меня, — Игорь Петрович взглянул на Екатерину, улыбнувшись, — думаете, вот до чего доходит капитал в погоне за прибылью, как когда-то написали классики. Но, во-первых, что такое срок реализации? Понятие довольно условное. Если, допустим, он истекает 31 декабря 1998 года, то это вовсе не значит, что 1 января 1999 года продукт не годен к употреблению. Годен! Тем более весь свой товар мы пропускаем через качественный контроль, знаете, чем черт не шутит! Заключение по нашему молоку было вполне положительным — к реализации пригодно. И не знали бы мы горя с ним, не вмешайся Алина. «Закон есть закон», «dura lex, sed lех»[18], она на страже закона, она не допустит, и пошло-поехало! Короче говоря, устроила скандал — ах, народу продаются испорченные продукты! Ах, эти жулики-бизнесмены! И статью в газету! Могу показать, если интересно. Борец за правду, не побоялась выступить против собственного директора-мафиозо! — Игорь Петрович потянулся за бутылкой, не слушая возражений Екатерины, сказал: — Я чуть-чуть! — Налил себе и ей: — Ну, давайте по маленькой, за Алину, хоть упряма была, глупа, но личность! Личность! Чокаться нельзя. Они выпили, помолчали. — Ну, думаю, продавать это молоко я не буду, себе дороже. Звоню своей старинной знакомой, заведующей сиротским приютом, знаете, замечательная женщина, подвижница, еще одна идеалистка, но с другим знаком, объясняю ситуацию, честь честью, так, мол, и так, могу подарить вашим подопечным сухое молоко, слегка просроченное. Она чуть не плачет от радости, но долг превыше всего: «Я пришлю к вам, — говорит, — знакомого санврача, пусть проверит качество продукта». — Он достает сигарету: — Вы позволите? — щелкает зажигалкой — трепетный огонь освещает резкие морщины, седые виски, наверное, ему все-таки ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, и продолжает: — Так эта ненормальная, извините Бога ради, узнала от своего дружка, был здесь у нас такой, сволочь порядочная, о наших планах, позвонила моей приятельнице, обвинила ее чуть ли не в убийстве невинных крошек, садизме, пригрозила судом, позором — одним словом, испугала до смерти. Та — мне, ну, я ее успокоил, как мог. Собрал коллектив, говорю, так, мол, и так, слухи всякие нелепые ходят насчет партии сухого молока из Германии. Хочу сообщить вам, что молоко это самое по причине непригодности к реализации мы продаем областной пушной ферме, норок кормить. И выдал им чуть ли не часовую лекцию о разведении этого ценного пушного зверька — о рационе, который включает сорок три ингредиента, о витаминах, без которых им не выжить, о том, как они размножаются, и т. д. У меня друг там директором, тоже из бывшей красной профессуры. Так он ни о чем, кроме норок, говорить не может. Ну и я поднахватался у него. Под конец спрашиваю: «Будут возражения?» Возражений не было. «Бумаги, — говорю, — в красной, «приказной», папке на обычном месте. Желающие могут полюбопытствовать». Вот так, «демократия в действии» называется. — Он рассмеялся. — Так и скормили все молоко норкам? — Разумеется. Я же публично объявил! — Он достал новую сигарету, закурил. Обаятельно улыбаясь, посмотрел ей в глаза. — Не все, конечно. Я им подарил, не продал, а подарил полтонны, а они на радостях заверили, что якобы не полтонны, а все шестнадцать. — Игорь Петрович открывал свои секреты непринужденно и легко, словно бы с насмешкой над собой. — А молоко продали? — против желания, в голосе Екатерины прозвучало осуждение. — А как же, продали, конечно. Вернее, загнали. Главное, сорвать куш, знаете ли, а там хоть трава не расти. Вот такие они нехорошие, Екатерина Васильевна, эти современные бизнесмены! — И, насладившись ее замешательством, сказал: — Нет, не продали. Подарили тому же детскому дому. Еще кое-что добавили. Тихо, по-партизански. Без шума и свидетелей. Не лишать же детей питания из-за вздорной бабы. Еще не родилась та женщина, Екатерина Васильевна, которая заставит меня свернуть с дороги! А кроме того, существует такая вещь, как доброе имя, и то, что это не звук пустой, особенно понимаешь в моем возрасте. — Он замолчал. Помешал ложечкой остывший кофе. Снова улыбнулся, взглянув на Екатерину. Екатерина слегка покраснела в ответ. Тоже улыбнулась. — А потом? Что было потом? — Потом не было ничего. Алина осталась у меня, но я решил уволить ее при первом удобном случае. Видите, я с вами абсолютно откровенен. Знаете, — Игорь Петрович доверительно нагнулся к ней, — время сегодня кует преступников. На каждом, кто не лежит на печи, а занят делом, висит криминал. Уклонение от уплаты налогов, двойная бухгалтерия… Не получается в белых перчатках. Ни в коммерции, ни в политике. Нигде, к сожалению. — Но конфликтов больше не было? — Конфликтов больше не было. Алину незаметно оттерли от дела. У меня до нее был юрист, прекрасный специалист, умница, к сожалению, ушел на более перспективное место, так он, по старой памяти, не отказывался помочь. Так что, милая моя Екатерина Васильевна, оснований желать ее смерти у меня, как сами видите… — У меня и в мыслях не было… — запротестовала Екатерина. — Ну, не было, так не было. Мне нравится ваше лицо, на редкость выразительное в наше неискреннее время. Можно читать, как по книге. Екатерина покраснела. — А как она погибла? — Деталей не знаю, не интересовался, — сказал он сухо, словно ему стало скучно. «Не верю», — подумала Екатерина. — Тут у нас работали люди из прокуратуры, допрашивали, искали связь между ее гибелью и нашей фирмой — может, знала слишком много — и газету припомнили с разоблачительной статьей. Удивлялись крепко, почему я ее не уволил… — А почему вы ее не уволили? — Почему? Да черт его знает почему. С одной стороны, дура она, конечно, была, а с другой — вроде жалость какую-то чувствовал, знаете, как к юродивому или ребенку, и, пожалуй, уважение. Да, да, уважение. Ведь не щадила живота своего. И даже любопытно было, что еще выкинет? Принципы, идеи… Сейчас таких, как она, все меньше и меньше. Вымирают как тип, как мамонты, к сожалению. Как ни посмотри, люди эти — своеобразная совесть общества, бесстрашны, прямодушны. Как Христос, приносят себя в жертву за грехи наши. Для себя им ничего не нужно, все для человечества стараются. Дай им волю, пожар всемирной революции устроят, а без них тоже чего-то не хватает. Нельзя без них. Вот так, Екатерина Васильевна. Еще вопросы будут?