Шон закрепил дверцу при помощи небольшого крючка. Я наклонилась, чтобы камера смогла все заснять, а брат зашел внутрь. Под его ногой что-то громко хрустнуло. Мы с Риком вскинулись. У меня екнуло сердце: такие звуки на выезде не к добру. В лучшем случае — он только что избежал серьезной опасности, а в худшем… — Шон? Доложи. Побледневший брат поднял сначала одну ногу, а потом другую. В подошву левого сапога впился острый кусочек пластика. — Мусор какой-то, ничего особенного, — с явным облегчением сказал Шон и наклонился, чтобы стряхнуть осколок. — Стой! Он замер, а я повернулась к Рику и потребовала: — Объясни. — Острое. — Рик перевел испуганный взгляд с меня на брата. — Острый кусок пластика, в лошадином стойле, на животноводческом ранчо. Вы тут видели битые стекла в окнах? Или поврежденное оборудование? Вот и я нет. Тогда что это такое? У лошадей твердые копыта, но и на них есть мягкие участки, которые очень легко поранить. Коневоды никогда бы не оставили ничего острого возле стойла. Шон опустил ногу, но стоял теперь на носочках, чтобы не раздавить обломок. — Сукин ты… — Выходи оттуда. Рик, найди какие-нибудь грабли. Нужно разворошить сено. — Понял. Казинс отошел в противоположный угол помещения. Бледный Шон, по-прежнему на носочках, вышел из стойла. Я хлопнула его по плечу. — Дурак. — Наверно, — согласился брат, немного успокоившись: раз я обзываюсь, все не так уж плохо. — Думаешь, мы что-то раскопали? — Похоже на то, только тебе не про это сейчас надо думать. Возьми плоскогубцы, вытащи эту дрянь из подошвы и положи в мешок. Будешь руками трогать — убью. — Ладушки. Вернулся Рик с граблями в руках. Я забрала их у него и начала осторожно проверять солому. — Присмотри за моим глупым братцем. — Да, мэм. В стойле обнаружились еще осколки и длинный погнутый обломок до боли знакомой формы. Шон ахнул от изумления. — Джордж… — Вижу. — Я все еще разгребала солому. — Это игла. — Знаю. — Если уж тут даже пластику не место, откуда взялась игла? — Вряд ли причина нас обрадует, — вставил Рик. — Джорджия, попробуй правее. — Почему? — Там не так примято. Возможно, что-то и уцелело. — Хорошая мысль. Я переключилась на правую сторону. Ничего. В последний раз прошлась граблями, и тут на свет показался шприц. Целый шприц — и в нем что-то было. Поршень не нажали до конца, сквозь грязный прозрачный пластик виднелись остатки молочно-белой жидкости. Мы молча уставились на находку. — Джордж? — в конце концов спросил Шон. — Да? — Я больше не считаю тебя параноиком. — Хорошо. — Я осторожно подвинула шприц граблями. — Проверьте контейнеры для утилизации — может, там остались специальные пакеты. Нужно запечатать эту штуку: нельзя ее так выносить, а нашим мешкам я не доверяю. — Зачем? — не понял Рик. — Тут же провели санобработку. — Потому что только один препарат могли ввести совершенно здоровому коню, который сразу же после этого превратился в очаг распространения инфекции, — ответила я. У меня сосало под ложечкой от одного взгляда на шприц. Шон мог на него наступить. Если бы чуть по-другому поставил ногу, то… Думай о чем-нибудь другом, Джорджия. Думай о чем-нибудь другом. — Шприцы герметичны, — добавил брат. — Хлор не попал бы внутрь. — То есть… — Если я права, перед нами Келлис-Амберли, и его тут хватит, чтобы заразить все население штата Висконсин, — невесело улыбнулась я. — Как вам такой заголовок для главной страницы сайта: «Убийство Ребекки Райман»? Келлис-Амберли может сколь угодно долго жить внутри переносчика инфекции, то есть внутри теплокровного млекопитающего. Пока лекарства от него не придумали. Отдельно взятые образцы крови можно очистить от частиц вируса, но нельзя удалить его из мягких тканей, костного мозга, спинномозговой жидкости. Спасибо за это надо сказать человеческому гению, который его создал. Инфекция всегда с нами, каждый день, с момента зачатия и до самой смерти. В течение жизни мы сталкиваемся с несколькими «разновидностями» Келлис-Амберли. Келлис противостоит враждебным риновирусам простуды и поддерживает иммунную систему. У некоторых появляются злокачественные опухоли, и тогда просыпается и берется за дело Марбург-Амберли. Соединившись, два вируса по-прежнему выполняют свои первоначальные функции. Что для нас не так уж и плохо. Хоть какие-то плюсы — раз уж приходится существовать бок о бок с живыми мертвецами, которые так и норовят вас слопать. Проблемы начинаются, только когда КА переходит в активную фазу. Десяти микронов живого Келлис-Амберли достаточно, чтобы началась необратимая реакция и носитель погиб. Болезнь просыпается, и вы уже больше не вы — становитесь живым сосудом, содержащим инфекцию, ее вечно голодным распространителем. У зомби только две цели: выкормить вирус в себе и распространить его дальше. Крошечной капли Келлис-Амберли достаточно, чтобы заразить как человека, так и слона. Десять микронов. Если хотите литературное сравнение — в точке в этом предложении микронов и то больше. Лошади, которая стала очагом инфекции на ранчо Райманов, вкололи приблизительно девятьсот миллионов микронов живого Келлис-Амберли. И пусть кто-нибудь, глядя мне в глаза, скажет, что это не терроризм. из блога Джорджии Мейсон «Эти изображения могут вас шокировать», 25 марта 2040 года. Пятнадцать Стоит вам позвонить американскому сенатору из карантинной зоны и сообщить, что вы только что обнаружили живую кошку и шприц (в котором, видимо, осталась капля ужасающего вируса), и тут же, буквально в ту же секунду на вас набросятся и военные, и спецслужбы. Всегда подозревала, что радио- и мобильные сигналы из карантинных зон отслеживают, но сегодня мне это продемонстрировали наглядно. Только успела сказать «целый шприц», и нас сразу же окружили мрачные громилы с большими пушками. — Снимайте на камеры, — прошипела я Рику и Шону. Оба кивнули, едва заметно, потому что страшно было пошевелиться — столько на нас нацелили пистолетов. — Положите шприц и все свое оружие на землю и поднимите руки над головой, — прогремел сквозь помехи из громкоговорителя бесстрастный голос. Мы с Шоном переглянулись. — Мы, э-э-э… журналисты, — с почти вопросительной интонацией крикнул брат. — Лицензии класса А-15, право на ношение оружия. Освещаем предвыборную кампанию сенатора Раймана. Так что у нас с собой целый арсенал. И со шприцом в руках мы чувствуем себя не совсем уютно. Вы правда готовы ждать, пока мы выложим все, что у нас есть при себе? — Боже, надеюсь, нет, — пробормотала я. — Иначе проторчим здесь весь день. Ближайший к нам громила (в зеленом армейском комбинезоне, а не в черном костюме агента спецслужб) дотронулся до правого уха и что-то тихонько прошептал. После некоторой паузы кивнул и сказал (гораздо более спокойным голосом, чем тот, из громкоговорителя): — Просто положите шприц и то оружие, что у вас на виду, поднимите руки и не делайте резких движений. — Уже гораздо лучше, спасибо, — улыбнулся брат. Сначала я не поняла, чего это он так выделывается перед толпой нервных военных, готовых в любой момент открыть огонь. А потом проследила за его взглядом и чуть было не улыбнулась. Здравствуй, стационарная камера номер четыре. Здравствуйте, умопомрачительные рейтинги. Не зря Шон разошелся. Я вышла вперед и положила шприц на землю. Вернее не сам шприц, а запечатанный армированный двухслойный пакет. Пространство между внешним и внутренним слоями заполнял хлор: если зараза выберется из шприца, то не успеет прорваться наружу. Двигаясь с чрезвычайной осторожностью, я выложила также пистолет, электрошокер, газовый баллончик (его я обычно пристегиваю к рюкзаку — мало ли какая дрянь встретится помимо зомби, а перцовку в глаза получить никто не рад) и складную дубинку, которую мне Шон подарил на день рождения. Потом подняла руки, показывая, что больше ничего нет, и сделала шаг назад. — Мэм, и очки тоже, — велел солдат.