– Загляни-ка в теплушку, парень, – предложил Мауэр. Он напряжённо смотрел вперёд, стараясь не пропустить обрыв рельса или иное препятствие. Седые волосы сбивались назад, придавая ему вид безумного капитана. Пятнистый армейский бинокль, висящий над ручкой в углу кабины, только поддерживал эту иллюзию. Зачем здесь бинокль? Как будто бывший машинист «цверга» вёл не поезд, а корабль по имени «Фата-Моргана» и предчувствовал, что в один из ближайших дней его судно крепко сядет на мель. *** Влезая в салон, я ждал, что на меня обрушится град проклятий. Но внутри меня встретила тишина. Я ощутил терпкий и спёртый запах чужого дыхания. Кто-то тихо поскуливал в глубине. Люди стояли так плотно, что я не мог различить лиц. Они словно сбились в комок, защищая друг друга телами, и сквозь поскуливание я услышал речитатив. Какая-то женщина читала молитву, выговаривая слова так чётко, словно обращалась ко мне. – Эрих? Из темноты протянулась рука. – Что тут? – Плохо, – сказала Афрани, её голос звучал озабоченно. – Фрау Визенталь теряет сознание. У господина Майера приступ астмы, а баллончик скоро закончится. Нам срочно нужна медицинская помощь. Здесь очень душно и некуда сесть. – Держитесь, – сказал я. Беспомощно, но у меня не было даже аптечки. Мы не успели запастись лекарствами. Мы вообще ничего не успели. На конкурсе агентов-спасателей меня премировали бы специальным призом «полная шляпа». – Куда вы нас везёте? – опять этот тоскливый женский голос. – В место, откуда можно вызвать подмогу. К сожалению, радио здесь не ловит. – Нужно остановиться. Я хочу в туалет! – Очень жаль, но не получится, фрау, – сказал я, пытаясь говорить максимально мягко. – Если мы остановимся, то не факт, что опять заведёмся. Делайте прямо здесь. Лично я уже два раза размочил штанишки. – Но я хочу по-большому! – Думаю, все тут вас поймут. Правда? Тихий согласный гомон. Женщина зарыдала. Я почувствовал, что сейчас свихнусь. Или зареву от бессилия. Раньше, когда мы перевозили «брёвна» в концлагерь, я никогда не задумывался, что чувствуют эти люди – выбритые до синевы, тощие, с печатью вины на испитых лицах, зачастую отмеченных кровоподтёком. Кто они? О чём они думают? Есть ли у них дети? Боятся ли они, голодны, желают ли пить, есть или, может быть, в туалет? Я старательно отбрасывал от себя эти мысли. Если бы я много раздумывал, то почувствовал бы себя палачом, а я точно знаю, что не палач. И никто из моих бывших друзей и сослуживцев. Ну, кроме, разве что, Морица. *** По бескрайнему небу ползли белые облака. «Цверг» исправно глотал километры, и стрелка спидометра не заходила за серую линию. Мы шли очень медленно, не более 40 км/ч. Такую скорость могла развить даже ручная дрезина. Йозеф Мауэр всматривался в путь и шевелил губами, словно пересчитывал шпалы, а я бинтовал себе локоть найденной тряпкой и любовался пейзажем. Пейзаж, действительно, радовал глаз. Через зелёный скат горной равнины в низину спускался ручей. Его берега поросли высокой травой, течение было сильным и быстрым, и в серебристых стремнинах наверняка водилась рыба – ленок, или хариус, или даже форель. Я не силён в рыбалке. Пенные водовороты искрились на солнце, как жемчужная чешуя. Вся «теплушка» изнывала от жажды, и у меня пересохло в горле, когда я смотрел на воду – такую синюю и такую далёкую. День до донышка прожит, Что ему не спится? Едет-бредит, дребезжит Наша колесница! От овина до ворот – Золотой солнцеворот… – Закройте-ка пепельницу, – проворчал Мауэр. – Трубит, как морской лев. Совсем с ума сбрендил. Кто вам сказал, что у вас есть слух, а, штурмовичок? Плюньте ему в чернильницу! – Что бы вы ещё понимали. Когда я сдам вас в утиль, то переоденусь во фрак и сделаюсь великим певцом. Сама Илона Цолльнер пожмёт мне руку и поцелует взасос. Эхой-хо! Меня будут приглашать в рестораны. – Может, в оперу? – Может, и в оперу, – согласился я. – Но потом обязательно – в рестораны. От овина до ворот – Золотой солнцеворот, Боком-скоком и вперёд Прямо на границу… – С таким голосом в ресторане вы будете мыть полы, – посулил Мауэр. В принципе, это не сильно меня испугало. Я не боюсь тяжёлой работы, а мыть полы вообще одно удовольствие. Если бы не война, то я закончил бы свой политех и сделался инженером, но обязательно прикупил бы дом и оборудовал огород на диво современной науке и этим приспособлениям, позволяющим доить почву, как какую-то корову, без сердца и без ума. Без каждодневной заботы. Но почему? Ведь даже к скотине подходишь как к девушке. Я люблю копаться в земле, и земля это чувствует. Сравните картошку, выращенную потомственным фермером и каким-нибудь белоручкой с дипломом агрария. Что называется – две большие разницы! – Скоро ваш Вейценбах? – Думаю, скоро. От усталости и напряжения его щёки совсем ввалились, а кожа стала прозрачной. Но он наотрез отказался пустить меня к управлению. Видимо, помня мои ночные кульбиты. Ручей нырнул вправо и обещал вынырнуть уже выше под следующим взгорьем. Его течение заметно расширилось. Похоже, Вейценбахский мост торил путь через его живое бурление. По обрывам зелень особенно хороша. Я сам из краёв, где растут вереск и можжевельник, и скудная природа местных карьеров временами навевает уныние. – Вот, – каркнул Мауэр. – Вон, видите? Мост! – Вижу. Ясный день и прозрачный воздух позволяли видеть на много километров вперёд. Я увидел ручей – теперь он превратился в полноводную реку, и местами обрушенную насыпь, и сверкающую стрелку рельсов между обомшелыми сваями. Так начинался мост. К его постройке явно привлекали не инженера, но плотника. Лихая задумка и скаредное исполнение. Я выгнулся и, охнув от боли в боку, схватил бинокль. Поспешно закрутил кольцо, настраивая фокусировку. – Ну что? – Сейчас… По-видимому, его несколько раз чинили и латали подручными средствами. Разрушения железных пролетов попытались восполнить деревом, положив брусья и лаги прямо на полотно. Такой тип конструкции Бургмейстер называл «на соплях». На перилах болталась полосатая лента и, кажется, даже табличка. Что-то из разряда «Администрация не несёт ответственности за результат». – Ну-ну? – Гну, – с удовольствием сказал я, отпихивая костлявые пальцы. – Что вы лезете мне под руку? – Коллер, болван! Чёртов вы осёл! Что мне делать? – Жмите на газ. Попробуем проскочить. Мауэр застонал. У меня вновь пересохло в горле, теперь уже не из-за жажды. Вейценбахский мост приближался. Теперь деревья уже не мелькали по обе стороны от вагона: насыпь опала книзу, а мы вознеслись к небу с медленно плывущими облаками, похожими на кудрявых овец. Железо прыгало и грохотало на сцепах. Текущая у подножья вода уже не отливала рыбьим жемчугом: река была мутной и быстрой, с чёрными ямами омутов, от которых расходилась пенная желтизна. Справа проскочила табличка, укреплённая на криво торчащей жерди: «ACHTUNG! GEFAHR! EINZUG VERBOTEN!»13 – Развалится, – одышливо прохрипел Мауэр, скашивая глаз на рычаг тормоза. – Ей-бо-о… – Заткнитесь!