Мне показалось, что я что-то услышал. Женский крик. Я выпрямился во весь рост. Кусты затрещали, как под напором зверя. От гипсовой вазы отделилась фигура. Серый прямоугольник хрустнул веткой и произнёс голосом Полли: – Не спится, старичок? Я отступил на шаг, поднимая локоть и разворачиваясь. Свет подскочил выше, распался на синие и чёрные полосы. Что-то блеснуло. Я услышал отрывистый смех Полли, а потом лунный серп подпрыгнул – и вонзился мне в переносицу. Глава 10. «Ультерих» Кирпичные стены. Жёлтая голая лампочка… Голова разламывалась на части. В созвездии лба сосредоточился источник боли, от которого исходили игольчатые лучи, собираясь в центре вселенной. Инопланетяне говорили на чужом языке. Вряд ли они знали транслингв. У бережка, затянутый ряской, дремал маленький пруд. Он явно имел какое-то отношение к отбойному молотку, бухающему мне в висок, а синяя гладь рябила, в ней отражалось небо и облака. – Пить. Дайте… – Дай ему, Угер! Кто-то оттянул мне губу. В рот брызнула ледяная вода. – А, с-сволочь! – Облил? – Но… Голоса сливались и резонировали. Такая гулкая перекличка басов бывает в спортзале. И лампочка – нищета, душный матрац, запах пота в казарменной раздевалке… Я напряг руки. Что-то больно врезалось мне в запястья. – Сиди тихо, – предупредил Полли. – Хр-ш, – согласился я. Под черепом слегка прояснело. Помещение напоминало кладовку – узкое, четыре глухие стены, выкрашенные бежевой краской, и шнур под потолком. Убирались здесь редко и, видимо, ещё реже проветривали. От оплавленной розетки тянуло гарью. Я моргнул. Глаза щипало и жгло, и стул, на который меня усадили, так громко скрипел, что казалось, будто он сейчас распадётся. У двери на продавленном соломенном топчане расположился Херменли. Он держал консервную банку и ложку и таращился на меня, как на выходца из могилы. На его покрасневших щеках горели веснушки. – Ещё… пить. – Хватит! – возразил Полли. Очевидно, он был здесь за главного. Прочие угрюмо молчали. В собравшемся полукруге я заметил двоих санитаров. Остальные, скорее всего, явились из лагеря и ещё не успели переодеться. На белобрысом парне были футбольные шорты и наколенники, мокрые от прилипшей травы. В резком свете пятна выглядели чёрными, как запёкшаяся кровь. – Оклемался? Тогда пошли. Они вздёрнули меня на ноги и потащили к двери. Я не сопротивлялся. Внутри было пусто, и вести себя следовало так, чтобы конвоиры думали, будто я оглушён. Где-то рядом пискнула рация. Всё происходило как в плохом шпионском боевике. Только от соседей воняло пивом, и моё избиение должно было состояться не на космической станции, а в альтенхайме – логове ревматизма и старческой плесени. Короткая суетня – и мы выпали в предбанник с одной-единственной дверью. За ней оказался довольно просторный ангар. Пожалуй, я всё же ошибся. Из окна виднелась лужайка, и сквозь прутья решётки я заметил неизменный ряд турников. Зал освещали несколько прямоугольных ламп. Их яркости позавидовал бы прожектор. А вокруг сбились в кучу те, кому полагалось быть на улице – те самые незадачливые спортсмены, юнцы, выбритые до синевы, с обнажёнными торсами и плечами, на которых красовались однотипные цветные повязки. Они образовали толпу. Я повертел головой, стараясь опознать голоса, отыскать знакомые лица в этой надсадно дышащей, застывшей человеческой массе; напрасно, я никого не узнал. Но, в конечном счёте, это было совсем не важно. Потому что у стены стояла Афрани. *** – Эрих! – воскликнула она, увидев меня. – Господи, Эрих! Её толкнули. Она вскрикнула. – …! – сказал я. Полли счастливо засмеялся: – Ещё. – …! – сказал я. – И … в … себе засунь. Я уже говорил, что не могу слышать плач. У меня всё в глазах размывается, и руки начинают дрожать, а это самое гиблое дело для пулемётчика. Справа у скамьи стоял Фриш. Рядом с ним, мусоля в пальцах чёрный канцелярский планшет, переминался Алек. Локоть директора то и дело утыкался ему в бок, заставляя подпрыгивать. С другой стороны я увидел привратника – человека, открывшего нам ворота. Сперва я даже решил, что это кто-то другой – до того он изменился. – Ругается, – удовлетворённо заметил Полли. Он обнял меня за плечи и больно сжал. Левая рука, горячая как печка, нырнула под рубашку, вкрадчиво погладила грудь. Я знал такой тип. Тестостерона у них хоть отбавляй, аж через край брызжет, потому и выламываются в незабудку. Другому бы эти игры дорого обошлись. – Отлезь, Полли, – сказал привратник. Уверенный, чёткий голос. Я вспомнил, что написано в его карточке. – Вы Зоммерс. Но вы не Зоммерс. – Нет, – согласился он, глядя на меня со спокойным, внимательным интересом. – Моё настоящее имя – Дитрих Трассе. На его куртке, напоминающей френч, были нашиты два кармана с клапанами. Я сам люблю такие карманы. Волосы его были острижены коротко, а от правого уха остался один обрубок. Осколочное ранение. Футболисты взирали на него, как на бога – со страхом и обожанием. – Конечно, – сказал я. – Брат? – Двоюродный. «Ультерих». Вероятно, они были очень близки. От снимка казнённого Трассе веяло щенячьей отвагой, задором и одиночеством. Я опустил глаза. Он же продолжал изучать меня, как тогда, в комнате и позже, когда я охаял его картошку. – Мой брат хотел видеть эту страну счастливой. Счастливой и процветающей. И свободной. Вам же знакомо такое чувство? – Да. – Я знаю, – сказал он без улыбки. – Вы Эрих Коллер. «Славный парень». – Нет. – Разденьтесь. Это был приказ – не просьба. Я повёл плечами, показывая, что запястья у меня скованы, но гадёныш Полли рванул рубашку так, что посыпались пуговицы. Коротко ржанул и взялся за молнию. – Достаточно, – прервал Трассе. В самом деле, достаточно. Он хотел, чтобы все увидели татуировки, которые я давно намеревался свести. Просто руки не доходили. От дыхания многих глоток в комнате стоял пар. Когда я наступал всей подошвой, бетонный пол едва заметно похрустывал, и мне казалось, что я танцую на битом стекле. Трассе доставал мне до плеча, но сейчас мне померещилось, что я разговариваю с великаном. Сила обожания будто приподнимала его над толпой, а я не мог противиться этому наваждению. – Страна разлагается. Разве ты не чувствуешь вонь? – Нет. – А ты принюхайся.