Прошли девушки в нарядных ситцевых платьях. Одна — светлоголовая, другая — темная. Беленькая сказала черненькой: — Представляешь, он мне сделал предложение! Этот старик — ему уже наверняка тридцать пять... Откуда-то сверху на газон свалились воробьи. Провели небольшой шумный митинг и разлетелись в разные стороны. Жизнь обтекала зеленую скамейку, плескалась, кружила. Сидеть сложа руки, предаваться меланхолии было невозможно. «Надо что-то делать,— решил я,— позвоню Женьке». „Я не доктору но..“ Женька — Евгений Петрович Калижнюк — мой фронтовой товарищ. Он старше меня всего года на три, но почему-то в его присутствии я всегда чувствую себя мальчишкой. Женька — мастер давать советы, у него прямо-таки талант наставника. Бывало, еще на фронте получит кто-нибудь тревожное письмо из дому, загрустит, потускнеет, места себе не находит. Женька сразу же тут как тут. Исподволь заведет разговор о делах семейных, тыловых, дальних. Быстренько выяснит «обстановку», невзначай посоветует, что написать домой и как написать. Глядишь, повеселел человек. Распрямился. Отошел. Я позвонил Женьке на работу и без длинных предисловий сказал, что нам надо встретиться, есть разговор, хочу получить совет. — Приезжай в обеденный перерыв. Посидим, потолкуем,— бодро откликнулся Евгений Петрович.— Жду! И вот мы сидим в боковой дорожке тихого пыльного скверика. Женька слушает меня внимательно, не перебивая, а я жалуюсь, выворачиваю, как говорится, душу. — Слушай, Евгений Петрович, глупости я, наверное, болтаю, но не могу больше. Понимаешь? Устаю как собака, голова отказывает. И все время такое чувство, вроде вот-вот заболею. Врач говорит: переутомление, брось курить, не пей... Словом, принцип старый: советует то, от чего хуже вообще не бывает. — Я не доктор, но...— задумчиво говорит Евгений Петрович,— но думаю, что ты действительно устал и замотался. Не умеем мы жить, Володька, вот в чем беда. Работать умеем, воевать умеем, учиться и сдавать зачеты — пожалуйста, а вот простое дело освоить не можем — не умеем отдыхать. Нет у нас к этому вкуса, нет привычки. Женька серьезно смотрит на меня своими добрыми се-< рыми глазами, и мне начинает казаться, что я в чем-то виноват перед ним. — Ты когда последний раз в лесу был? — В каком лесу? — В обыкновенном, в зеленом. Ты хоть помнишь, что такое лес, Володька? — Ну, это там, где деревья растут... — Вот-вот, очень точное, я бы сказал, даже глубокомысленное объяснение. Слушай, а удочки у тебя есть? — Избави бог. На одном конце червяк, а на другом...— я не договариваю. Кто его знает, может быть,Женька увлекся рыбалкой? Мне совсем не хочется обижать старого товарища. — Ты помнишь нашу землянку под Петрозаводском? В ельнике над рекой? Тогда нам не до леса было, не до красот природы. А если отбросить войну, вот бы где пожить!.. Да, я помню Карельский фронт. Помню обыкновенную фронтовую землянку: по стенам шуршал песок, бревна мазались липкой смолой, в двери постоянно дуло. Спали мы на нарах, выстеленных зелеными еловыми лапами. Лапы великолепно пахли. Пожалуй, хвойный дух — единственное, что вспоминается теперь с удовольствием. — Слушай, Володька, давай махнем в Карелию? — говорит вдруг Женька.— Недели на две, а? Возьмем отпуск и поедем. Пошляемся по лесу, подышим настоящим концентрированным кислородом, поваляемся на еловых лапах. Махнем? — А работа? — Какая работа? — Во-первых, я заканчиваю проект, во-вторых, у меня договор с издательством, в-третьих... — Ты невозможный человек, Володька! Если так рассуждать, помрешь раньше, чем закончишь свой пятый или, какой там, сто восемнадцатый проект. — Но отпуск-то у меня на сентябрь запланирован. Это ты можешь понять? Не отпустит меня никто раньше. — Допустим. Оставим Карелию. Давай проиграем другой вариант. Махнем в субботу в Бородино. Заночуем в лесу, в воскресенье побродим, надышимся, а вечером вернемся домой. Согласен? — В воскресенье у нас намечался преферанс... — К черту! И вообще, для чего ты приехал? У тебя болит голова, ты одурел от работы, а воскресенье собираешься сидеть весь день за столом и шлепать в прокуренной комнате своими идиотскими картами. Семь пик, восемь треф... Плюнь. А не плюнешь, так знаешь, что я сделаю? — Что ты сделаешь? — Поставлю под тебя мину замедленного действия. Позвоню Анне Михайловне. Против преферанса мы с ней найдем общий язык, будь спокоен. — Против преферанса вы, конечно, сговоритесь, но я совсем не уверен, что Аня будет за бородинский вояж. — Будет! Ручаюсь. Значит, решено: едем?! Женька смотрит на часы и поспешно поднимается со скамейки. — Время вышло. Побежал трудиться. Подробности по телефону.— И он уходит. Сначала я вижу его широкую спину, прямые угловатые плечи, но вот он исчезает за поворотом дорожки, и я снова остаюсь один. «Господи, что ж мы будем делать в этом знаменитом Бородине целые сутки? — думаю я.— Ну, приедем. Погуляем, перекусим, завалимся спать. С утра посетим музей. А потом? Нет, все это — ужасная ерунда. Женькины фокусы. Надо отказаться, придумать что-нибудь веское и благовидное. В конце концов можно поехать в Парк культуры, можно податься в Сокольники. Чем не кислород? И близко...» Дома меня ждет сюрприз. Перешагиваю через порог, и на меня налетают ребята. Сережка и Юля чем-то ужасно возбуждены. Шумят, перебивают друг друга. — Пап, а пап, звонил дядя Женя! Едем... — Скажи-ка, папа, ведь недаром Москва, спаленная пожаром... — Не лезь, Юлька, дай сказать. Пап, а пап, в Бородине речка есть? Рыбу будем ловить? — А у меня одна тапочка разорвалась. «Успел. Подложил-таки мину, бродяга»,— думаю я и обхожу стороной ребят. Аня роется в шкафу. Я здороваюсь с женой и спрашиваю, что она делает. — Готовлю амуницию для похода,— говорит Анна Михайловна и, как флаг, поднимает над головой мои старые тренировочные брюки. Все ясно: отступать некуда. События тем временем продолжают развиваться. Откуда-то появляется нечто среднее между рюкзаком и котомкой. Сережка находит мой старый офицерский планшет и флягу. Юля притаскивает из чулана выцветший сачок для ловли бабочек. О боже! Только сачка нам не хватало. Звонит Женька. — Докладываю: едем, как боги, на «Победе». Достал на два дня. Ликуйте и радуйтесь! Чайник не забудьте захватить. «Победа»! Ребята визжат от восторга. Сережка импровизирует: Мы едем, едем, едем в веселые края! Мы едем на «Победе» до Бородина! Да, мы едем. День Бородина Машина бежит, и бежит, и бежит. Десять километров остались позади, тридцать, пятьдесят... Ребята устали вертеться, они уже не комментируют сменяющиеся по пути в Бородино картины. Аня задумчиво смотрит на дорогу и тоже молчит. О чем-то замечталась. Один только Женька не перестает говорить. — Где вы такой лес видели? В кино. Березки, сосна, осинничек. Красота! Осенью тут грибов будет пропасть. Ребята, коровы! Смотрите, смотрите, в Москве ни за что таких коров не увидите. Здорово!.. Шоссе сужается. Мы едем теперь не по трассе Минской автострады, а по старой «можайке». Обочины густозеленые, в открытые окна машины хлещет тугой, настоянный сенным запахом, ветер. Жары нет. Действительно, хорошо! Мы проезжаем Можайск. Близится финиш. Женька становится торжественным и важным. Из глубин своей необыкновенной памяти (все помнит!) он извлекает лермонтовские строчки: