— Костя как раз и пришел утром, разбудил меня. Его самого теперь только из пушки поднять можно! Каратаев посмотрел вокруг и сказал: — Может, на лыжах пройдемся? Здесь есть прокат, и снаряжение довольно приличное. Неожиданно Ромка отказался: — Да мы уже уезжать собираемся. Повезу девочек с родителями знакомиться. Лена промолчала, а Юлька схватила ее за руку: — Мама, я забыла тебе сказать! Рома нас в гости зовет. Поедем, а? Я уже обещала. Лена подняла потемневшие глаза на замершего в ожидании ее решения Ромку, и сказала: — Ну, раз обещала, то поедем. Ромка заметно расслабился и извиняющимся тоном сказал ей: — Это недалеко… И родители будут рады ужасно. Каратаев повернулся ко мне: — Может, ты мне составишь компанию? Я кивнула, и мы направились к маленькой деревянной избушке, куда вел указатель с надписью «Прокат». С той лыжной прогулки прошло пять лет, а только никогда я не испытывала такого острого ощущения молодости, здоровья, почему-то собственной красоты и красоты сказочного леса. Самое странное: во время прогулки, и потом, когда Каратаев вез меня домой в своем джипе, мы все время молчали, но молчание совершенно не тяготило нас. Каратаев уверенно прокладывал лыжню, и я едва поспевала за ним. Иногда он далеко опережал меня, и поджидал, опершись на лыжные палки. Кровь стучала в моих ушах, щеки горели от мороза и бега. Каратаев высадил меня у дома, и я успела пробормотать какие-то слова благодарности. Ночью я лежала на полке вагона, и щеки по-прежнему горели, а перед закрытыми глазами мелькали деревья, уходила вдаль лыжня, проложенная кем-то по нетронутому белому снегу… Признаюсь сразу: следующие две недели помню плохо. Я ухитрилась сдать все зачеты и экзамены за две сессии, и взяла задание на дипломное проектирование. Дни и ночи слились в один сплошной клубок из учебников, экзаменов и консультаций. Даже с подружками виделись урывками. Примерно через неделю после приезда в Питер я возвращалась в общежитие с ребятами, мы задержались в читальном зале библиотеки до самого закрытия. Шли компанией. Полная луна освещала институтский парк фантастическим голубым светом. Снегопад, не прекращавшийся уже несколько дней, к ночи стих. Ребята затеяли веселую возню в снегу. Девчонки визжали. Неожиданно на боковой дорожке, ведущей к институтскому тиру, я заметила фигуру, показавшуюся мне знакомой. В этот момент снежком сбили капюшон моей шубки, и я отвлеклась. Когда повернулась, на дорожке никого не было… Утром я брела на экзамен, и неожиданно для себя отстала от девчонок и свернула к тиру. Потопав каблуками, сбила снег с обуви и вошла внутрь. В прошлом году мы сдавали зачет по стрелковой подготовке, и я узнала немолодого татарина, проводившего стрельбы. Он сидел и внимательно рассматривал мишень, на которой полностью был выбит центр. Не зная, о чем хочу его спросить, похвалила: — Хороший выстрел. Кто это так? Сосредоточив взгляд на моей особе, он медленно сказал: — Земляк приезжал, из Панджшера. Мы помолчали. Он спросил: — Хочешь пострелять? Я отрицательно покачала головой, и он потерял ко мне интерес, снова погрузившись в созерцание мишени с дырой. Я потопталась, и, не зная, о чем еще говорить, ушла. Татарин хмуро посмотрел мне вслед, но спрашивать ни о чем не стал. Выйдя из тира, я вдохнула свежий морозный воздух и подумала: наверное, померещилось… Домой я вернулась уже после того, как страна отметила все праздники. Народ в офисе значительно присмирел и сидел на диетах. Зина, увидев меня, ахнула: — Слушай, тебя там голодом морили, что ли? Одни глаза остались! В этот момент вошел Глеб Юрьевич. Стягивая перчатки, насмешливо оглядел меня и сказал: — Да нет, все основное — на месте. Я насупилась, а Зина искоса посмотрела на него. По здравом размышлении я решила, что не буду отвечать на его подначки и вообще разговаривать с ним не буду. Заодно решила, что мои личные отношения с Каратаевым тоже надо прекратить, мне и так показалось, что на нас с ним как-то странно поглядывали, когда мы вернулись с лыжной прогулки. Подкрепляя это решение, на оставшиеся от премии деньги я купила компьютер, и задерживаться по вечерам перестала. Не знаю, какие выводы сделал из этого Каратаев, мне-то он ничего не сказал, но и не спросил, отчего я не остаюсь после работы. Впрочем, может быть, он и не заметил этого… В середине февраля Зина ушла в декрет, и работы у меня стало ощутимо больше. Бывало так, что некогда было и словом перекинуться с забежавшей Леной Колесниковой. В последнее время она резко похорошела, и я как-то поймала удивленный взгляд Ворошилова. Ленку я не расспрашивала, но знала, что у них с Ромкой все хорошо, и, конечно, надеялась, что с Ворошиловым у нее все сошло на нет. Впрочем, особо я не приглядывалась, потому что наша экономист Алевтина Сергеевна, и в самом деле, засобиралась к дочери, и принялась готовить меня в преемники. Я была рада тому, что она со мной занимается, потому что опыт работы в строительстве у нее был огромный, когда-то они с мужем строили гидроэлектростанции, и объездили всю страну, так что поучиться у нее было чему. Несмотря на возраст, она прекрасно освоила компьютер, в отличие даже от более молодых сотрудниц, и мне с ней было легко. Кроме того, она была начитана, независтлива, насмешлива, и ее рассказы всегда очаровывали юмором и иронией. Мы с ней очень сдружились, и я огорчилась необходимости ее отъезда. Она посмеивалась: — Мы же не навеки расстаемся! Будешь звонить мне, или начнем переписываться по Интернету. А то еще лучше — возьми отпуск и приезжай к нам, мы с дочерью будем рады тебя видеть. Каратаев помог Алевтине Сергеевне продать квартиру, попросту выкупив ее для Зины. Отмахнувшись от Зинаидиных слез и благодарственных речей, буркнул: — Чего там, отработаешь! В апреле Зина родила мальчика, и уже через месяц вышла на работу. К тому моменту моя дипломная работа была написана, и я улетела в Питер на защиту. Вернувшись, уже на законном основании заняла кабинет Алевтины Сергеевны. По работе я в основном была связана с Глебом Юрьевичем, так что с Каратаевым виделась еще реже. Иногда я подходила к окну и сквозь полоски жалюзи украдкой наблюдала, как он закуривает и усаживается в машину… А пару раз уговорила Зину и приготовила для него кофе так, как он любит, с четырьмя ложками сгущенного молока. Если честно, гадость ужасная! Я заглянула к сметчикам. Уже выходя от них, услышала трели моего телефона. Добежав до кабинета, схватила трубку и увидела имя тети на дисплее. Сразу поняла: мама!.. Сквозь ее слезы все-таки поняла, что маму увезли на скорой в БСМП. Я выскочила на крыльцо с таким лицом, что отъезжавший в это время Каратаев приспустил стекло джипа и спросил: — Ты чего такая? — Мне в больницу надо. Мама… Он наклонился и открыл дверцу: — Садись. Через несколько минут мы остановились возле кованой решетки, распугав стаю голубей. Кажется, я даже не поблагодарила Каратаева, рванула бегом по дорожке к приемному покою. После беседы с дежурным врачом мне стало худо: обширный инфаркт. В кардиологический реанимационный зал меня, конечно, не пустили, и я уселась на жесткую скамью перед входом в отделение. Откуда-то из боковой двери вышел Александр Алексеевич, в сопровождении мужчины в белом халате.