О, вот это дело! Сейчас в кошели обережников упадёт серебро и можно будет отправиться: кому-то в харчевню – мёд пить и девок щупать, а кому-то за солидными покупками, ведь он не один плывёт, а с девушкой. Киевский торг очень сильно походил на смоленский: шум, толпа, крики зазывал, но отличался богатством и разнообразием. Уже пришли первые корабли с Юга, пробились сквозь пороги Днепра, поднялись вверх по Бугу и другим рекам, привезли драгоценные ткани из Китая и Персии и не менее дорогие пряности и благовония. Их-то и возжелал первыми купить Молодцов. Правда, стоило упомянуть ещё одно заметное отличие торга – кони. Подавляющее большинство покупателей перемещалось на своих двоих, но теперь и всадники встречались едва ли не каждые десять шагов, причём многие восседали не на перекормленных осликах, а на статных красавцах с атласными переливающимися боками. Там, где торговали специями, народу было немного, зато дежурили аж три отрока вместе с гриднем. Улада выбрала один из лотков по только ей ведомым признакам. Специи лежали в маленьких, тщательно закрытых кожаных мешочках. Смуглокожий продавец с тонкими усиками назвал цену, и Данила выпал в осадок. Но Уладка, умничка, потребовала дать понюхать один из мешочков – и началось действо. «А из неё мог выйти неплохой купец!» Рядились они с торговцем долго, сыпали незнакомыми терминами и названиями. Улада утверждала, что это вовсе не тот перец, который купец назвал, и запах у него не тот, и цвет, и вообще он разбавленный с примесями. Торговец, разумеется, возмущался, нахваливал товар, пару раз отпустил комплименты в сторону девушки, но, увидев нахмуренный взгляд Данилы, быстро свернул на правильный путь. Улада согласилась купить этот несчастный мешочек пряностей, сбив цену раза в три, но сумма всё равно оставалась заоблачной. Хорошо хоть Путята в который раз проявил ум и проницательность и выдал часть причитающегося охранникам мехами. Торговец специями согласился принять в уплату беличьи шкурки, а поскольку большая часть кораблей с мехами ещё не добралась до Киева, цены на них были очень даже приличные. Дальше Данила с Уладой направились за тканями. Здесь никакого торга не было. Улыбчивый продавец, грек по виду, пригласил в свой магазин, представился Анастасием, по-словенски он говорил со странным акцентом – оказался родом из Тмутаракани. В магазине Анастасия были расставлены рулоны всевозможных тканей. Улада наотрез отказалась покупать себе готовое платье, сказала, что сама сошьёт, какое надо, нужно только материал подобрать. То, как она выбирала ткань, можно было сравнить разве что с разминированием мины: девушка тёрла, проглядывала на свет, нюхала, даже пару раз коснулась языком понравившегося полотна. Наконец выбор был сделан. Анастасий внимательно посмотрел на Уладу, потом на Молодцова – назвал цену. Улада предложила на четверть меньше, продавец согласился. Возвращалась молодая пара не спеша. Данила по пути купил сладостей себе и Уладе. Ему захотелось побродить по Киеву, посмотреть на высокие рубленые терема, поднимающиеся над крепкими заборами, поглядеть на Днепр и бегущие по нему корабли со вздутыми парусами. К ладье подошли уже вечером, надо было узнать, где придётся ночевать – опять на ладье или уже в гостинице. – Ну как, сходили, закупились? – по-простецки спросил Жаворонок. Улада вместо ответа вытащила из котомки рулон зелёной ткани, шутливо завернулась в него, состроила глазки. Немедля подошёл один из приказчиков Путяты, пощупал ткань, деловито спросил, где и за сколько купила. Девушка ответила, вокруг неё сразу собрался целый консилиум из любителей текстильного товара и принялся обсуждать соотношение цены и качества. Данила отошёл в сторону, чтобы не мешать. Путята отсутствовал, но прислал посыльного со словами, что кто желает может прийти на подворье к его компаньону, где дорогого гостя накормят, напоят и спать уложат. Большая часть экипажа отказалась. Лично Даниле было приятнее спать под открытым небом на покачивающейся ладье, чем в душной комнате на кровати с клопами. Да и сроднился он как-то за время путешествия с «Лебёдушкой». Видимо, похожие чувства испытывали и остальные. Торговый день на пристани завершался, на закате расходились люди, утихал шум, чтобы с рассветом, а кто-то и засветло, приступить к работе. Летом ночи короткие, а жизнь весёлая. В это же время вернулся Воислав с кормчим. Пока Данила ходил за покупками, они, оказывается, вместе с Клеком отправились на главное капище Киева, отдать положенное Перуну, не кровью, но серебром – таков обычай варяжского братства. Капище было хорошо видно с пристани. Оно стояло на самой вершине Горы – так называли холм, на котором стоял детинец. И даже самого Перуна легко можно было различить – это был самый высокий и тёмный столб среди прочих кумиров. На это место его возвёл сам Владимир, он считался верховным жрецом Перуна, а тот – верховным богом подчинённых Киеву земель. Но среди стоящих на Горе кумиров Перун был таким же богом, как Велес, Сварог и прочие, так и сам Владимир считался таким же князем, как и другие князья (черниговские, например), принёсшие ему присягу. Только более великим и самым сильным. Данила, укладываясь ко сну и смотря на грозную, даже издалека, фигуру Перуна, думал: как же Воислав может оставаться христианином и при этом почитать воинского бога? Нет, в язычестве Молодцова как раз привлекала простота и логика взаимоотношений с высшими силами. Ты им жертвы – кровь, золото, снедь (еду, кстати, после обряда можно самому съесть – бог и запахом сыт будет, а коли сам человек наестся, так и богу приятно), они в ответ – поддержку и помощь. По возможности, конечно, и по обилию жертв. Никакого раскаяния и мук совести по большому счёту не требуется. Единственное, если убьёшь кого-нибудь из своего рода-племени или похулишь тех же богов, например, поклянёшься выполнить какой-нибудь обет, гейс, как говорят викинги, и не выполнишь, – вот тогда да, отвечать придётся. Но и в этом случае есть возможность договориться. Загвоздка в том, что всегда можно встретить более крутого бога в лице верующих в него. Те же поляне кланялись Сварогу, пока не пришли варяги. Воислав был для Данилы непререкаемым авторитетом, и даже не столько как крутой воин, а как человек и вождь с правильным пониманием мира. Молодцов иногда думал – в лоб спросить, понятно, не решался, – кто же Перун для его батьки. Несколько месяцев назад Данила имел всё-таки неосторожность заявить, что, мол, чего нам Перуна бояться, мы же христиане. На что Воислав, мягко говоря, разозлился и сказал, что если для него с Даниилом Молниерукий Перун, может, и не существует, то для варягов он очень даже реален. И следует остерегаться мести не только его адептов, но и самого Перуна. Вот кто бы объяснил: как это… самого Перуна? Пока Молодцов на себе мести богов не ощущал, даже ведун этот однорукий его заколдовать не смог. Не успел, если быть точным. Единственное, в чём был твёрдо уверен Данила, так в том, что крестик на груди Воислава – не простой оберег, который часто себе на шею вешают другие язычники (мол, лишний небесный покровитель не помешает). Его батька верил – но вот во что?.. Мысли прервал мощный деревянный стук. Похоже, это были копыта какого-то резвого скакуна. И звук этот приближался. Словно почувствовав тревогу, Данила, уже устроившийся на палубе вместе с Уладой, глянул за борт. Всадник в серебряной броне и золочёном шлеме, от которого отражались огни зажжённых факелов, скакал галопом прямо к «Лебёдушке». Коня, подобного тому, на котором восседал ездок, Данила ещё ни разу не видел. Даже Грозомил казался перед ним годовалым худым жеребёнком. Белой масти, с длинной гривой, он нёс закованного в железо всадника будто невесомого. Скакун, повинуясь воле наездника, за десяток метров до ладьи перешёл на рысь, а ровно в шаге от воды встал как вкопанный. – Мне нужен Воислав Игоревич! – раскатистым, как боевая труба, голосом объявил всадник. – Я здесь, – сразу отозвался варяг, встал, уперев руки в пояс (на поясе – два меча), поставил один сапог на борт. Без брони, в одной рубахе, он всё равно излучал силу: – Слушаю тебя. – Я посланник Добрыни Малковича, велено тебе и твоему дядьке Вуефасту прибыть до полуночи в княжий детинец. – Зачем? – Придёшь – узнаешь! – нагло ответил посланник, повернул коня и умчал в темноту. – Пойдёшь, Воислав? – спросил его кормчий Вуефаст. – А как же мне не идти? Зря, что ли, я сказался человеком Добрыни в Смоленске, вот теперь к нему на службу пойду. – Да как же это! – воскликнул Ждан как-то растерянно, по-детски. – А мы как же? – Никшни и сопли подбери, – одёрнул его Скорохват. – Сказано же: по делу зовут. Как узнают – тебе всё расскажут. Ну, вы, чего рты раззявили? Ждёте, пока муха залетит? Бегом работать, – это обережник прошёлся и по приказчикам Путяты: – Припасы собрать вместе, порядок на корабле навести, паруса приготовить. Мы же должны быть готовы к отплытию, так, батька? На всякий случай. – Скорохват, ты дело сказал. Ты и Будим за старших остаётесь на «Лебёдушке». А ты, Даниил, верни Клека, он к девкам пошёл в корчму у Иудейских ворот. Возьми провожатого, на обратном пути зайдёте к Путяте, расскажете ему всё, как есть. Что делать дальше, он сам пусть решает. А я схожу к Малковичу, обскажем всё, а после я вернусь и расскажу, как было. – Батька, всё сделаю, как ты сказал, но ответь: если ты станешь человеком Добрыни, нам что делать? – осмелился спросить Данила. Воислав глянул на него снисходительно: – Не бойтесь, вас не оставлю. Воислав не спеша поднимался на Гору к Киевскому детинцу, прямо как двадцать лет назад. Потом была война с хазарами под знаменем великого князя-пардуса Святослава, штурм Саркела, служба в Константинополе, война в Сирии… Да, давненько ему не приходилось бывать здесь. В молодости Воислав, носивший тогда другое имя, шёл на Гору торопливо, перепрыгивая кучки навоза, не глядя по сторонам, так что даже не запомнил, какие кругом дома поднимались. Сейчас и сравнить не с чем. – Старший, как тебе Киев, изменился? – спросил он у Вуефаста. – Народу стало больше да навозу. И ведь не поспоришь. На подворье всесильного дядьки Владимира обоих варягов впустили без вопросов, но в самих палатах Вуефаста вежливо задержали, предложили попить мёду, пива, а Воислава пригласили к Добрыне. Тот стоял у окна, будто не заметил вошедшего варяга, смотрел на Днепр. Вид и впрямь был красивый: весь Киев как на ладони, степь до самого горизонта, леса, а между ними широкая полоса Днепра, и лунная дорожка, что пересекает его серебряной лентой. Комната была увешана дорогими светильниками, так что светло было как днём. Напротив окна – стол византийской работы, на нём свечи, стило, трубочки бересты и дорогого пергамента, серебряный кувшин и дорогие кубки. – Значит, ты принял моё предложение, – без лишних разговоров констатировал факт новгородский посадник. – Да. Видать, судьба моя в этом. – А чего сразу ко мне не пришёл? – Тебе и так доложили обо мне. – Это верно, – Добрыня обернулся, весьма довольный собой, сам он был давно не молод, но глаза сверкали, как гранёный наконечник. – Не ожидал, что так быстро, да? – Я думал, ты в Новгороде, хотел подождать, пока Путята расторгуется, а потом уж к тебе идти. Обогнали меня твои послухи. – Верю тебе, такой воин, как ты, врать и юлить не станет. И правильно сделал, что перед Асбьёрном моим человеком назвался. Если бы он своего гридня выставил, ты бы смог его побить, Воислав? – Но он ведь не выставил, – уклончиво ответил батька обережников. – Гордый… и умный, – опять сделал вывод Добрыня. – Таких под рукой держать трудное дело. С нурманами проще: заплати им и приказывай, что хочешь. Только на них всё равно надёжи нет никакой, золото не у одного тебя есть, а мёртвым злато без надобности. Воислав молчал. – Поэтому нам нужны такие, как ты! В слово «нам» Добрыня вкладывал абсолютно чёткое понятие: ему, Владимиру и его подданным, а значит и Руси. Руси, пришедшей с далёкого севера, объединившей силой и страхом словенские племена и теперь строившей новую державу по заветам, оставленным Великой Ольгой, хоть теперь в стольном Киеве правил и язычник. – Вино будешь? Знаю, ты привык к нему в ромейской земле. – Думаешь, если я христианской веры, то и обычаи предков мне не по нраву? – спросил Воислав, но серебряный кубок принял. Вино и вправду оказалось превосходное, давно он такого не пробовал. – Всякое бывает, – ответил Добрыня, внимательно наблюдая за реакцией своего гостя. – Но будет о пустом говорить. Сразу скажу: неволить тебя не стану. Есть у меня дело достойное, под стать тебе. Слышал, что на Дунае творится? – Немирно там. – Именно что немирно, ромейский кесарь воюет с булгарами, сами тамошние боляры промеж собой грызутся. Вот и надлежит тебе сплавать на Дунай, разузнать всё хорошенько, поговорить с людьми, на которых укажут. Выяснить, не желают ли они под руку нашего князя опять перейти. – Владимир думает теперь в Дунайскую Булгарию в поход сходить? – Думы князя мне неведомы и тебя волновать не должны. Главное – согласишься ли ты на дело. – Важное дело сразу доверяешь, Добрыня Малкович. Не знаю, по плечу ли? – Так и ты непрост, Воислав.