* * * Я с наслаждением вдохнула запах цветущих роз. Как странно, днем он почти неощутим, а вот ночью… Чарующей, завораживающей ночью плывет, щекочет обоняние, и тело полнится силой и легкостью, кажется, могу подпрыгнуть и дотронуться до застывшего неба. Понятное дело, не настоящего неба, а неба в моем сне, куда я отправилась совершенно осознанно. В темной бездне с легкими бороздками сиреневых облаков висела круглая луна – тяжелая, полная бледно-золотого сока, того и гляди треснет и разольется сверкающими каплями. Она и без того сочилась светом, который оседал легкой паутиной на розовых кустах, на траве, на кирпичных стенах, на черепице… Неразумно было не пойти за порцией снадобья, но я не пошла. Еще более неразумно – засыпать, обмотав вокруг запястья цепочку с хрустальным шаром и зажав в кулаке миниатюрный домик, но я именно так и поступила. Подумала напоследок о том, что мой новый знакомый из сна запросто может оказаться тем самым князем Долины, вечной игрушкой духа Сонной немочи. Подумала, пожала плечами и, зевнув, почти мгновенно провалилась из нашей с Габриэль спальни в эту теплую, напитанную ароматом роз и лунным светом ночь. Я снова стояла на ровной дорожке из мелких белых камешков, а передо мной, сразу за пышными кустами, усыпанными раскрывающимися розами, темнела дверь – к слову, она была приоткрыта. Чувствуя, как внутри все замирает, я на цыпочках подошла и заглянула внутрь. Там больше не было мрака: я увидела комнату, в которой уже побывала раньше, но теперь маленький столик исчез, а на его месте появился большой письменный стол, заваленный книгами. Винсент… он сидел на стуле, перелистывал какую-то книгу, и я с удивлением отметила, что у него на лице поблескивают стеклышки странного предмета, какого я не видела раньше. Он почувствовал мое присутствие, глянул на меня поверх стеклышек, затем поманил к себе. – Проходи, проходи. Как прошел день? Все еще удивляясь и одновременно понимая, что, по большому счету, делать мне здесь совершенно нечего, я переступила порог и плотно прикрыла за собой дверь. От любопытства… аж в носу засвербело. – Добрый вечер, – сказала я, как и полагается воспитанной девушке. – Присаживайся, – он кивнул мне на кресло по другую сторону стола. – А что мы будем делать? – А зачем ты пришла? – и посмотрел на меня чуть насмешливо, снова поверх этих стеклышек. – Я… не знаю. Поняла, что краснею. Духи! Даже во сне рядом с красивым и явно необычным мужчиной я умудрялась краснеть. – Позволь, я напомню, – прошелестел коварным змеем Винсент. – Мы договорились, что ты будешь ко мне приходить, а я тебя буду учить. Вот, начнем с чтения. Я обреченно вздохнула. Мало того что у мастера Бриста глаз дергается, так теперь эта же участь постигнет и Винсента. – Мне бы не хотелось вас утруждать, – прошептала я. – Ты садись, садись, – кажется, он откровенно забавлялся, – я знаю, что тебя пробуют учить… И точно так же знаю, что получается не очень-то. – Откуда вы… – Оттуда. – Смех внезапно исчез из его голоса, из его глаз, и Винсент очень строго спросил: – Кто тебя сегодня обидел? – Но откуда… – Я тебя чувствую, – он тяжело вздохнул, – ты носишь мой кулон, Ильса. Что тебя так огорчило прошедшим днем? Я поежилась. Жаловаться на ар Мориша не хотелось… Это выглядело так, словно я была слабачкой и не могла за себя постоять. Взгляд Винсента сделался острым, словно стальной клинок. – Говори, Ильса. Дальше меня все равно ничего не пойдет. Хотите грустных историй? Пожалуйста. И я рассказала про брошенный мне в спину помидор. А потом – про Аделаиду. Винсент внимательно выслушал, хмурясь и сжимая губы, а когда я закончила, смерил меня тяжелым взглядом. – В замке Бреннен, среди сноходцев, все равны. Ты имеешь полное право засветить обидчику в глаз, никто тебе и слова не скажет. Он вздохнул, протянул руку, и прямо из воздуха на его ладонь опустился серебряный кубок. Запахло дорогим вином. Винсент сделал небольшой глоток, погонял вино во рту, и потом кубок растаял точно так же, как и появился. – Не спрашивай об этом, – он махнул рукой, – просто прими, что мне это необходимо… В общем, Ильса, этого придурка не бойся. Если он что-нибудь выкинет в следующий раз, ему может не поздоровиться, и сильно. Я что-нибудь придумаю… И найду способ, как проложить дорожку в мир живых. – Вы вернетесь? – пискнула я растерянно. – Нет, я не могу. – Винсент оперся подбородком о сложенные домиком пальцы. – Но я что-нибудь придумаю. У меня богатое воображение. – Кто такой князь Долины? – напрямую спросила я. – Мы слышали, что наши наставники обеспокоены тем, что он проснулся. – Им нечего опасаться, – он усмехнулся, – князь Долины – милейший… человек, если можно так сказать. Он любил… яблоки, шоколад и вяленую рыбу. А еще князь думал, что сможет изменить этот мир… – Ему удалось? – Нет. Именно потому, насколько мне известно, князь и спит все время, когда ему позволяет его хозяин. Почти все… Впрочем… Давай приступим к занятиям, – твердо сказал он. Уж не знаю, как так получалось, но в компании Винсента чтение давалось куда лучше, чем днем. Буквы уже не выплясывали перед глазами, и я довольно сносно прочла половину страницы какой-то книги, как объяснил Винсент, по этикету. То есть целую книгу написали о том, как себя следует вести девушке из хорошей семьи. Он терпеливо объяснял мне значение тех слов, которые я не понимала, а я задавала ему десятки вопросов. Как странно и хорошо было сидеть за столом рядом с совершенно незнакомым мне мужчиной… И, понимая, что все это – совершенно неправильно, я все равно радовалась и, страшно признаться, наслаждалась каждым мгновением. Возникло странное чувство, как будто мы знакомы давным-давно и сидим друг напротив друга, словно старые приятели. Ох, если бы… приятели, да. Я постоянно ловила себя на том, что в те редкие моменты, когда Винсент осторожно прикасался к моей руке, в груди все трепетало и сжималось. И смотреть ему в глаза становилось неловко, как будто он легко читал все мои чувства, всю эту дурацкую слабость и дрожь в теле. Впрочем, Винсент, если что и замечал, благородно делал вид, что ничего не происходит. Никакой неловкости, никакого смущения. Просто приятный во всех отношениях урок. Потом он заставил меня пересказывать прочитанное, и мне пришлось это делать раз пять – ровно до тех пор, пока я не стала использовать все новые слова. – Ты будешь говорить так, как полагается говорить образованной девушке, – сказал Винсент, усмехаясь, – и не только говорить, но и думать. То есть не вот это твое «ну», «э-э-э», а нормальные, красивые слова. Поверь, человек, умеющий облечь мысли в красивую речь, дорого стоит во всех отношениях. И я согласилась. Мне в самом деле хотелось стать лучше той девки, которая ночевала в амбаре, чтоб не замерзнуть. И почему-то я представила себе, как я буду сноходцем, и буду спасать людей от Сонной немочи, и однажды повстречаю свою мать. Она удивится, а я… а я сделаю вид, будто ее не замечаю. Так, как она не замечала само мое существование все эти годы. Кстати, стеклышки, которые носил Винсент, назывались «очки». Он честно сказал, что подпортил глаза, когда читал много книг в потемках. Поэтому теперь, чтобы читать, он пользуется этим милым изобретением. Глава 5 Розы, хорши и прочие приключения Я не пошла к Фелиции за настойкой ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Иногда мне казалось, что тот, из моих снов, обладает безграничной властью над моей волей. Почему я до сих пор засыпаю, сжимая в кулаке хрустальный шар, а не раздавила его, допустим, тяжелой дверью? Почему ни словечка не сказала ни Габриэль, ни Альберту, ни Аделаиде, поверив человеку, которого встретила во сне? Наши занятия в маленьком доме, в этой медленно плывущей теплой ночи, стали моей личной тайной, сладкой, но с легким налетом горечи – оттого, что Винсент был там, а я – здесь, в замке Бреннен. Мне начинало не хватать его днем. Наши занятия… Все было новым и особенным для меня. Вот так, сидя за столом, я словно открывала для себя незнакомый и необъятный мир. С каждым разом читая все лучше и быстрее, слушая тихий голос Винсента, я узнавала о существовании других королевств, и даже больше – других земель, что там, за морем. Перед глазами величественной чередой проплывали парусники, и, казалось, путь их лежал прямиком в облака. Я наблюдала битвы давно минувших дней и узнавала, как власть различных духов может сделать человека страшным оружием. А еще я видела торжественные балы в королевском дворце, стены которого нежно-розового цвета оттого, что инкрустированы кусочками гигантских тридакн. Видела, как захлебываются в крови бунты против короны, или, наоборот, золотой венец катится, подпрыгивая, по мраморным ступеням, марая их кровью. Слова Винсента обретали форму, цвет и запах. Мне казалось, что я – там, среди белоснежных парусов, слушаю крики болтливых чаек, или я – на возвышенности, наблюдаю за ходом битвы, а слух режет надрывное ржание лошадей и скрежет стали. А еще я танцевала вместе со всеми в белом зале с высокими арочными окнами, а в воздухе витали запахи пудры, одеколона и игристого вина. Мне казалось, что я начала по-иному говорить. Возможно, я даже думать стала по-другому, мир полнился ранее неведомыми красками и вещами, облеченными в слова. И я запоминала эти слова и пыталась улавливать те мысли, что доносил до меня Винсент. Наверное, у меня неплохо получалось, потому что он частенько улыбался. Молча, правда, хвалил редко – просто смотрел с легкой задумчивой улыбкой и совершенно нечитаемым выражением в глазах. Один раз он на меня прикрикнул. Мы как раз начали заниматься арифметикой, складывали большие числа в столбик, и я не понимала, как так, переносить единицу в следующий столбец. Об этом и сказала. – Не понимаю. – Что именно ты не понимаешь? – мягко спросил Винсент, поправляя очки в тонкой золотой оправе. – Ничего не понимаю, – удрученно ответила я, – вот этого всего… И тут его словно передернуло, как будто он вспомнил что-то очень плохое. Я и пискнуть не успела, когда он внезапно схватил меня за руку, ту, в которой я держала перо, и с силой вдавил в лист. – Никогда! Слышишь? Никогда не смей так… И вдруг осекся, торопливо отвел взгляд. А я замерла, не смея шевельнуться. Оказывается, Винсент не всегда добродушен и сдержан, я чувствовала, как бьется в нем бешенство, не находя выхода… И его рука больно сжимает мои пальцы, и перо сломано… И я не понимала, что такого я сказала и чем виновата, но осознала, что, похоже, с занятиями пора заканчивать. – Простите меня, – голос дрожал, – я, пожалуй, пойду.