ПРИБЫТИЕ НА ХИММЕЛЬ-ШТРАССЕ Последний раз. То красное небо… Отчего вышло так, что книжная воришка стояла на коленях и выла рядом с рукотворной грудой нелепого, засаленного, кем-то состряпанного битого камня? Много лет назад началось снегом. Пробил час. Для кого-то. * * * ВПЕЧАТЛЯЮЩЕ ТРАГИЧЕСКИЙ МИГ * * * Поезд шел быстро. Он был набит людьми. В третьем вагоне умер шестилетний мальчик. Книжная воришка и ее брат ехали в Мюнхен, где их скоро должны передать приемным родителям. Теперь мы, конечно, знаем, что мальчик не доехал. * * * КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ * * * Внезапный порыв сильного кашля. Почти вдохновенный порыв. А за ним — ничего. Когда прекратился кашель, не осталось ничего, кроме ничтожества жизни, что, шаркая, скользнула прочь, или почти беззвучной судороги. Тогда внезапность пробралась к его губам — они были ржаво-бурого цвета и шелушились, как старая покраска. Нужно срочно перекрашивать. Их мать спала. Я вошел в поезд. Мои ноги ступили в загроможденный проход, и в один миг моя ладонь легла на губы мальчика. Никто не заметил. Поезд несся вперед. Кроме девочки. Одним глазом глядя, а другим еще видя сон, книжная воришка — она же Лизель Мемингер — без вопросов поняла, что младший брат Вернер лежит на боку и мертвый. Его синие глаза смотрели в пол. И не видели ничего. Перед пробуждением книжная воришка видела сон о фюрере — Адольфе Гитлере. Во сне она была на митинге, где выступал фюрер, смотрела на его пробор цвета черепа и на идеальный квадратик усов. И с удовольствием слушала бурный поток слов, изливавшийся из его рта. Его фразы сияли на свету. В спокойный момент фюрер взял и наклонился — и улыбнулся ей. Она ответила ему улыбкой и сказала: «Guten Tag, Herr Führer. Wie geht's dir heut?» Она так и не научилась красиво говорить, и даже читать, потому что в школу она ходила редко. Причину этому она узнает в свое время. И едва фюрер собрался ответить, она проснулась. Шел январь 1939 года. Ей было девять лет, скоро исполнится десять. У нее умер брат. Один глаз открыт. Один еще во сне. Наверное, лучше бы она совсем спала, но на такое я, по правде, влиять не могу. Сон слетел со второго глаза, и она меня застигла, тут нет сомнений. Как раз когда я встал на колени, вынул душу мальчика и она обмякла в моих распухших руках. Дух мальчика быстро согрелся, но в тот миг, когда я подобрал его, он был вялым и холодным, как мороженое. Начал таять у меня на руках. А потом стал согреваться и согрелся. И выздоровел. А у Лизель Мемингер остались только запертая скованность движений и пьяный наскок мыслей. Es stimmt nicht. Это не на самом деле. Это не на самом деле. И встряхнуть. Почему они всегда их трясут? Да, знаю, знаю — я допускаю, что это как-то связано с инстинктами. Запрудить течение истины. Сердце девочки в ту минуту было скользким и горячим, и громким, таким громким, громким. Я сглупил — задержался. Посмотреть. И теперь мать. Лизель разбудила ее такой же очумелой тряской. Если вам трудно представить это, вообразите неловкое молчание. Вообразите отчаяние, плывущее кусками и ошметками. Это как тонуть в поезде. Стойко сыпал снег, и мюнхенский поезд остановили из-за работ на поврежденном пути. В поезде выла женщина. Рядом с ней в оцепенении застыла девочка. В панике мать распахнула дверь. Держа на руках трупик, она выбралась на снег. Что оставалось девочке? Только идти следом. Как вам уже сообщили, из поезда вышли и два кондуктора. Они решали, что делать, и спорили. Положение неприятное, чтобы не сказать больше. Наконец постановили, что всех троих нужно довезти до следующей станции и там оставить, пусть сами разбираются. Теперь поезд хромал по заснеженной местности. Вот он оступился и замер. Они вышли на перрон, тело — на руках у матери. Встали. Мальчик начал тяжелеть.