Марулин не ответил. Он был углублен в работу. Только когда «станок» снова зарокотал и первономерной словно припаял ладони к рукояткам, комиссар спросил коменданта: — Чего кричишь? Но Чугунов уже не кричал. Он удивленно смотрел на Марулина. — Ловко с пулеметом управляешься. Комиссар усмехнулся: — С этой штуковиной я всю финскую протопал. Чугунов облапил его за плечи, тряхнул. — Здóрово, комиссар. Ох, здóрово! Они оба, теснясь плечами, высунулись из окна. За Невой проблеснуло, сникло и снова разлетелось пламя. Противник молчал. Вихрь снарядов и пуль, неожиданно в упор брошенный в лицо, ошеломил его. В крепости знали, что это молчание ненадолго. Скоро, может быть, через час или раньше, придет ответ с того берега. Но все были возбуждены, веселы. Валентин Алексеевич прислушался к разговору у ближнего пулемета. — Ну, теперь держись, осерчают фашисты! — кричал первый номер второму. — Хрен с ними! — равнодушно откликнулся тот. — Ответим. За нами не пропадет. Шлиссельбургская крепость вступила в бой. Г Л А В А IV ПОД ОГНЕМ Со всей дивизии в гарнизон крепости набирали добровольцев. Сборным пунктом для них был назначен лоцманский домик в Шереметевке. Здесь Володя Иринушкин снова встретил старшину Воробьева и очень обрадовался знакомому человеку. Но Иван Иванович в первую минуту его не заметил. Он отчитывал сутуловатого бойца в длинной не по росту шинели. Губы кривились на сером лице стрелка, глаза бегали быстрыми горошинами. — Ну нет никакой возможности, — жаловался он, — животом мучаюсь. Мне бы от медицины какое пособие. — Значит, в санбат желаешь? — уточнил старшина просьбу и вдруг потребовал прямо и жестко: — Не юли, отвечай, струсил? — Что вы, денек подлечусь, и завтра я тут, как штык. — Знаешь ведь, что сегодня переправляемся на остров. — Воробьев грустно покачал головой и сказал отворачиваясь: — Иди! С таким в настоящем деле пропадешь… О, и ты здесь! — вскрикнул старшина, увидев Володю. — Фамилию, прости, запамятовал. — Иринушкин, — напомнил тот. — Что, Иринушкин, — спросил Иван Иванович, — и у тебя, поди, трясутся поджилки? Страховидно? — Боязно, — признался Володя. — То-то, боязно. Да и как не страшиться? — вздохнул Воробьев и кивнул на оконце, в котором оставалось небольшое, в ладонь, стекло, вся остальная рама была забита фанерой. Над крепостью стояло красное облако, поднятое разрывом тяжелого снаряда. Вода близ острова местами вздымалась и пенилась. Вспышки выстрелов сверкали то у основания стен, то на вершине. Едва стемнело, пополнение на двух шлюпках отправилось через протоку на остров. В небе почти не угасали ракеты, одна за другой взлетали, чертя пологие дуги. Огненные нити трассирующих пуль тянулись от Шлиссельбурга к крепости. Похоже было, невидимый паук ткет свою пряжу. Сравнение понравилось Володе. Но только он подумал об этом, сильная рука Воробьева сбросила его со скамейки на дно лодки. — Пригнись, дурья башка, — услышал он сердитый оклик, — продырявят, не заткнешь. Заметили, сволочи. Пули выпевали тоненькую песенку и, хлюпнув, уходили в воду. — Быстрей гребите! — прошипел Иван Иванович сидящим на веслах. Володя плохо помнил, как подплыли к причалу, как вошли в крепость, не через ворота, а через лаз, пробитый в стене. — К землянке — бегом! — скомандовал сержант, встречавший пополнение, и, пригибаясь, побежал первым. Собственно, это была не землянка, а крепостное подземелье под одной из башен. Огонь, гудевший в объемистой железной бочке с трубой, выведенной наружу, освещал портянки, навешанные вокруг, деревянные нары и стол, сколоченный из двух ящиков. Сводчатые потолки были низкие, о них того и гляди затылком стукнешься. Дневальный перестал подбрасывать щепки в печь, посмотрел на ввалившихся в подземелье бойцов и весело крикнул: — Новенькие прибыли! На нарах зашевелились, послышался кашель. Стукнул чайник, поставленный на бочку. Расселись на полу, поближе к печи. — У кого махорка? Кисет пошел по рукам. Закуривали не все: табаку уже тогда не хватало. Один дымил, а другие терпеливо ждали своих «сорока» — так почему-то называлась очередь на курево. Сосед протянул Володе дымящуюся, обмусоленную цигарку. — Спасибо, я не курю, — отозвался Иринушкин так неожиданно «по-штатски», что в подземелье засмеялись. Дневальный — теперь Володя рассмотрел его лицо с падающим на лоб чубом и вздернутым носом — подвинулся ближе, улыбаясь, спросил: — Откуда тут мальчонка взялся? Воробьев неодобрительно покосился на чубатого. — Ну, ты, зубоскал! Это тебе не мальчонка, а первономерной пулеметчик. Иринушкин, лежа на полу, прислушивался, как где-то недалеко вздрагивает земля от взрывов. Потом стало тихо. Тогда чутким ухом уловил он всплески. Должно быть, волна поднялась на озере. Проснулся Володя от холода и еще оттого, что у него из-под головы выдергивали мягкое, нагретое. Он воспротивился и услышал: — Давай-ка, давай мою стеганку. Командир вызывает. Перебирайся на нары. Э-эх, несмышленыш… Иринушкин узнал голос чубатого и пошел по подземелью, наощупь разыскивая нары. __________ Люди, с которыми рядом спишь и ешь из одного котелка, те, с кем делишь смертную опасность и солдатский труд, быстро становятся твоими друзьями, побратимами. Прошло несколько дней, и Володя уже знал, что чубатого зовут Степаном и что его насмешливость безобидна, он и над собой не прочь подтрунить в веселую минуту. По душе пулеметчику пришелся и Евгений Устиненков, гарнизонный почтарь, добродушный и необыкновенно сильный человек. Был он немногословен, говорил не красно, однако перечить ему избегали. Осердясь, он мог легонько толкнуть спорщика пальцами — и тот будто прилипал спиной к стене. Не понравился Иринушкину тихий, угрюмый артиллерист Зеленов: смотрит он тебе прямо в глаза, молчит, думает. О чем думает? Может, недоброе. Зато с Геннадием Рыжиковым, которого назначили на пулемет вторым номером, Володя поладил сразу. Низкорослый, скуластый, с лицом кирпичного цвета, этакий немудрящий человечек, Рыжиков был степенно рассудителен. К своему первономерному относился с уважением, разницы лет не подчеркивал. В первое же дежурство на огневой точке он рассказал Володе о своем горе. Семья у него, жена и дочка Феня, остались в Шлиссельбурге, где до войны Геннадий работал на фабрике. Шлиссельбург он называл по обычаю старожилов Шлюшином. Рыжиков очень интересно рассказывал про Фенюшку, какие у нее ямочки на локоточках, и зубешки щербатые, и что ходит она вперевалку, утеночком… Пулеметчик говорит, говорит, а на глаза вдруг слеза навернется. Володя как умел старался отвлечь его от тяжелых мыслей. — Чего это там на бровке зашевелились? — спрашивал он, хотя впереди виднелись только дымки. — Вот бы чесануть! Оба настораживались, с сожалением думая о том, что «чесануть» им никак невозможно. Они находились на «запасной точке». Через нее пропускали всех новых пулеметчиков, чтобы дать им присмотреться к врагу, уразуметь обстановку, закалить выдержку. Пулемет помещался под выступом восточной стены. Огонь из него можно было открывать только в самом крайнем случае. «Запасную точку» называли еще «скучной точкой».