Нам водою к нему плыти — не доплыти, Нам сухим путем идти — не досягнути. А что брать или не брать ли — белой грудью. Тихими всплесками, потом все громче, громче звучит берестяночка. Да нет, то ядра летят, дыбят воду и землю, сабля о саблю высекает искры. Развернув плечи, ликующе поет Ширяй: Тронулося войско ко стене, Полетели башни на берег. Отворилися ворота не проделаны, А проломаны из пушек ядрами. Победили силу шведскую, Полонили город надобный! Кто сложил эту песню? Кто первый спел ее? Неведомо. Но полюбилась она солдатам. Поют ее не только на Неве — по всей России. Славная песня… — Трофим, а Трофим, — вдруг растроганно говорит Логин, — иди к нам в пушкари. Право, иди. — Не пойду, — отвечает сиповщик, — думаешь, я забыл, как ты меня банником съездил… Все смеются, подталкивают Жихарева и Ширяя друг к другу. Медвежата скулят, путаются в ногах, хватают за ботфорты. Минуя крепость, к причалу Березового острова подходит валкий на волне, пузатый бриг. Паруса еще не убраны, а по прогибающимся доскам уже катят бочонки со смолой и медом. Повыше причала разбило плот с лесом. Десятки людей по пояс в студеной воде баграми ловят бревна, тащат их к берегу. Здесь рядом с брусчатым Гостиным двором строят хоромы. Плотники на подмостях — один внизу, другой вверху — тянут пилы. Сталь взвизгивает, разлетаются опилки. Тут же работные, навалясь грудью, ходят в вóроте. Корневище, зацепленное пеньковым канатом, поддается, приподнимает землю с блеклой травой. Канат натянулся, звенит… На скатах Березового острова, спускающихся к Неве, уже наметились улицы. Где повыше, посуше — блестят стеклами дома знати. Поодаль тонут в стылой грязи лачуги «Черной слободы». Улицы на скатах хорошо видны от стен крепости. В наезженных колеях вода. Кое-где остались борозды от старых посевов. Артели подкопщиков в лаптях с туго накрученными онучами врезаются лопатами в вязкую глину. Проходят солдаты. Шаг широкий, руки наотмашь. Щетинятся, сверкают багинеты. Что ждет тебя, юный город на взморье? Какие битвы? Какая слава?.. Друзья — солдаты памятного нотебургского штурма — вглядываются в новь, рождающуюся вокруг, закипающую, как крутые валы под ветром-сиверком. Трофим говорит тихо, но все его слышат: — Подрастает Санкт-Петербург, нашего Орешка молодший брат! Зазвонили колокола под шатровым шпилем. Ударили пушки на стенах. Окутались дымом фрегаты на рейде. Прогремел салют в память и в честь шлиссельбургской виктории. Долгий раскатистый гул пронесся над Невой. Тому гулу не смолкать в веках. ОРЕШЕК Г Л А В А I БОЙ НА НЕВЕ Осенью 1941 года, на третий месяц войны, гитлеровские войска подошли вплотную к Ленинграду. 26 августа пала Любань. Через день — Тосно. 29 августа вражеские мотоциклисты вырвались к предместьям Колпина. Группа немецких армий «Север» двигалась к Неве. На штабных картах стрелы устремлялись от Мги к Шлиссельбургу. Стратегический план Гитлера был очевиден: ударом на Шлиссельбург окончательно перерезать дороги к Москве и Вологде, полностью окружить Ленинград и взять его, если не штурмом, то измором. Близилось мглистое сентябрьское утро. Молодой боец, почти мальчишка, пробирался к Шереметевке. Подпоясанная шинель коробилась на нем: не прилежалась еще к плечам. Скатавшиеся жгутом лямки мешка резали грудь, винтовочный ремень неловко сползал к локтю. Лицо бойца было мокро, к коленям пристали комки грязи. Видно, не раз припадал он к земле под злым посвистом осколков. Остановился боец, смахнул рукавом пот со лба, вскинул голову. Он услышал песню. Лицо растер ладонями — нехорошо чудится. Откуда быть песне в этом аду? Но вот и шаги послышались, ладные, дружные. Из-за поворота дороги показался взвод. Шли плечо в плечо, мерно взмахивая руками. Командир впереди. Он не высок, но, что называется, плотно сбит. Пилотка сдвинута на черных волосах. Черты лица крупные. Карие глаза пристально смотрят на вздыбленное поле, на лес, откуда тянет пороховым дымом. Его глухой бас приметен среди звенящих молодых голосов. А песня знакомая, строевая. Боец проводил глазами взвод, подумал о командире: «Должно быть, умный, добрый человек». И, наверное, все, кто сейчас видел шагающих и поющих, думал о них с благодарностью. В эти грозные минуты любой приказ мог быть не понят, окрик только усилил бы смятение. Песня возвращала людям спокойствие. Боец посмотрел на свои сбившиеся обмотки, виновато поправил их. В первый раз за эти месяцы пришла мысль о себе: «Хорошо, Володька, что на твоих плечах шинель, и в руках — ружье». Он огляделся. Красноармейцы занимали оборону у берега. Они деловито ставили ручные пулеметы на треноги. Лопатами-коротышками углубляли боевые ячейки, рыли ниши для боезапаса. Земля была глинистая, мокрая и падала со звучным шлепком. Бойцы ругались, с усилием вытаскивали ноги из болотистой, потревоженной земли. Но работу свою делали упрямо, без передышки. Оно было простое и мудрое, спокойствие людей, идущих в бой… В верховьях Невы левый берег окутало дымом. Душная гряда наваливалась на стынущую реку, затягивала просторы Ладоги. Пароходы уходили с воющими гудками. Темные облака пронизывало огнем. В разрывах виднелись белый собор с разбитой кровлей и горящие дома Шлиссельбурга. Чадные хлопья заносило на другой берег, в притихшую с края бухты маленькую Шереметевку и поодаль, в Морозовку. Весь день через Неву переправлялись беженцы из Шлиссельбурга на катерах, на лодках. Кое-кто вплавь. Течение здесь, в истоках, яростное. А вода люто холодная. Не многим пловцам удавалось достигнуть правого берега. В домиках на мысу, где жили ладожские лоцманы, беженцы обогревались, сушили одежду. Скоро в домиках не стало хватать места. Разожгли костры вокруг. Люди, сломленные усталостью, волнением, засыпали у огня. Сон был похож на беспамятство. Девочка лет восьми, в сбитом платочке над испуганными глазами, переползала через спящих, заглядывала в лица, спрашивала: — Где мама? Не видели мою маму? Старик с коричневым лицом, без шапки, в брезентовом плаще взял девочку за руку. — Придет мама. Пойдем-ка вместе поищем ее. И они ушли к берегу.