Грибов выгнулся снова, заскулил и вдруг затих. Глаза его медленно закрылись. — Отрубился, — буркнул Крыгин, смахивая полотенцем пот с лба пленника. — Нелепые создания. Чуть что, сразу в обморок. На лице женщины — Маша видела особенно чётко — блуждала странная улыбка. Она, не отрываясь следила за тем, что происходит и, видимо, ей это очень нравилось. Потом сказала: — Антон, не задерживайся. Я спать не буду, подожду тебя. — взмахнула рукой и вышла. Крыгин еще несколько минут — а на самом деле чуть больше, чем вечность — возился с привязанным телом. Что-то бормотал себе под нос, протирая Грибову подмышками, шею, затылок. Маша разобрала: — Обожаю её… больше всей своей жизни… Если бы предложили… Не раздумывая… Убил бы ещё, и ещё, бесконечного много раз… Он закончил, скомкал грязную бумагу и швырнул Грибову под ноги. Прошёл мимо шкафа, продолжая бубнить под нос что-то невнятное, агрессивное. В комнате погас свет. Скрипнула дверь. Маша какое-то время сидела в окружении детских вещей из прошлого, вдыхала запах старья и плесени, а потом осторожно выбралась из шкафа. Грибов смотрел на неё. Взгляд уже не был безумным, скорее жалостливым, несчастным. Кровь, конечно, не остановилась, вытекала медленно из рваных ссадин на обнажённом теле. — Вы меня видите, — сказала Маша. — Это прекрасно. Я знаю, что у вас в голове. Вернее, кто там сейчас сидит. Понимаю, вы напуганы. Я тоже, до безумия. Сейчас же сбежала бы отсюда, если бы была возможность. Она услышала на улице звук открываемой калитки, скрип снега под ногами. Кажется, нет смысла заманивать Крыгина в бабушкин дом. Он и сам собрался туда наведаться. Осталось только каким-то образом направить его на задний двор… — Я сейчас подойду и попробую вас вытащить отсюда, — продолжала шептать Маша. — Всё будет хорошо, наверное. Она нащупала взглядом нож под ногами Грибова. Подобралась, перебирая руками и ногами по полу, как какой-то дикий зверь. Удастся ли поднять в этот раз? Зажмурилась. Далёкие тени шептали, подсказывали, направляли. Главное — сосредоточиться. Пальцы нащупали пластиковую ручку ножа, заляпанную кровью. Сжали. Осторожно подняли. — Так, хорошо, ещё, ещё… Вспомнила, как убивала отчима, как лезвие распарывало его кожу, рвало мышцы, погружалось в тело. Злость придала уверенности. Ну же, сколько ещё уродов осталось на земле? Сколько их вот так свободно бродят в темноте и ищут очередную жертву? В чём виновата Наташина мама? А отец, привязанный здесь? — Ты и сама по уши в дерьме. Всё верно, не бывает хороших или плохих. Есть нормальные и ненормальные. Маша сейчас старательно возвращалась к «нормальности». Какая ирония — стать нормальной после смерти, оставив после себя столько всего, что вовек не очистится… Она подняла таки нож, слепо ткнула им во что-то мягкое. Второй рукой нащупала натянутую верёвку и принялась её разрезать. Перед глазами мелькали искорки. Верёвка подалась легко, лопнула от напряжения, и сразу же обмякла. Маша быстро перерезала ещё в нескольких местах и только после этого открыла глаза. Грибов стоял перед ней на коленях, торопливо стаскивал с себя обрывки, сдирал скотч. — Ты кто такая? — зашептал он осипшим голосом. — Что происходит? Кто вы все такие? На секунду замер, будто прислушивался к кому-то внутри головы. Потом протянул руки со скрюченными грязными пальцами к Маше, взял её за голову и резко прислонил свой лоб к её лбу. Искры вспыхнули ярко и болезненно. Маша вскрикнула, чувствуя, как её сознание наполняется густой темнотой. Ведьмы перебирались обратно. Или, наоборот, затаскивали её в голову Наташиного отца. Ты справилась! Мы все справились! Иди к нам! Теперь нужно найти выход отсюда, вернуться к кладбищу и закончить дело. Мужчина нам поможет. У мужчины есть силы. Иди к нам. Она увидела десятки рук, которые выползали из темноты. Она хотела спросить: как же вы меня схватите? Это ведь происходит внутри головы. Но они схватили, обняли, погладили, приласкали и повели за собой. Маша почувствовала, что больше ничего не боится. Шёпот ведьм обволакивал, как тёплое одеяло. Она перестала чувствовать собственное тело, зато поняла, что теперь стала лёгкой — воздушной! — самой воздушной девочкой в мире! Ей больше не нужно было закрывать глаза, чтобы видеть ведьм. Женщины, девочки, девушки и старухи — они толкались перед ней, протягивали руки, чтобы прикоснуться. Они улыбались окровавленными ртами, подмигивали пустыми глазницами. Но не страшно, правда, ничего страшного. Они не виноваты, что были убиты и похоронены. Как и Маша не виновата в том, что оказалась в пластиковом ведре. Мёртвых вообще нельзя ни в чём винить. Пошли, дорогая. Наш путь должен завершиться на кладбище. Мужчина поможет. Мы надеемся, что поможет. Она тоже заулыбалась им в ответ. Пошла за ведьмами по шаткому мосту, и сама не заметила, как превратилась в тень. Где-то в реальности со звоном упал нож. Чей-то сиплый голос спросил: — Как тебе удалось?.. Но дальше Маша уже не слышала. Ей стало не до этого мира. Глава девятнадцатая 1. Первая ясная мысль: открыть окно и выпрыгнуть. Прямо в снег, на задний двор чужого дома. А потом бегом, бегом, пока никто не видит, через забор, по тёмным улицам, к железной дороге или к площади у магазинов, где постоянно стоят маршрутки и толпятся таксисты. Уговорить, уболтать, умолить, чтобы отвезли в больницу или в полицию. Куда-нибудь, лишь бы подальше от всего этого… — Как тебе удалось? Грибов осторожно поднял голову и увидел сутулого. Тот стоял в дверях, с пиалой в руках. Рот мгновенно наполнился едкой, противной слюной. Грибов вспомнил, как глотал вязкую сладковатую жидкость, как она налипала на нёбе, заполняла горло, проваливалась в желудок ледяным камнем, а потом растекалась по телу, изменяя, ломая сознание… Что-то про любовь, да? Он не мог вспомнить конкретику, только на уровне обрывочных ощущений. Как любил, безудержно, Надю. Рвался к ней. Хотел защитить от всех. Стать единственным для неё — верным и нужным. Но эта любовь накатывала волнами, а потом случался отлив. Во время него мир ломался заново и приходили страх и ненависть, два верных товарища. Грибов боялся, что его убьют. Ненавидел Крыгина. Пугливо забивал мысли о побеге и жаждал — о, как же сильно он жаждал — чтобы сутулый пришёл и дал выпить проклятую жидкость. Сколько времени прошло с того момента, как он стоял в лесу и смотрел на пятна крови, исчезающие под снегом? Минут двадцать или вечность? Сутулый шагнул к нему, поставил пиалу на табурет около шкафа. — Слышишь меня? — спросил он сипло. — Как ты верёвки-то развязал, красавчик? Он был без плаща, зато в свитере с высоким горлом. Грибов разглядел полоску шрама на подбородке у сутулого, уходящую вниз. Может быть, ему тоже когда-то отрубили голову, как той девушке? — Отвечай. Грибов слабо мотнул головой. Какие-то мысли зашевелились в темноте сознания. Он вдруг вспомнил о силуэтах, которые будто бы вытаскивали его из зловонного вязкого болота. Женщины, девушки, старухи — их было много, они толпились вокруг, протягивали руки, брали его за плечи, волосы, касались лица, груди. Они шептали наперебой разное. Поддерживали. Уговаривали. Очищали — вот правильное слово. Очищали Грибова от колдовского зелья. Сутулый присел перед ним на корточки, взял за подбородок, поднял голову и заглянул в глаза. И в этих зелёных страшных глазах Грибов увидел правду. Что-то внутри него всколыхнулось, заставило резко податься вперёд. Он впился пальцами в плечи сутулого, рванулся из последних сил, скрежеща зубами, и прислонился лбом к сухому и горячему чужому лбу. Из его глаз хлынула темнота, как по мосту между сознаниями. Мы ждали тебя! Спасибо! Посмотрим!