Персональный Ад закончился, её вышвырнуло в темноту, к Наташе, в тот мир, откуда уже больше не выбраться. И вернуло обратно… — Я, блин, призрак, — шепнула она. Ты проводник, девочка. Ключ от дверей. Умница. — Нахрена мне это надо вообще? — она почувствовала, что злится. — Лежала бы сейчас мёртвая, никого бы не трогала… Я-то думала, что помогаю выпутаться Наташе, себе… А тут… Она не находила подходящих слов, а неподходящие застревали в горле. Маша легонько пнула ведро, и мертвое лицо на поверхности пришло в движение, губы будто расползлись в улыбке. Ты ведь хочешь отдохнуть, да? От того, что происходило. От персонального Ада, от отчима, от жизни. Тогда тебе к нам. Наташа провела тебя сюда, чтобы ты оказалась с нами, девочка. Всего один шаг — и мы окажемся вместе. — Зачем? Лежать с вами на заднем дворе бабы Рябы? Бесконечно жаловаться на ужасную смерть? Ждать чего-то? Нет, девочка, конечно нет. Мы будем свободны, как только чары спадут. А свобода — это такая штука, когда тебе не о чем больше будет жалеть. Это главное. Ни сожалений, ни грусти, ни дурных воспоминаний и страхов. Ты ведь этого хотела, девочка? Она подумала и кивнула. — Наверное, да. Но я всё равно не понимаю… Почему нельзя было сказать об этом сразу? Тогда ты бы не прошла весь путь через двери. Наташа не смогла, и ты бы не смогла тоже. — Это, блин, всё объясняет. Маша тяжело вздохнула. Посмотрела на человека, привязанного к шведской стенке. Подойди к нему, закрой глаза. Прислонись лбом к лбу. Она послушно приблизилась. Человек как-то весь сжался, выпучил глаза, заёрзал, насколько это было возможно. На нём сильнейшее заклятие любви. То, что привязывает человека к другому человеку, вопреки всему. Ломает волю и дух, заставляет любить до смерти. Это заклятие — паразит. Все в этом доме им одержимы. — И я могу его снять? Ты нет, но мы можем попробовать. Впусти нас в его несчастные мысли. В темноте шевелились силуэты. Ведьмы шептали что-то, многоголосно и неразборчиво. Им не терпелось приступить к делу. На то и ведьмы, чтобы снимать заклятия, верно? Маша набрала побольше воздуха в грудь, задержала дыхание, будто собиралась нырнуть, и прислонилась лбом к лбу Наташиного отца. Она почувствовала влажный холод, запах пота, запах страха. Перед глазами забегали искорки. Чёрные силуэты мёртвых ведьм бросились к Маше и сквозь Машу, в чужое сознание, как по мосту на ту сторону темноты. Человек шумно, с присвистом, вздохнул носом и задергался, натягивая слои скотча и верёвки. А потом Маша увидела его безграничную любовь к бывшей жене. Это была чёрная любовь, похожая на грязь — липкая, дурно пахнущая. Любовь через отвращение, через преодоление — такой любви не место в мире живых, но она есть. Её навязывают, ею шантажируют, околдовывают. В ней вязнут, как болоте, медленно погружаются и в конце концов захлёбываются или задыхаются от невыносимых миазмов. Или сходят с ума. Голова Грибова была под завязку набита любовью. Будто кто-то заливал туда тёмную жидкость — она лилась через ноздри, сочилась сквозь веки и из рта — и никак не желал останавливаться. Кто-то желал, чтобы Грибов любил бывшую жену до безумия. Сквозь закрытые веки Маша увидела тёмные силуэты ведьм. Они расплывались в грязи бесконечной любви, но продолжали двигаться вперёд. Голоса в голове набросились: Нужно очистить его! Посмотрите, здесь всё в нескончаемом мраке. Это не любовь, это несчастье. В жизни так случается, когда несчастливый человек принимает сделанное ему добро за влюблённость и затем движется за мнимой любовью, не подозревая, насколько же он может быть несчастлив в конечном итоге. Поднажмём. Нам надо вытащить его из бездны, он нам нужен. Маша открыла глаза и отстранилась. С Грибовым происходили метаморфозы. Глаза его бешено вращались в орбитах, на висках и на шее сильно вздулись вены. Мышцы напряглись, да так, что кое-где веревки впились в кожу и разодрали её до крови. Грибов как будто ломался изнутри — у него были дёрганные, ломкие движения, насколько позволяли верёвки. Грибов стонал. Грибов скулил. Лоб покрылся каплями пота. — Я сейчас, я помогу, — зашептала Маша. Она поняла, что происходит. Ведьмы, перебравшиеся в сознание Наташиного отца, старательно вычищали заклятие, или как оно там могло называться на самом деле… А её задача сейчас — освободить Грибова, распутать. Маша нащупала пальцами тугие узлы верёвок, несколько секунд тыкалась в них, пока не сообразила, что просто так распутать не удастся. Заметалась по комнате, пытаясь найти что-нибудь острое, обнаружила на подоконнике кем-то оставленный нож с коротким лезвием и треснутой пластиковой ручкой. Схватила его — побежала к Грибову. Нож выпал, будто просочившись сквозь руку. — Серьёзно? Все эти призрачные штуки именно сейчас? Она нагнулась, пыталась поднять нож, но пальцы прошли сквозь рукоять, едва ощутив твёрдость пластика. Грибов извивался, поскуливал, выгибал спину. Кожа содралась уже в нескольких местах, по обнажённой разгорячённой коже текла кровь. — Ну же! Давай! Ну же! — шептала Маша, отчаянно скребя пальцами. Наверное, как только она поняла, что является призраком, сработало что-то на подсознательном уровне. Бывает же такое, да? Как в поговорке про слона, о котором ни в коем случае нельзя думать. После нескольких неудачных попыток нож сдвинулся буквально на несколько сантиметров. Маша закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Персональный Ад закончился. Теперь есть возможность подзаработать на Рай. Ну же, не упусти шанс. Ради бабушки. Ради всего, что произошло. В темноте сверкали искорки. Тени ведьм были где-то далеко. Доносилось эхо многочисленных голосов, похожее на шелест крыльев. Пальцы сжали рукоять. Маша почувствовала, как нож оторвался от земли. Тут же, не поднимаясь, на коленях, подползла к Грибову — и только после этого осторожно открыла глаза. Нож, звякнув, упал к его ногам, в лужицу крови. Грибов выгнулся особенно рьяно, на изломе, грубо разодрав себе кожу на груди крест-накрест от верёвок, а потом внезапно обмяк и повис на шведской стенке, будто умер. Маша знала, что это не так. Она слышала голоса. Слышала уставший смех. — Получилось. У них всё получилось, — пробормотала она, чувствуя, как от облегчения кружится голова. Может ли вообще у призрака кружиться голова? Смешно. Нужно будет рассказать Наташе, если они когда-нибудь теперь смогут пообщаться. За спиной, из-за двери в коридор, раздался вдруг приглушенный мужской голос. — Как считаешь, самое время? Ему ответил женский, неприятный: — Надя разозлилась на меня, но это и к лучшему. Злость делает людей слабее, сам знаешь. — Отличная фраза, милая! Маша подбежала к платяному шкафу слева от окна. Дверца отворилась бесшумно, дыхнув холодным запахом старости и спёртости. Маша юркнула в еще более густую черноту, чем была в комнате, в окружение вещей. Потянулась за дверцей и осторожно её прикрыла. Едва разжала пальцы, в комнате зажегся яркий свет. Он проник внутрь шкафа, осветив висящие вокруг на вешалках детские одежды. Маша разглядела кружевные платьица, брючки, костюм матроса, шортики, шубку с капюшоном в виде медвежьей головы, с ушами. В полосках света закружилась густая пыль. Мужской голос из комнаты: — Оксана, солнышко, захвати бумажные полотенца. Наш герой-любовник тут ёрзал немного. Маша прильнула к щели между дверьми, мимолётно размышляя о том, увидит ли её вообще кто-нибудь? Зачем надо прятаться, если ты призрак? Но так было лучше, надёжнее. Тем более, когда ты в доме таких страшных людей… Сквозь щель видела периметр комнаты. Обои в комнате тоже были наклеены детские — голубое небо с облаками, самолетики, оставляющие позади себя извилистые следы, солнышко и желтые линии солнечных лучей. Вполне себе жизнерадостная комната. Потом в поле ее зрения возник человек из администрации, Крыгин. Он был одет в брюки и рубашку, расстегнутую на груди. Рукава небрежно закатаны. При взгляде на него, Маша снова почувствовала боль под подбородком от удара топора. Она вспомнила выражение лица Крыгина, когда он бил — мерзкое, улыбчивое. Лицо извращенца. — Зачем же ты так сопротивляешься, дорогой? — пробормотал Крыгин, и в его голосе слышалась брезгливая жалость. — Расслабься, позволь любви заполнить тебя. Это лучшее чувство на свете. Я много лет с ним живу и, если позволишь, ни разу не пожалел. В поле Машиного зрения появилась высокая некрасивая женщина — в махровом халате, с закрученными в бигуди волосами — небрежно протянула Крыгину пачку бумажных полотенец. — Фу, блин, грязища. Что за идиотская идея привязывать Грибова здесь? Оставил бы в подвале. — Его нужно поить. Сутулый занимается каждые два часа. Наполнять любовью. Помнишь, как ты звала меня в гости на чаёк каждый день? Так и здесь, но в ускоренном варианте. Если всё пройдёт хорошо, к Новому Году господин Грибов никуда больше от нас не денется. — Главное, чтобы не умер раньше времени, — брезгливо произнесла некрасивая женщина. — А то перебор случится. Сначала дочь, потом бывший муж. Надя может с катушек слететь, а нам этого не надо. — Не надо, милая. Верю, что не надо. Но дочь, может, и выкарабкается. У неё хорошие врачи, я проверял. Крыгин принялся обтирать вспотевшее и окровавленное тело. Грибов задёргался и замычал, вперил в человека из администрации выпяченные раскрасневшиеся глаза. — Ну же, не сопротивляйся, дурачок, — ласково произнёс Крыгин. — Как смотрит, а? Ненависть в глазах. Я думал, зелья в тебе уже много, а нет. Попрошу увеличить порцию. У нас этого добра много.