А вот домой идти не хотелось. Потому что дома Олег. Разъяренный, дикий, страшный отчим. Иногда Маша думала, что Олег — это её персональный демон, выбравшийся из Ада, чтобы каждый день, каждый час, каждую минуту напоминать о том, куда Маша попадет после смерти. Думать о смерти в семнадцать с половиной лет рановато, но Маша имела четкое представление как умрет (в страшных муках) и куда попадет (конечно, в Ад). Сама заслужила, тут ничего не поделать. — Чего стоишь? — мама нервно засунула в рот тонкую сигаретку, раскурила. На улице было холодно и темно. Метрах в сорока от крыльца стояла ёлка, с которой кто-то содрал украшения, обнажив потрепанные кривые ветки. Ощущение Нового года, праздника, стремительно улетучивалось. Мама быстро затянулась несколько раз, уронила окурок на крыльцо и втоптала его в снег носком сапога. — Мы еще дома поговорим, — пообещала она. — Достала ты меня. Я тебя не для того рожала, чтобы всю жизнь мучатся. — А ты не мучайся, — вяло огрызнулась Маша. — Оставь меня здесь и вали к своему Олегу. Мама больно всадила тонкие пальцы в Машино плечо: — Не учи меня жить. Придём домой, разберёмся. Ничего они не разберутся. Мама по дороге зайдет в любимый кисок, где усатый и улыбающийся Ашот продаст ей два шавермы в лаваше и бутылку водки. У него продавалась самая дешевая водка в районе. Потом они зайдут в подъезд, первая дверь налево на первом же этаже. Квартира под номером три. Нетерпеливая мама скорее всего просто разуется, а потом побежит в кухню, не снимая пальто и перчаток. На кухне достанет рюмку, нальет немного — на треть — и залпом выпьет, чтобы утихомирить жар, сжигающий её изнутри. И с этого момента — никаких больше разговоров и нравоучений. Только тёплая шаверма с кусочками подгорелого мяса и водка. Где-то в десять часов мама соберётся спать и, если повезёт, дойдет до кровати. Если не повезет — генеральный план. Главное, не забыть повернуть мамину голову, чтоб не захлебнулась. Они в молчании дошли до киоска, Маша осталась на улице, переминаясь с ноги на ногу. Сквозь окошко было видно лицо Ашота, который что-то говорил маме, не переставая улыбаться. С мамой ещё можно было жить. Но в одиннадцать со смены возвращался Олег. — Пойдем быстрее, пока не остыла! — мама вышла из киоска, размахивая прозрачным пакетом, в котором лежали две шавермы, завернутые в промасленную бумагу. Одну мама съест сама. Вторую оставит Олегу. А он наверняка скажет, что это говно есть не будет и пожарит себе яичницу. После одиннадцати вечера кухня — это королевство демона. Олег в ней повелитель. Сначала яичница, потом ужин, стопка водочки, огурчик. Включит крохотный телевизор, стоящий на холодильнике, будет смотреть что-то по ТНТ, ржать, ковыряться в зубах, положит ноги на стол, откинувшись на спинке стула. Одна рука под голову, второй чешет живот. И в какой-то момент Олег вспомнит, что в соседней комнате сидит Маша. Он не каждый вечер вспоминал. Кошмар имел свойство прекращаться. Иногда случались сбои — не засыпала мама — и Олег вынужден был заниматься с ней сексом (мама стонала за стенкой хриплым прокуренным голосом, словно кошка, которую тащат за хвост). После секса Олег, как правило, из комнаты не выходил, и Маша могла свободно перемещаться по квартире. Иногда ему ничего не хотелось, и он засыпал там же, на стуле, под смех юмористов из телевизора. Часто Олег просто развлекался. Он застывал в дверях Машиной комнаты сгорбленной страшной фигурой и спрашивал: «Ну как, боевая готовность?», имея ввиду всё самое ужасное, что только можно было представить. Ему было интересно наблюдать за Машиной реакцией. Олег медленно ощупывал взглядом ее фигурку, ухмылялся. Это была улыбка демона. Человека, который однажды переступил черту. Насмотревшись вдоволь, Олег уходил. Подобное развлечение могло повториться два-три раза за вечер. И никогда не было понятно, зайдет ли Олег в комнату, или останется на пороге. Захочет ли продолжить или просто что-то в его сумасшедшем сознании требовало подобных игр. А Машу трясло каждый раз, когда открывалась дверь. Маше хотелось оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда. Впервые за много дней ей стало дурно от этой вязкой предсказуемости. Ничего и никогда не изменится. Еще несколько десятков метров по оледенелому тротуару до подъезда. Она зайдет в квартиру, начнётся еще один вечер, а на окнах те же решетки в виде солнышка (вроде бы от воров, но на самом деле они предназначены для того, чтобы никто не мог выбраться наружу), мама напьется, а Олег застынет на пороге и, ухмыльнувшись, спросит: «Боевая готовность?», и если ему захочется, то он войдет. — Мам, —— Маша остановилась у подъезда, разглядывая ступеньки, посыпанные песком, и металлическую дверь с мигающим домофоном. — Мам, я хочу погулять. Можно? Мама, торопившаяся домой, пока не остыла шаверма, поднялась к дверям, принялась рыться в сумочке в поисках ключа, не оборачиваясь, спросила: — Ты дура что ли совсем? Я только что двадцать минут ругалась с директором и этой дамочкой, которая классный руководитель! Тебя отстранили от занятий! Что мне теперь с тобой две недели делать? — она победно зажала в руке электронный ключ, прислонила его к домофону. Дверь отворилась, и мама поманила Машу рукой. — Поэтому, блядь, марш домой! Никаких гуляний как минимум неделю. Отрублю интернет и выдерну все антенны. Наказана по полной, поняла? Маша глубоко вздохнула. Если развернуться и убежать прямо сейчас, ни о чем не думая, бежать до тех пор, пока не устанет… тогда что? Найдут ли? Будут вообще искать? — Ну? — спросила мама. — Не заставляй меня повышать голос. Если не убежать, подумала Маша, разглядывая мамино помятое лицо с набрякшими мешками под глазами и с потрескавшимися губами, то все останется как прежде. Тренировочная площадка для попадания в Ад. Заслужила. Она знала, что заслужила. Поэтому медленно, растягивая последние секунды, давая самой себе самый-самый последний шанс, поднялась по ступенькам, обогнула маму и зашла в подъезд. Внутри пахло мокрыми тряпками. Тусклого света лампочки было недостаточно, чтобы нормально осветить прямоугольную площадку с рядами почтовых ящиков и дверьми квартир. — Никакого интернета, телефона, телевизора! — проворчала мама, закрывая входную дверь. — Из-за тебя шаверма остыла, теперь придется разогревать. 2. Последний год Маша часто просыпалась от страшного крика, звучащего в голове: «Подойди сюда, выродок! Видишь? Смотри! Смотри, что ты наделала!» Яркая картинка сна стремительно тускнела, оставляя обрывки воспоминаний: пятна крови на столе, на линолеуме, перевернутая кастрюля, бутылка пива и ярко-алые капли на руках и на лице Олега. Его большие выпученные глаза. «Это все ты! Я же просил не лезть! Я же предупреждал!» Персональное место в Аду, она помнила. Пока просыпалась, силясь вырваться из ночного кошмара, слышала в голове ещё что-то. Вжжик — резкий и быстрый звук — вжжик — тяжелый, с хрустом. Иногда он уходил вместе с кошмаром, иногда приходил без него. Этот звук возник и сейчас, когда Маша зашла следом за мамой в квартиру, закрыла дверь, провернула ключ. Увидела черные тяжелые ботинки Олега. Значит, пришёл раньше времени. Мама предсказуемо стащила сапоги, проклиная заевшую молнию, пошла на кухню. Задела пакетом дверной косяк, и бутылка внутри тяжело звякнула. Маша присела на обувную полку. В коридоре было полутемно, из трех ламп горела одна. Кисло пахло из мусорного пакета, который никто не выкидывал уже пару дней — всё подбрасывали в него пакеты из-под чипсов, банановую кожуру, недоеденную вермишель, будто в ненасытную пасть Мусорного Монстра. Может, взять этот пакет, выйти с ним и больше никогда-никогда не возвращаться? Последний шанс. Из пакета наполовину вывалилась банка из-под сгущенного молока. Банка была забита сигаретными окурками, часть окурков рассыпалась по полу, в мокрую темную лужицу от растаявшего снега. Как хорошо было бы выскочить сейчас на улицу. В мороз. В одиночество и тишину. — Ага, приперлися! Маша вздрогнула. В дверном проеме кухни стоял Олег. Он был худым и сутулым, из-за чего особенно выделялся его округлый «пивной» живот под выпирающими ребрами. На безволосой груди, над левым соском синела старая армейская татуировка: группа крови и род войск. Еще одна татуировка была у него на костяшках пальцев. Четыре буквы: «В.Е.Р.А.». Каждый раз, напиваясь, Олег подсовывал кулак под нос Машиной мамы и говорил глухим голосом: «Вот, с-сука, настоящая любовь! Чистая и незамутненная. А ты так, шавкой была — шавкой и осталась». Сейчас он тоже был пьян, едва стоял на ногах. Видимо придумал какую-нибудь отговорку на работе и вернулся в обед. Как обычно. С того момента пил, не переставая. Недобрый у него был взгляд. В коридор вернулась мама, на ходу раскуривая сигарету. Уже успела опустошить рюмочку холодненькой. Прошла к вешалке, сняла пальто, потрепала Машу по голове. Выпив, мама становилась добрее. — В общем, Машка, задала ты матери задачку, — произнесла она, выдыхая дым к потолку, где тот закружился вокруг единственной целой лампочки. —Дедушке уже не позвонить, сечёшь? У него своих проблем по горло. Дуй в комнату, и чтобы не выходила до ужина. Я позову. А завтра решим, что с тобой делать. Телефон только сдай. — Ремня ей всыпать, вот что! — хохотнул Олег. — Меня отец только так и учил. И хорошо воспитал, между прочим, я эти звезды на жопе до сих пор помню. Маша поспешила в свою комнату. Для этого пришлось обогнуть Олега. Тот схватил её за локоть, подтянул к себе и шепнул коротко: — Нарвалась, выродок. Интонация была такая, что Маша сразу поняла — сегодняшняя ночь будет долгой. Хрен там он уснет раньше мамы. На таких, как Олег, водка не действовала. — Вали давай, в комнату! — грубо буркнул он и потерял к Маше интерес. По крайней мере, в ближайшее время. Маша прошла к себе, закрыла дверь и долго стояла, прислушиваясь. Доносился голос матери, которая рассказывала о том, какие в школе все мудаки, и эта девчонка сучка, и вообще никто ничего вокруг не понимает в воспитании детей. Олег вставлял свои пять копеек. Звучали слова про ремень, воспитательные цели и про то, что дедушка никогда не помогает. Большой человек, а к родственникам относится, как мудак. Господи, пусть она и дальше будет уделять много времени сериалам, водке и шаверме! Маша не верила в бога и не молилась, хотя иногда хотелось. Должен же быть какой-то волшебный момент в этой жизни. Иначе как? Олег всегда поджидал Машу на кухне. Кухня и ванная комната — два священных места для демона. — Ты только скажи! — донесся его возбужденный голос. — Я хоть сейчас ремнем по заднице! Учить её надо, чтобы не повторяла. А после школы что она будет делать, без мозгов? Учиться оставалось всего полгода. Можно хоть завтра уехать из Петербурга, например, в Москву, поступить в какой-нибудь колледж. Маша неплохо рисовала. Наверняка есть колледжи, где учат рисованию. Она прислонилась к двери спиной, закрыла глаза. Знала же, что никуда отсюда не уедет. Это её проклятие — остаться в квартире с Олегом навсегда. — …была бы бабушка… — донеслось из-за двери. — Нахер твою бабушку… 3.