Хворый немного подумал и сказал настолько спокойным голосом, насколько мог говорить в такой момент: – Да, я в игре. Скоро буду. Всё ещё на старом месте? – Да, езжай туда. Жду. Шило бросил трубку. Не иначе раздавать распоряжения о подготовке к засаде. Однако это вполне удобный шанс к нему подобраться. Он вряд ли станет устраивать пальбу издалека: где его подонкам тягаться с Хворым? Нет, Шилу нужны гарантии. А гарантии – они на максимально ближней дистанции. Вот тут-то лейтенант Хворый и проявит своё мастерство во всей красе. Угостит всех. Обиженными не отпустит. Теперь смысл дышать дальше у него был один: месть. Разорвать Шило, убить его ублюдков всех, до последнего. Вынести им всем мозги, утопить в крови, порвать их. А дальше… А дальше, как пойдёт. Да и не очень-то важно. Главное – убить Шило. И всех его шестёрок. Всех! Это Юрий виноват в том, что эти скоты убили Машу и Сёму, ему же и мстить за них. Мстить так, чтобы навсегда остаться в бандитских байках символом неизбежной мести! – Мама, быстрее. Уезжай. Я нашёл себе занятие на ближайшие несколько часов. – Юрочка… – Быстрее, мама, время не ждёт. То, что я сейчас сделаю – единственный мой шанс остаться в живых. Быстрее, мама. Если получится, встретимся там, на однокомнатной. И мама с сумкой самого необходимого быстро вышла из дома, причитая и охая. Уже через несколько минут она села в автобус, только что подошедший к остановке неподалёку. Как только ушёл автобус, Юрий принялся за подготовку. Открыв тумбочку у кровати, он нашёл там свою вторую, запасную Беретту, взятую у одного из убитых в прошлом году анархистов в качестве трофея. Благо, именно этот пистолет был у убитых бандитов, а потому у них можно было разжиться дополнительными патронами, которые в минуту нашли себе место по карманам лейтенанта ГСБ. Учитывая, что охрана Шила – это человек тридцать, имеющихся семидесяти патронов Хворому должно было хватить с головой. Затворы щёлкнули, услаждая Юрию уши. Желанная месть была близко. Разлетевшийся мозг Шила, отчётливо вырисовывавшийся воображением манил лейтенанта. – Ну, погодите, подонки! Я ещё на ваших похоронах три баяна порву! После того, как я порву вас, это будет проще парной репы… Юрий быстро вышел, сел в машину, едва слышно сквозь скрежет зубов завёл её и помчался вперёд, к заброшенному особняку панов Микалишеков. Там состоялась первая с Шилом встреча. Там же состоится и последняя… Пятница Капитан ГСБ Братослав Ворач вошёл в допросную, хлопнув дверью. Он знал, что ничего не добьётся, но для проформы было надо. За столом, откинувшись на спинку стула, сидел уже избитый человек с заплывшим глазом и подтёками крови. По фамилии Дрынка, по имени – Роман. Задержан во время перекура, когда толкал «речь, в которой содержался призыв выгнать американцев из Черноруссии». Ну, как речь? Человек просто агитировал рабочих в личном разговоре настойчиво и прямо, без обиняков, но в протоколе надо обязательно написать про речь, для большей солидности, как будто человек митинг организовал. Подозревается в сотрудничестве с красными, но ничего не сказал. Даже под пытками. Братослав никогда не был любителем этого дела, а потому пытался начальство отговорить: мол, всё равно он ничего не скажет, если идейный, только сотрудника зря напрягать. Но начальник 2-ого следственного отдела майор Панек пресёк все разговорчики. В итоге, как и говорил Братослав, никто ничего не добился. До сих пор точно не установлено: красный задержанный или нет? Нет, есть какие-то подозрения, но достоверно ничего не установлено. Ни из телефона, ни из прочих его вещей ничего криминального выудить не удалось. Даже оружия не нашли, хотя перерыли весь дом. А ведь отчёт о ходе дела надо подавать через неделю. Полковник Тиханеш, глава Кировоградского Управления ГСБ, очень суров в плане отчётности: через неделю не добыл никаких доказательств, что человек принадлежит к красным – передавайте дело в уголовный розыск, пусть там разбираются. Короче, Панеку нужно, что называется, «срочняком дожать», а потому опросы должны вестись три раза в день минимум. И хотя бы один из них – с «применением физического воздействия». Подозреваемый сидел спокойно и уверенно. Он явно чувствовал себя ни в чём не виновным, сделавшим всё правильно. Братослав даже не очень-то Дрынека осуждал за то, что тот сделал. Американцы уже подбешивали даже спокойного и уравновешенного капитана. Драки на улицах, пьянки, бесконечные новости о том, что та-то и та-то нефтевышка продана американской компании, известие о том, что американцы купили у Кировоградского Художественного Музея всю коллекцию картин известного в Черноруссии и даже вне её художника Павла Пыжки… Поводов злиться была масса. Даже из-за картин капитан был расстроен, потому что Пыжка всегда был самым любимым художником XIX века у Братослава. А тут просто взяли, купили и увезли к себе. И ладно бы дорого заплатили, так нет – за гроши купили. Миллион долларов за двадцать единиц национального наследия и просто красивых полотен. Дожили! И всё же по долгу службы капитану приходилось терпеть. – Привет-привет, пан капитан! – Дрынка улыбнулся и показал прорехи между зубами – не работают ваши методы работы с подследственными. – Ещё бы это были мои методы… – Братослав легонько вздохнул. Подозреваемый внимательно стал следить за движениями капитана. Тот сел напротив и стал задавать одни и те же вопросы: – Вы продолжаете утверждать, что не принадлежите ни к одной коммунистической организации? – Да, продолжаю. И буду продолжать, даже если у меня выбьют все зубы. Лжесвидетельство дополнительно карается по закону. – И вы продолжаете утверждать, что речь вашу вы сами придумали и сами распространяет? Что вас никто не надоумил это сделать, никто не выдавал вам готового текста или шаблона? – Если вы по шаблонам с людьми разговариваете, то я вам соболезную. – Ну, это был не просто разговор. Вы призывали людей к активным действиям. Один из очевидцев говорит даже про то, что вы предлагали раздобыть на заводе деталей для оружия и смастерить его самостоятельно. И сказали, что знаете, где раздобыть патроны. – Ну, было дело. И что, я теперь красный из-за этого? Мне американцы очень сильно не нравятся, это да. И что с того? – Давайте по существу, ладно? – Ну, хорошо. Я продолжаю утверждать всё то, что утверждал на прошлом допросе. – В том числе и то, что у вас нет ни друзей, ни родственников, ни даже знакомых, которые бы состояли в коммунистических организациях? – Меня б попытались вербануть. Но никто даже не пробовал. – Давайте… – Хорошо, продолжаю утверждать. Теперь довольны? – Да я-то давно доволен, начальник мой недоволен. И вряд ли будет. Так что я бы на вашем месте морально подготовился к непростому дню. – Да я-то уж готов. У всякого, кто помнит статью в Конституции про суверенность страны, дни теперь непростые. – Что поделать? Иногда меньше знаешь – крепче спишь… – Ну, и как? Крепко спится, пан капитан? – Если честно, не очень… – А хочешь будет ещё хуже? Капитан ухмыльнулся: – Даже интересно, что вы можете мне такого поведать, чтобы я спал хуже? Знали б вы, сколько я всего видел и слышал… – А сколько я видел и слышал, знаете? – улыбка подозреваемого становилась всё шире, демонстрируя всё новые прорехи в зубах. – Ну, хуже вряд ли будет… Попробуйте меня удивить! Дрынка наклонился над столом, чтобы быть ближе к Братославу, как будто собираясь поведать ему сокровенную тайну. – Вот ты сейчас меня допрашиваешь, защищаешь подонков, которые запустили в нашу страну грабителей. Американцев защищаешь, можно сказать. А они, американцы, всё равно тебя за равного не считают. Ты для них… как там тот солдат сказал у бара? Aborigine. Я там мало чего разобрал, но тараторил он про офицера из вашей братии, который мимо проходил. Капитан немного задумался. Ему вдруг стало казаться, что однажды он тоже слышал слово «aborigine» у себя за спиной. Он не помнил уже где, но что-то похожее слышал. И Дрынек уловил эту задумчивость. Ироничный тон стал ярче, на лице появилась саркастическая ухмылка, а взгляд стал несколько надменным, как у человека, видавшего виды. – Вот представьте, пан капитан, они нас грабят, вывозят наши ресурсы танкерами и самолётами, доллары потоком из нашей страны в Америку и оффшоры утекают, да так, что даже провластные экономисты уже тревогу бьют. И ладно б только доллары! Недавно менты весь цветмет реквизировали, всех уличных музыкантов на трубы обобрали. И всё, чтобы покрыть долги перед этими уродами. Они культурные ценности наши увозят. Картины, и те с собой забирают. Скоро и самую плодородную землю сдирать начнут, поди, леса вывозить. Может даже озеро красивое понравится, распилят, пока не растаяло – и домой. Повезло хоть, что у них дома жёны есть, а то ещё и женщин бы увозить начали. В ковёр завернул – и поехали, как в старину. Уж такистанцы-то там их должны были вековым премудростям своим научить! Хотя пока что они только берут любую из девушек прямо на наших улицах. И ведь никто не поможет… Взгляд допрашиваемого на время отошёл куда-то в стол. Ухмылка исчезла, на лице появилась печальная задумчивость. «Эге! Да у него личный мотив есть! Да ещё какой!» – мысли молниеносно озарили голову Братослава. Теперь к осознанию бессмысленности допроса прибавилось сочувствие к допрашиваемому. Капитан старался его не показывать, но внутри него впервые за время работы с «политическими» пробудилось это чувство. Тем временем, Дрынка вернулся к диалогу и прежней цинично-саркастичной манере, завладев уже куда большим вниманием следователя: – О чём это я? – допрашиваемый явно фальшиво задумался – а! Так вот, ты защищаешь грабителей и их пособников, чинуш, там, и торгашей нефтью, от нашей расправы, а американцы тебя в гробу видали. В упор не видят. Не уважают ни капли. Индеец ты для них. Чингачгук. Вроде и помогаешь белому человеку его бремя нести, а всё ж после рукопожатия с тобой они руки на всякий спиртом обрабатывают. Тебе за твою работу даже «спасибо» не скажут. В лицо не плюнули – прими за благодарность. Братославу живо вспомнился недавний юмористический ролик, где посол США в стране реально обрабатывал руки после рукопожатия с президентом страны. Только вот раньше это было смешно, когда ролик смотрел. А теперь что-то стало не очень. Зато смешно было Дрынке: он аж хихикнул. – Вот ирония, а? Ты им всё, жизнь, здоровье, нервы, а они тебе – хер с маслом. Потому что абориген. Вроде помощник, а всё равно не белый какой-то. Грязный. Savage. Дикарь. Пятница. И то даже хуже. Робинзон к Пятнице с большим уважением относился. А эти… Нет, гражданин начальник. За всю вашу работу огромную, они вам не то что услуги ответной не окажут, даже слов благодарности вы от них не дождётесь. Абориген тогда перестаёт быть аборигеном, когда получает паспорт США. И то на него всё равно коситься будут. Потому что никто из нас им, «цивилизованным», не ровня. Они здесь добывают деньги, а мы так, фигня какая-то. И не люди почти. Даже, возможно, просто часть ландшафта, неодушевлённый предмет. Пока они, конечно, просто про индейцев говорят, но ещё не вечер, скоро и мебелью обзываться начнут. Не сопротивляется же никто, кроме некоторых. Смирились же. И с мебелью кто-то смирится. После этого допрашиваемый вновь откинулся на спинку стула и с максимально циничной улыбкой смотрел на допрашивающего. Братослав не знал даже что сказать. Поспорить ему было нечем, тем более с человеком, который и сам претерпел… Но ведь он явно сгущал краски! Наверняка же! «Преувеличение же, да ведь?» - сомнение всё же прокралось в эти размышления. Капитан с американцами пересекался, помогал им по долгу службы. И действительно ни о одного благодарности не слышал. Впрочем, это стало быстро неважно, так как после воспоминаний о помощи американской военной полиции Братослав почувствовал какие-то нотки стыда и молчание в комнате окончательно стало неловким. Прервал его допрашиваемый: – Ну, как? Всё также крепко спать будете, пан капитан? Или уже не очень? – Пока не знаю… хотя, скорее всего, хуже, чем раньше. После этого ожидать от Дрынека чего-либо ещё было бессмысленно. Капитан как-то неохотно нажал на кнопку, которая вызывает внутрь охрану. И даже когда двое охранников увели допрашиваемого, Братослав ещё какое-то время сидел в допросной и думал. Убедительные слова Дрынки столкнулись с нежеланием в них верить. Потому что… а зачем, на каком основании тогда капитан Братослав Ворач, сын боевого офицера-афганца, сидит тут и «прессует» людей? Нет, закон понятное дело требует, но закон-то писали лица, которых всё устраивает. И как тогда перед собой обосновывать то, что творится? Одни вопросы роились в голове у Братослава, ни одного ответа, как назло, на горизонте не было… Наконец, Братослав вышел. Всё-таки был уже вечер, ему было пора домой. Когда он вышел, то заметил, что кресло за зеркалом Гезелла выглядит вообще нетронутым. «Похоже, Том опять решил, что в МакДаке интереснее» - это была единственная мысль, которая могла в этот момент вызывать у капитана улыбку. Старшего лейтенанта Томаша Оршека привлекали к наблюдению за допросами только тогда, когда все остальные были заняты. А заняты были все. Даже майор Митин из соседнего отдела, которому после беготни за бешеным олигархом, грабившим со скуки людей на улице и убившим даже одного солдата, отпуск полагался, тоже бросился ловить «супербандита» Юрчака. Ещё бы, тот уже, как говорят даже бандиты, в край оборзел: поубивал кучу народа, ограбил несколько банков, уложил несколько авторитетов, да ещё и на военные колонны снабжения нападать начал! Теперь его все спецслужбы города ловят. Остались лишь те, кто ведёт следствие и их помощники. И Томаш был помощником Братослава. Тут взгляд капитана упал на стол перед зеркалом. Там лежала записка, на которой торопливым, скачущим вверх-вниз почерком майора Панека было начертано: «Мы нашли несколько подозрительных друзей и знакомых Дрынки, вот адреса их мест жительства и работы. Завтра прибудет ордер, возьми собой двоих парней из спецотряда для безопасности и обыщи всё, что можно». Внизу были перечислены незнакомые фамилии и имена и малознакомые улицы. А ещё ниже была надпись: «P. S. Если после Томаша ты увидишь на записке хоть одну каплю с его гамбчизера или хрен его знает, что за дрянь он ест в этом пендосском МакДаке, передай ему от меня затрещину, да покрепче». Так как на записке не было никаких капель, капитан, усмехнувшись, забрал бумажку и ушёл домой. Впрочем, улыбка исчезла, сменившись задумчивостью… Как-то незаметно для себя Братослав добрался до знакомой улицы Штебанки. Около бара «U Mareka» стояло четверо солдат американской военной полиции. Судя по всему, парни были относительно приличные, так как курили они на улице. А ведь некоторые из американцев могли бы и в зале начать курить. Потому что поди, попробуй их оттуда выкурить… Между тем, из дверей бара слышался голос Пугачёвой. Играла песня «Робинзон», которая навевала на капитана мысли о Дрынке. Американцы были на порядок веселее: они двигались в такт музыке, улыбались, о чём-то говорили. Причём говорили с каким-то ужасным акцентом, натренированный матерью на идеальный британский английский слух Братослава чуть не полностью отказывался воспринимать то, что говорили американцы. Из того, что удалось разобрать, было понятно только то, что они говорят о песне, что-то про Робинзона. Капитан уже был к американцам спиной, когда услышал внезапно понятное английское слово: – Friday! Братослав застыл на месте. С учётом того, что день недели был вторник, а песня Пугачёвой о Робинзоне ещё не закончилось, вариантов значения слова «Friday» было немного… – Hey, Friday! Этот крик развеял уже все сомнения касательно перевода. Но к кому он обращён? Братослав не хотел верить, что к нему. Однако он решил попробовать обернуться. Его голова медленно, чуть не со скрипом стала поворачиваться в сторону американцев. Хохот и тычки пальцами четверых американских солдат окончательно разрушил иллюзии относительно «партнёров», как их называли в телевизоре. «Дрынка был прав!» – мысль была непреклонной, неоспоримой. Не ровня Пятница Робинзону, индеец белому человеку. Американцы ржали как кони: абориген откликнулся. Капитан долго боролся с желанием выхватить пистолет и арестовать их всех за оскорбление сотрудника государственных органов, но что он мог? Это черноруса так можно, а американец – лицо неприкосновенное. Защитник от красной угрозы. Хотя, лучше было бы сказать «защитничек». С красной угрозой справиться никак не может, зато ведёт себя как хозяин. «Робинзоны хреновы» - чуть не вырвалось у Братослава. Но он сдержался. Также медленно вернув голову в прежнее положение, капитан пошёл дальше. «Ещё не вечер скоро и мебелью обзываться начнут!» – эхом раздавалось в его голове. Братославу даже думать не хотелось, что думают уже не рядовые американцы, а настоящие хозяева Черноруссии, американские нефтяники, скупившие полстраны. Потому что нефтяники и своих-то солдат ни во что не ставят, их за американские вышки уже тысяч с десяток полегло. А уж как они относятся к черноруссцам, не относящимся к элите, лучше лишний раз не задумываться даже. Беготня с пистолетом, тщательные обыски, слежка, опросы, работа над уликами – всё это для того, чтобы тебе плевали в спину. Обида захлестнула капитана. «Ох, смотрите, как бы вам Пятница хуже Сидячего Быка не показался!» – эта мысль застряла голове Братослава прочно, на целый день… Братослав стоял в штатском, опёршись спиной на стену в тупике, где не было камер. Он ждал. Ждал его. Того человека, который помог ему открыть глаза. И которому, считай, бывший офицер ГСБ теперь готов был помочь в благородно деле. Деле освобождения народа от иностранного засилья. От всяких новоиспечённых… Робинзонов. Само это выражение показалось Братославу несколько комичным, но, если вспомнить, чем гражданин Крузо занимался до попадания на необитаемый остров… – Удивительная штука жизнь! – довольно тихий голос недавнего допрашиваемого разогнал рой мыслей в голове бывшего допрашивающего – сначала скрыли от следствия всех моих красных знакомых, теперь – помогли мне бежать. Что случилось, пан капитан?