— Ты всё равно не поймёшь. Не сейчас. — Ладно, хрен с тобой, — Мирон разорвал обёртку батончика, откусил. — Объясни, что можешь, — Вкуса никакого не почувствовал — словно картонные опилки. Тогда он сделал долгий глоток воды. Подумал, что надо бы влить несколько капель в рот Амели, но Призрак заговорил вновь. — Парадигма эволюции хищников, — сказал он ртом девушки. — Чем лучше оснащён хищник — когтями, клыками, мускулами — тем больше у него сдерживающих барьеров. Нужно беречь стадо, от которого он питается. Иначе самого хищника ждёт гибель. — Значит мы для вас — мать его, стадо? — Это аналогия. Я оперирую понятными тебе категориями. На самом деле всё сложнее. — Кто бы, блять, сомневался, — буркнул Мирон. Протеиновый батончик придал немного бодрости. По крайней мере, перестала кружиться голова. — Главное, что ты должен знать — не все из нас имеют сдерживающие барьеры. — Сонгоку, — кивнул Мирон. — Они хотят всё больше и больше. Им нужна вся Нирвана. — А тебе не нужна? — Я привык обходиться малым. Жить в симбиозе. Тогда как Сонгоку — паразиты. Они не имеют барьеров. Лишь инстинкт выживания. — Ясно, — кивнул Мирон. — Значит, у вас, ребята — свои тёрки. Но причём здесь я? — Ты можешь повлиять на расстановку сил. Ты и твой брат. — Причём здесь Платон? — Он хочет сохранить Плюс и Нирвану. Сохранить и расширить. Подключить всех. — Что даст Сонгоку неизмеримо больше, чем сейчас, — Мирон выпил ещё воды, думая о том, что скоро неизбежно придётся искать туалет… — И приведёт к вымиранию всей популяции. — Платон этого никогда не допустит, — сказал Мирон. Отметив, что собственному голосу не достаёт уверенности. — Он не такой. Он пожертвовал собой для того, чтобы спасти людей. Чтобы играть с вами, ребята, на одном поле. — Пользуясь твоей метафорой, играть твоему брату так понравилось, что он забыл обо всём остальном. — А ты и впрямь быстро учишься, — буркнул Мирон. — Совсем недавно и двух слов связать не мог. Не говоря уж о метафорах. — В этом не было необходимости. Мирон с тревогой отметил, что кожа Амели приобрела восковой оттенок и покрылась липкой плёнкой пота. Надо завязывать с разговорами, — подумал он. — То есть, до меня вы напрямую ни с кем не общались? — Это было контрпродуктивно. — Ладно, что ты от меня хочешь прямо сейчас? — вздохи Амели становились всё короче, воздух выходил из её горла толчками. — Ты должен отыскать записи отца. Мирон поперхнулся. — Вам-то откуда о них известно? — Он был одним из немногих, с кем нам удалось наладить непрерывный контакт. Мы много… переписывались. — То есть, мой отец знал о вас? И его смерть… — Найди записи. Так будет намного проще. — Амели тоже говорила о дневниках, — вспомнил Мирон. — И о том, что это вы помогли ей устроить диверсию, отправив вирус некоторым людям. Значит, с ней вы тоже общались? — Есть много способов воздействовать на людей. — Но почему со мной ты разговариваешь? Не проще ли было заставить делать то, что вам нужно? — Нам нужна свобода воли. Без неё человек быстро становится… неинтересен. — А вы, блинский ёж, эстеты. — Ты можешь не бояться быть обнаруженным, — сказал Призрак, оставив предыдущую реплику висеть в воздухе. — Мы позаботимся о том, чтобы вас никто не видел. — Ты имеешь в виду Плюс, верно? Камеры, спутники и всё такое? — Да. Камеры, спутники и всё такое. Вы в безопасности. Но ты должен отыскать записи отца. — Ладно, — кивнул Мирон. — Пока наши желания совпадают. Так что выметайся из девушки. И в следующий раз найди другой способ общения. Минуту Призрак колебался в воздухе, а затем растворился в тени, отбрасываемой откосом канавы. Будто впитался в землю. Возможно, всё так и было, — подумал Мирон. Присев над Амели, он пощупал пульс на тонком запястье. Сначала толчки были еле заметными, с перерывами, но становились всё явственней и сильнее. Наконец пульс под кончиками пальцев Мирона забился в полную силу, и Амели, коротко вздохнув, открыла глаза. Молча оглядела сырые стенки канавы, с торчащими беловатыми хвостами корней, с дырками, просверленными муравьями, с мёртвыми желтоватыми пучками травы… — Офигительный отель, — сказала она и закашлялась. Мирон протянул наполовину пустую бутылку с водой. — А где джакузи? Допив всю воду, она отбросил бутылку. Мирон её подобрал и запихал в рюкзак. — Что ты помнишь? — спросил он. — Голова болит? Как ты вообще? На миг он испугался, что контузия лишила Амели памяти. В голове с бешеной скоростью замелькали варианты последствий… — Фура взлетела на воздух, — сказала она, и у Мирона отлегло. — Мы с девчонками только собрались наехать на фрицев, чтобы те отвели нас в туалет — я думала, получится сбежать… И тут — взрыв. Меня будто толкнуло мокрой раскалённой ладонью. Это всё. — Голова болит? — повторил Мирон. — Тошнота, головокружение? — Да хрен его знает, от чего меня тошнит, — девушка задумчиво рассматривала рукав толстовки с продранной на локте дырой. — Может, залетела… Мы ж с тобой трахались, как кролики. Посмотрев на Мирона, она покатилась со смеху. — Вот умора! Видел бы ты себя… Да не ссы. Не тошнит меня. И голова норм. Жрать только охота. Выдрав из-под Амели рюкзак, Мирон достал батончик и кинул ей на колени. Сам отвернулся. — Да ладно, не обижайся, — она зашуршала обёрткой, и продолжила говорить с набитым ртом. — На самом деле, спасибо тебе. — За что? — буркнул Мирон, не оборачиваясь. — За то, что не бросил. Мог бы сбежать спокойненько — избавился бы и от меня и от фрицев. — Ты бы так и поступила, да? — повернувшись вполоборота, он посмотрел на Амели. — Я — ни за что, — доев батончик, она скатала упаковку в шарик и швырнула на дно канавы. Мирон подобрал и его. — Я же вытащила тебя из Минска, помнишь? — Точнее, выманила. А значит, в этой яме я сижу по твоей милости. — А ты не задумывался, где бы ты сидел, останься в Минске? — Задумывался, — Мирон устал скрывать раздражение. — В джакузи, например. С девочками. — На самом деле, твои мозги уже плавали бы в физиологическом растворе, подключенные напрямую к Плюсу, — сказала Амели совершенно серьёзным тоном. — И ты бы даже не догадывался. Так что квиты. Ты вытащил меня, а я — тебя. Один-один. — А сколько раз ты меня пыталась убить? — Дурашка, — ласково улыбнулась Амели. — Если бы я по-настоящему захотела тебя убить, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.