— Я никогда не оставалась одна, — они шли по бульвару Осман, Мирон прочитал вывеску на одном из домов. — Всегда меня окружали дедушкины секретари. На самом деле это были клоны, но в детстве я называла их секретарями. Опера Гарнье, Галерея Лафайет — ему с трудом давались надписи на французском, но переспрашивать Амели, как что называется, он не хотел. Витрины светились тёплым уютным электрическим светом, в громадных окнах то и дело мелькали фигуры людей… — Кто здесь живёт? — спросил Мирон. Несмотря на поздний час, улицы были буквально забиты народом. — Обслуга, в основном. Горничные, официанты, повара, уборщики… Водопроводчики, конюхи, садовники, сантехники. Ну, и туристы, конечно. — Такие, как я? — Ты — мой гость. Привилегированный, которого обслуживают по классу «А». Обычные туристы получают семидневную визу и должны раз в сутки отмечаться в своём отеле. Выпьем? — Амели потащила его к свободному столику рядом с кафе. Мирон нервно огляделся. Он неуверенно чувствовал себя среди таких толп. И хотя на них никто не обращал внимания, ему казалось, что спину всё время сверлит чей-то подозрительный взгляд. — Абсент и кофе, — сказала Амели гарсону, возникшему, как по волшебству у их столика. — Вечером в кафе подают только это, — сказала она, глядя на Мирона. — В шесть утра — круассаны, бриоши, горячее молоко. В обед — запечённая на углях рыба, мидии, горячие багеты и сырный суп. Вечером — только абсент и кофе. — Твой клон говорил, в Париже нет алкоголя, — заметил Мирон, нервно оглядываясь по сторонам. Было необыкновенно тепло. Мягкий ветерок ерошил волосы, приятно обдувал щеки, донося шорохи множества ног, шаркающих по асфальту. Но у него из спины будто торчал нож — до того было муторно и противно. — Абсент заменяет в Париже всё, — засмеялась Амели. — И выпивку, и наркотики и антидепрессанты, — она пристально посмотрела на Мирона. — Да что ты всё время дёргаешься? Расслабься. И получай удовольствие. Сутки назад его хотели продать на чёрном рынке, как заурядного раба. А сейчас он сидит в Парижском кафе с красивой девушкой. Которая, впрочем, тоже хочет его убить — что бы она там ни говорила. — Мне неуютно на улице, — честно признался Мирон. — Всё время кажется, что кто-то следит. — Расслабься, — гарсон принёс на крошечном подносике две рюмки искристого зеленоватого стекла и две фарфоровые чашечки. Рядом с каждой, на блюдце, лежало хрупкое печеньице. — Париж — единственное место, где ты можешь чувствовать себя спокойно на улице. Здесь нет дронов. Нет камер слежения, нет ни единого компьютера, подключенного в Плюс. Ты — невидимка. Мирон вспомнил, как впервые увидел Амели. На фотографии, сделанной здесь, в Париже. Кто-то не побоялся пронести сюда камеру, сделать снимки, а затем вывезти их из анклава. Амели добавила в зелёный напиток несколько капель воды из кувшина — жидкость тут же помутнела — и сделала небольшой глоток. — Что до слежки, — сказала она. — Так это люди моей матери. Разумеется, она узнала о моём приезде в тот самый момент, как мы прошли через стену. Ей любопытно, кто со мной, поэтому за нами следят. — И ты так легко к этому относишься? — Мне плевать, — она взяла пачку чёрных «Галуаз», принесённую гарсоном, прикурила от бензиновой зажигалки и выпустила из ноздрей две тонкие струйки дыма. — Им велено только смотреть. Но не слушать. Таков уговор. — И ты ей поверила? — скептически поднял бровь Мирон. — Моя мать из клана Кеншин, — Амели потушила сигарету и сделала глоток кофе. — Самурай до мозга костей. Если даёт слово, держит его до конца. Мирон, по примеру Амели, капнул в зелёную рюмку воды, а затем сделал осторожный глоток. Покатал жидкость на языке, проглотил… Скорее хорошо, чем плохо, решил он. Какие-то специи. Незнакомые. — Приём завтра, — сказала Амели. — Мы, как члены семьи, можем приехать пораньше — поприсутствовать на семейном обеде. Затем я отвлеку мать, а ты отыщешь дневники. — Каким образом? — Я нарисую тебе подробную карту замка. Не сейчас, когда придём в гостиницу. Руководствуясь этой картой, ты обшаришь несколько вероятных мест нахождения дневников. — Там, наверное, всё напичкано охраной, — с сомнением произнёс Мирон. — Только живые слуги. Ни камер, ни сигнализации — мать на дух не переносит электроники. Возможно, придётся импровизировать. Я знаю, ты это умеешь. — Сколько у меня будет времени? — Приём будет длиться до полуночи. Я должна быть возле матери — принимать гостей, развлекать, сплетничать. После обеда мы изобразим небольшую размолвку. Ты притворишься обиженным, и сославшись на головную боль, удалишься в одну из гостевых комнат, прилечь. — Размолвку? Амели посмотрела на него из-под чёлки, упавшей на глаза. — Слушай, я думала, ты более сообразителен. — В смысле? — Нам придётся изображать любовников. Именно в таком качестве я и протащила тебя в Париж. Мирон моргнул. Один раз, другой… Он и вправду должен был догадаться. Это так очевидно! Они не могут быть «просто друзьями». Если Орэн Кеншин решила представить молодого человека родне — это серьёзно. Это тянет по меньшей мере на «отношения». — Когда ты спустишься к гостям, я объявлю о помолвке, — сказала Амели. — Скажу, что решила выйти за тебя замуж. — Но зачем? — Очень хочу посмотреть на их рожи. Представляешь? Я — и выхожу замуж. Такого я еще не отчебучивала. — То есть, всё для того, чтобы эпатировать родственников? — Половину времени трачу на это увлекательнейшее занятие, — хищно улыбнулась Амели. — Не ссы. Будет весело. Мирон прикрыл глаза и сдавил пальцами переносицу. Ведь он знал. Чувствовал, что всё не так просто. Она хочет выставить его перед этими древними клептархами, своей семьёй, в качестве мальчика для битья… — Закажем еще? — спросила Амели, указывая подбородком на рюмки. — Пожалуй, я откажусь. — А зря. Ночью ты должен быть на высоте. Мирон молча уставился на девушку, в ожидании очередного подвоха. — Мы же любовники, помнишь? — подмигнула она. — Мамочкины наблюдатели должны получить доказательства по полной. — Ты сумасшедшая, — тихо сказал Мирон. — Двинутая на всю голову. — Спасибо, — улыбнулась Амели. — Я стараюсь. Глава 8 3.8 Её кожа пахла сладкой карамелью, а дыхание — тем напитком, что они пили в кафе. Абсент: горькая полынь и анис. Мирон тряхнул головой, прогоняя наваждение прошлой ночи. Поспать так и не удалось: Амели не шутила, когда говорила, чем им придётся заниматься… — Не чешись, не дёргайся, не пялься с видом деревенщины. Ты отлично выглядишь, так что расслабься. Мирон моргнул и выпрямился. Очень хотелось сунуть руки в карманы, но откуда-то он помнил, что на таких приёмах этого делать нельзя. Замок Киото, вопреки ожиданиям, был крошечным — по современным меркам, конечно. Полностью деревянный, с открытым двориком в центре и мощными, почерневшими от времени балками, поддерживающими выгнутую крышу. Во дворике, обсаженном карликовыми криптомериями, находилось человек двадцать — только близкие родственники и слуги. — Остальные гости прибудут виртуально, — пояснила девушка. — Клептархи не любят личных встреч. На Амели было воздушное, с открытыми плечами платье. Волосы убраны в высокую причёску и поддерживались бриллиантовой диадемой. Она похожа на экзотический цветок, — подумал Мирон. — Ландыш. Может быть, тюльпан. Он даже не думал, что такие наряды всё ещё кто-то носит. Сам он был обряжен в бархатный смокинг, сорочку с диким количеством накрахмаленных рюш и брюки с шелковым лампасом. Мыски ботинок, если наклониться, отражали растерянную физиономию с дурацким «коком» из взбитых волос. Такую причёску выбрала Амели, а гостиничный дрон-парихмахер воспроизвёл её с скрупулёзной дотошностью машины, сбрызнув волосы таким количеством бриолина, что волосы стали сродни пластиковому шлему. — Чувствую себя по-дурацки, — тихо пожаловался он, когда никто на них не смотрел.