Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 9 из 51 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Колокольчик-судзу, — сказала Мелета. — Неотъемлемая часть экипировки буддистских монахов… Мирон взялся за рукоять и бездумно тряхнул погремушкой. Раздался необычный звук: будто встряхнули десяток сухих косточек в мешочке. Он тряхнул еще раз. — Давненько в нашу кумирню не приходили помолиться, — сказал за спиной надтреснутый, но доброжелательный голос. Мирон обернулся. Старик выглядел интересно. Шляпа-канотье с чёрной ленточкой, приличный полотняный пиджак, широкие брюки ниспадают складками на чёрные лаковые ботинки. Сорочка с круглым воротничком и вышивкой по краю повязана узкой ленточкой. Такую одежду Мирон видел только на оцифрованных двумерных фото. Начала двадцатого века, или еще раньше. У старика был умный пронзительный взгляд, гладкое коричневое лицо и совершенно белые, как пух одуванчика, волосы. — Вы — профессор Китано, — уверенно сказал Мирон. Глава 4 2.4 Точки и линии. — Ошибаетесь, молодой человек. Меня зовут Мастер Кандзи. — Октябрь тридцать четвертого. Вы пришли вместе с моим отцом. От вас обоих пахло водкой и солёными грибами. Мама была недовольна: она не любит незнакомцев. Но пыталась скрыть недовольство ради отца. Она накормила вас ужином: курица с цветной капустой, запеченная в духовке и салат из огурцов. Вы были одеты в длинный непромокаемый плащ, недорогой коричневый костюм и такую же шляпу, как сейчас. Мы с Платоном тогда еще смеялись: забавный головной убор, как пирожок. На улице вас долго продержали под дождём: патруль изучал документы иностранного гостя. Отец возмущался по этому поводу, а вы его успокаивали. Говорили, что в Токио сейчас тоже не продохнешь от патрулей. — Какой подарок ты получил? Вид нелепой шляпы-канотье, будто вышедшей из позапрошлого века, сдвинул в памяти Мирона целый пласт воспоминаний. — Деревянный волчок. И вы подарили его не мне, а Платону. А меня учили старой еврейской считалочке: — Из двух Камней складываются два Дома, из трёх Камней складываются шесть Домов, из четырех Камней складываются двадцать четыре Дома… Из семи Камней складываются пять тысяч сорок Домов… — А далее и впредь ступай и мысли о том, что уста не рекут и чему уши не внемлют, — закончил за него старец. — Потом я узнал, что это — расчёт факториала, — кивнул Мирон. — Стало любопытно, что за такие Дома и Камни… — Если бы в имени Бога было восемь букв, вариантов бы вышло сорок тысяч, а если десять — три миллиона шестьсот тысяч… — старец рассмеялся, а затем, подступив к Мирону вплотную, взял его за рукав. — Пойдём, — сказал он. — Я неуютно себя чувствую на открытом воздухе. Подхватив другой рукой погремушку-судзу, он потряс ею, прислушался к затухающим звукам и шагнул за кумирню. Мирон моргнул, не поверив своим глазам: профессор пропал. Только что был здесь, но сделал шаг — и исчез. Будто его стёрли гигантским ластиком. — Ну где ты? — голова и плечо старца высунулись из пустоты. — Поторапливайся. Наверняка тебя засекли и уже начали искать. Мирон подошел к профессору вплотную. Вокруг него воздух вибрировал и тёк, как над раскалённым солнцем асфальтом. Схватив за лацкан куртки, старец дернул его к себе и Мирон понял, что стоят они в каком-то шлюзе-переходнике, образованном прозрачной плёнкой. — Ну, что смотришь? — старик нетерпеливо махнул рукой. — Обыкновенное Не-поле. Идём. — Это какая-то разновидность стэллс-ткани? — спросил Мирон, топая за профессором по узкому коридору из плёнки. — Да нет, тут другой принцип, — отмахнулся старик. — Хотя ткань — тоже моё изобретение — здесь она была бы неудобна. Обязательно кто-нибудь наткнётся случайно. Вездесущие дети или собаки… А нам это не нужно. Так что я придумал, как создавать стэллс-эффект просто в воздухе. Натяжением молекул. — Ясно… — старик говорил таким тоном, будто Мирон должен был его понимать. Но не понимал. — Вы не очень-то удивились, когда меня увидели, — сказал он, когда старикан подошел к двери, прорезанной в сплошном металле стены. Именно прорезанной: казалось, кусок стены просто выпилили лазерным резаком, снабдили ручкой и петлями и позволили время от времени открываться. — Ждал чего-то подобного все последние дни, — пожал плечами профессор. Кроме белых волос и тёмного цвета лица в нём ничего не выдавало старика. Руки были гладкими, с аккуратно подстриженными ногтями, плечи под пиджаком широкими и только чуть сутулыми, да и выше Мирона он был на целую голову. Будто вовсе и не японец. — Ждали? Почему? — Потому что точки и линии наконец-то соединились. Мирон всё больше запутывался. Какие точки? Какие линии? Изнутри стена была не ржавой, а цвета металлик — покрашена краской против ржавчины. Посыпанные белым песком дорожки, фигурно подстриженные кусты и очень красивые, будто скульптурно вылепленные сосны были как бы продолжением парка снаружи. Только вот вишневые деревья здесь стояли в цвету. Наверное, те самые сакуры, — подумал Мирон, проходя под усыпанной бело-розовыми цветками дорожке. — Поколдовали немного с генами, — махнул рукой профессор на невысказанный вопрос Мирона. — Приятно, когда цветение продолжается не четыре дня, а пару месяцев, правда? И пчёлам нравится… Только сейчас Мирон услышал равномерное гудение. Будто за облаками шел грузовой стратоплан. Крепкие тельца патрулировали соцветия, как крошечные дроны. Пчёлы… Последний рой видели в природе пятнадцать лет назад. — Тоже поколдовали с генами? — спросил Мирон, разглядывая мохнатых, полосато-корчиневых летунов. При виде насекомых его накрыл священный трепет. — Пока что экспериментируем, — отмахнулся профессор. — Феромоновый ограничитель не позволяет им вылетать за пределы монастыря. — Как только добьёмся устойчивости особей к циклическим парабенам, выпустим на волю. Трудились в парке не только пчёлы. Тут и там Мирон замечал согнутые спины, обтянутые коричневыми рубахами, и склоненные треугольные бамбуковые шляпы. Монахи — раз монастырь, значит должны быть и монахи, правильно? — занимались разнообразными делами. Кто-то граблями подправлял ровные чёрные борозды в саду камней, кто-то подметал опавшие лепестки, кто-то ковырялся в земле — рядом с небесной красоты прудиком располагались вполне прозаические грядки с кочанами зеленой еще капусты и накрытые плёнкой купола теплиц. Откуда-то издалека ветер принёс кудахтанье кур и запахи птичьего двора. — У нас тут всё своё, — махнул на теплицы профессор. — Петрушка там разная, огурчики-помидорчики… Пруды с карпами — люблю, знаешь ли, отведать жареной рыбки вечерком… Ты пробовал когда-нибудь жареного с корнями лотоса карпа? — Не приходилось. — Угощу. Сегодня же вечером и зажарим… Жаровня у меня старинная, каменная. Рыба получается — объеденье. Говорил профессор, сладко жмурясь, как довольный жизнью кот. — Вообще-то у меня мало времени, — робко напомнил Мирон. Масштабы монастыря его потрясли. Считалось, самая большая ценность в Японии — это земля. Громадными зданиями-ульями были застроены даже крошечные рукотворные островки в Токийском заливе. А здесь гектары площади использовались под огород. Если посчитать налоги, каждый монах должен быть миллионером. — Что время? — пожал плечами профессор. — Волны на песке… Впрочем ты прав. Рыбу отложим до лучших времен. А сейчас не желаешь ли выпить чашечку хорошего кофе? — Убейте, если я когда-нибудь откажусь. Потому что это буду уже не я. Сам монастырь — деревянное здание пятнадцатого века, с галереями, крытыми переходами и выгнутыми крышами над множеством башенок, был окружен современными коттеджами в европейском стиле, с громадными раздвижными окнами, открытыми верандами и небольшими бассейнами с пронзительно-синей водой. Профессор жил в одном из таких коттеджей. — Основной дом содержится как музей, — пояснял он, ведя Мирона по тропинке из белоснежного песка. — Всякие там старинные мечи, шелковые кимоно ручной работы и ширмы из рисовой бумаги, расписанные самим Кавагучи. — Но посторонних вы сюда не пускаете? — Ага. Правда, здорово? Эту землю, еще во времена Реставрации, подарил моему прапрадеду новоиспеченный император Мэйдзи, за особые, как ты понимаешь, заслуги… А законы в Японии обратной силы не имеют. Так что, пока я сам не захочу, этой землей никто больше пользоваться не может. — А как же налоги? — Я запатентовал официально пару-тройку изобретений. Вот с них деньги на оплату и идут. — Значит, всё здесь принадлежит вам? — Можно сказать и так, — удовлетворённо захихикал старик. Зубы у него были ровные, белые и на вид — совершенно искусственные. — Но так уж заведено: всё кому-то должно принадлежать, — а потом нахмурился. — Если б не упрямство твоего отца — вы с братом росли бы здесь. — Вы знаете, что его убили? — Я приезжал тогда, чтобы лично уговорить его перебраться в Японию. Его исследования приближались к концу и в Москве оставаться было опасно. Но он не послушался. — И умер, — кивнул Мирон. — А наша с братом жизнь покатилась ко всем чертям. Пришлось переехать в вонючую халупу, мать начала пить, завела любовника… — Вы знаете, кто это сделал?
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!