Он вспомнил, как под руководством Мелеты терялся в первый день своего приезда в Токио. Тогда он тоже бегал между лотков, наполненных рыбой и красными клешнями крабов… Но здесь всё было как-то проще. Беднее что-ли, и в то же время — свободнее. Люди улыбались, громко перекрикивались, вокруг с веселыми воплями носились дети… Две женщины в тёмных кимоно, с корзинами, из которых торчали пучки лука, точили лясы прямо посреди улицы и отошли в сторону, только когда Хитокири посигналил несколько раз, а потом ещё и прикрикнул. Причём, сделали они это неохотно, окатив японца волной шутливого презрения. Гиндза — променад для туристов, — подумал Мирон. — Приглаженная, почищенная, выставленная напоказ бедность — притворная, в расчете на сердобольных и глуповатых покупателей. Здесь бедность была настоящая. Живая, гордая и не требующая подачек. Над головой, в хитром переплетении, качались веревки с вывешенной на просушку одеждой, сушеной рыбой, гирляндами грибов и трав, из открытых окон домиков, нависающих над мостовой так низко, что можно пожать руку соседу, высунувшись из окна, лились звуки музыки, смеха, яростных, полных темпераментного задора ссор, где-то пронзительно верещал ребенок, ему вторили лай собак и квохтанье кур. Сбавив скорость, Хитокири неторопливо катил среди этого шума и гама, время от времени спрашивая что-то по-японски. Один раз ему махнул какой-то старик с голыми, совершенно беззубыми дёснами, в другой — маленькая девочка с отродясь нечесаными волосами, в третий — миловидная женщина в цветастом кимоно, с палочками для еды, засунутыми в пук волос на затылке. Потом они нырнули в какой-то закуток — вход занавешен старой мешковиной — и остановились. — Снимай куртку, — сказал Хитокири и снял свою. — Мы будем маскироваться? — Мирон протянул ему куртку и японец с удивлением уставился на дротик. Затем аккуратно, взяв его через рукав, вытащил и бросил на землю. Придавил каблуком, провернул, а затем убедился, что сам Мирон даже не ранен. — В район доков въехали двое парней на угнанном скутере. Выехать должны тоже двое, — сказал японец. — Но те, кто поедет вместо нас, могут пострадать, — заметил Мирон. — Они просто попетляют по переулкам и бросят скутер в каком-нибудь глухом пакгаузе, вот и всё. К тому же, якудза сюда не суются. — Почему? — Увидишь. Повязав кусками белой холстины головы и надев халаты торговцев рыбой — от одежды пахло забористо и ядрёно, кое-где даже прилипли чешуйки — они вышли обратно из закутка и пошли вдоль рядов. — Не отставай, — шепнул Хитокири и нырнул в какую-то лавчонку. Мирона окружили груды чая. Они возвышались горками из холщовых мешков, лежали прессованными стопками на прилавке, в виде пучков колыхались над головой… Узкая лесенка вела из лавки на второй этаж. Застеленный желтоватыми татами пол, яма с горящими углями посреди комнаты, на ней — жаровня-хибачи с огромными полосатыми креветками. За стряпнёй следил крошечный мальчик — каждая креветка была больше его руки. С серьезным видом ответив на поклон Хитокири, он указал палочками на окно и вернулся к жаровне. Крыши. Островерхие, ступенчатые, покрытые самодельной черепицей из обожженной глины. Они будто бы попали в позапрошлый век. В Эдо, эпохи Мэйдзи. Здесь трудно было помнить, что в пяти кварталах отсюда двигаются дома-роботы, над головой, преодолев сверхзвуковой барьер, проносятся стратопланы, а залив бороздят огромные автоматические фермы морских мидий и креветок… Ноги, не привыкшие к наклонным, да ещё и неровным поверхностям, всё время скользили и подворачивались, так что Хитокири пришлось взять Мирона на буксир. — Возишься со мной, как с младенцем, — пробурчал он, когда японец не дал ему скатиться с крыши в пятый или шестой раз. — В отличие от других, ты отлично держишься, — подбодрил его японец. — От других? — Таких, как ты. — Гайдзинов? — Отаку. — Я не отаку, — обиженно возразил Мирон. А затем подумал: себе-то врать не надо, чувак. Ты — именно отаку. Годами не вылезаешь из Ванны, в свободное время развлекаешься математическими задачками, питаешься одними сэндвичами и кофе… Ты, блин, достиг уровня Божественного в одной из самых сложных и затяжных игр в истории! Сколько еще таких же задротов, как ты? Сотни три-четыре во всём мире… И репутация братца-конструкта тут тоже на пользу не идёт. — И часто тебе приходится возиться с отаку? — спросил Мирон просто так, лишь бы не молчать: мысль о Платоне чуть не лишила его последних сил. А вдруг он не успел?.. Нога сразу подвернулась, предательски поехала к краю… Нет, лучше сейчас об этом не думать. И о Мелете тоже. — Почему мы продолжаем прятаться? — спросил он японца. — Ты говорил, якудза в этот район не заходят… — За твою голову обещали пятьдесят миллионов йен, брат. — Ясно. Честность и преданность тоже имеет свои пределы… — кивнул Мирон. — Кто обещал? Карамазов? Японец бросил удивлённый взгляд через плечо. — Да, он. Но и кроме него найдутся люди, которым было бы интересно с тобой поболтать. — Например, кто? Якудза? — И они тоже… — Там, на многоярусном шоссе, за мной гналась внучка Карамазова. Амели, — сказал Мирон. Хитокири остановился. — Ты уверен? — на висках и лбу японца выступили капельки пота. Он вытер их концами головной повязки. — Она чуть не попала под колёса грузовика. Я отнёс её на обочину, вызвал скорую… Японец рассмеялся. — Что смешного? — Старик Такеши теперь твой должник, — пояснил он. — Ну разве не забавно? — Что-то я сильно сомневаюсь, — буркнул Мирон. О втором, клоне Ясунаро, он говорить не стал. Очевидно, того размазало по асфальту тонким слоем длиной в километр, а байк раскрошило в мелкие щепки… Мирон испытал немного стыдное, но очень приятное чувство удовлетворения. Месть Карамазову уже принесла свои плоды. Мы направляемся в какое-то конкретное место? — спросил Мирон, когда они перепрыгнули с одной крыши на другую, с неё — на мусорный бачок, и затем — на землю. — Увидишь, — вновь сказал Хитокири. — Трудно объяснить… — Значит, это не монастырь профессора Китано. — Слишком опасно. Много глаз наблюдает за тобой. — Можно изменить внешность, — Мирон припомнил, что всего лишь несколько дней назад выдавал себя за клона. — Если я не буду гайдзином, перестану бросаться в глаза. — Ты мог сойти за нашего в Москве, — рассмеялся Хитокири. — Чтобы выдать себя за японца в Токио… — Надо здесь родиться, — кивнул Мирон, переводя дух. — Так всё-таки, куда мы идём? — Надо тебя хорошенько спрятать, — сказал японец. — А где лучше прятаться, как не на виду? Среди таких же, как ты? — Здесь, в Токио, есть русская диаспора, — догадался Мирон. — Со времен войны за Сахалин… Поэтому якудза не суётся в эти районы. Из-за русских. — Из-за русской мафии, — подняв палец, серьёзно уточнил японец. Оябуны не любят тёрок с паханами. — Кто б сомневался, — буркнул Мирон. — Русская мафия — самая мафиозная мафия в мире… …Это была деревня в деревне. Окруженный ветхими лачугами из пластика и гипсокартона, лавочками пахучих трав и рыбных лотков, район вполне российских особнячков, похожих на дома зажиточных купцов девятнадцатого века. Каменные цокольные этажи, резные наличники на окнах, высокие крылечки и подсолнухи в огородах. По улице невозбранно бродили куры, в тени заборов дрыхли сытые свиньи, из-за ворот провожали тяжелыми взглядами цепные псы… Мирону сразу вспомнился бабушкин дом под Калининградом. Обширный огород с рядами пузатых помидоров и пупырчатых огурцов, за огородом — крутой спуск и речка… Здесь речки не было. Зато было всё остальное — даже небольшая беленая церковь в окружении берез. — Охренеть можно, — с чувством высказался Мирон. Он знал, что таких деревень полно на исторической родине: всё больше людей, не выдерживая городского ритма, удалялись к вольным хлебам и уличным нужникам. Но… чтобы здесь, посреди самого хайтечного города в мире? Словно в подтверждение, что это не сон, на ближний забор взлетел петух и заорал во всё своё петушье горло.