– Что в такой ситуации ты будешь желать, чтобы капитан оказался неверующим. Потому что тогда он не будет уповать на судьбу, карму, высшую силу или как ее там. А станет рассчитывать только на себя и решать проблему сам – и дойдет до берега, и пассажиров туда доставит в целости и сохранности. – В этом вы, конечно, правы, – сказала Ката и поняла, что говорит это совершенно серьезно, от чистого сердца: ведь в жизни, где нет веры, нет и ненужных усложнений: ни чувства вины, ни необходимости делать то, чего не хочешь – только реальность. А нужно ли нам еще что-то? – А оно так и должно быть перевернуто? – Кто? – Распятие. Ката взглянула на распятие и поняла, что Фридьоун прав: оно действительно висело вверх ногами. «Нет», – ответила она, встала, сняла распятие со стены и положила в ящик на кухне. Потом они попили кофе и поболтали о том о сем. Фридьоун сказал, что работает в этой фирме недавно, а раньше он жил в Дании, – но, когда Ката решила расспросить его об этом подробнее, не стал отвечать. Вынул договор и сказал, что покажет Кате, что они уже сделали, и научит этим пользоваться, прежде чем дать ей подписать бумаги. Она вышла за ним в гараж, прихватив с собой свою чашку кофе. – До вашего мужа не дозвониться, – посетовал Фридьоун. Ката закурила сигарету и подняла ворота гаража. Постепенно тот заполнился белым дневным светом. – Я ему звонил и по рабочему, и по мобильному. – Он на операции был. – В больнице мне сказали, что он в тот день вообще не приходил. – А когда это было? – В пятницу. – Так он же на конференции! – вдруг вспомнила Ката. – А домой приедет сегодня в течение дня. – Она ощутила на себе этот взгляд Фридьоуна: настырный, но вместе с тем отеческий. Потом Ката позволила ему устроить себе обход дома и сада и показать новые оконные стекла, главный компьютер в гараже, датчики движения и прожекторы. Закончили они в прихожей, у компьютерного экрана, и Фридьоун показал ей, как вводить код и настраивать систему, в зависимости от того, есть ли кто-нибудь дома. Она подписала договор. – И еще вот что. Мне нужен личный номер вашего мужа. Ката обнаружила, что забыла его последние цифры. Она сказала, что сейчас сходит уточнит, поднялась на второй этаж, села на корточки у письменного стола, где, как она знала, Тоумас хранил свои документы, выдвинула ящик и стала листать: страховка, зарплатные ведомости, свидетельство о рождении, справки о прививках для путешествий… Она разложила их по столу – и уже успела забыть, что именно искала. Один из документов был крупнее и более пышно оформлен, чем другие. Присмотревшись, Ката поняла, что это «сертификат подлинности» кукольного домика: в правом верхнем углу стоял штемпель магазина в Бостоне, а под ним – информация о домике: год и страна постройки. Домик был сделан в Будапеште. – Венгерский, – пробормотала Ката. Совсем как Элисабет Батори. Она поглубже зарылась в ящик и нашла старые паспорта Тоумаса. Пролистала их – и, как и подозревала, обнаружила там штампы из Венгрии. Десять или одиннадцать лет тому назад Тоумас ездил в Будапешт, один, читать лекцию в тамошнем университете, у которого были с Исландией тесные связи: исландцы, не набравшие достаточно баллов, чтобы продолжать обучение в университете на родине, часто отправлялись в венгерские медицинские вузы и получали степень там. Ката сунула сертификат себе в карман, спустилась и показала Фридьоуну один из паспортов. Он записал у себя личный номер Тоумаса и сказал, возвращая документ: – Вот теперь все довольны… А кто из вас все-таки первым решил поставить эту систему? – Так захотел Тоумас. – По какой-нибудь особой причине? Ката помотала головой и зажгла еще одну сигарету, хотя ей не особенно хотелось. – Ну, не знаю… Из-за проблем с моей дочерью. Фридьоун достал кошелек и подал ей визитную карточку. – Если что-нибудь случится – звоните, не стесняйтесь: мало ли, машину угонят или велосипед, или еще что-нибудь там… Если у вас начнутся проблемы, то у меня есть знакомые, которые смогут их решить, если полиция не справится. Ничего невозможного нет, вопрос только в цене. На визитной карточке нигде не было написано «Вулкан»: только имя Фридьоуна и номер мобильного. Он подмигнул ей, попрощался и ушел. * * * – Ничего невозможного нет, вопрос только в цене, – бормотала себе под нос Ката, а в ее голове теснились догадки. Она не стала обращать внимания на вибрирующий в кармане телефон, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться: Тоумас начал ходить в магазин кукольных домиков – по его собственным словам – в Америке, примерно в то же время, когда начал оперировать. Когда взрослые начинают интересоваться куклами, в этом вообще есть что-то патологическое, что указывает – в лучшем случае – на глубокий невроз и вплоть до расстройства личности. Когда домик купили, Ката сразу навела об этом справки. Поездки в Венгрию. Домик из Венгрии. Что отразилось на лице у Тоумаса, когда она как-то раз спросила его, откуда домик? Стыд? Если б не Батори, Вала не пошла бы тогда на танцы. Молчание и бездействие Тоумаса после ее исчезновения было бы проще объяснить, если допустить, что его сковывал стыд. А рисунки, сопровождавшие письма? Их схематичная точность была как будто взята прямо из медицинских пособий! Или ненависть Батори к религии и школе (Тоумас как-то обмолвился, что в школе его травили), и это подчеркивание в письмах, что мама «несносная»… По крайней мере, полицейские были правы, что в этих письмах стратегия была слишком продуманной для тупого качка-наркодилера, у которого все равно есть масса других способов завлекать молодых девушек, кроме журнала «Юношество»… Хильмар сказал: «С высшим образованием». Ката открыла глаза, поднялась и в растерянности сделала несколько кругов по гостиной. Работа хирургов чрезвычайно трудна, и в свои первые годы в профессии Тоумас говорил, что ему нужна какая- нибудь разрядка, и о том, что к концу дня его охватывает апатия (как бы удачно ни прошла операция), желание забытья или глубокой близости, в исполнении которого он уже отчаялся… А когда же он перестал об этом говорить? Насколько Ката знала хирургов, она могла сказать, что после нескольких лет в профессии они превращаются либо в святых, либо в чертей из ада; если хирург перестал разговаривать и имеет вялый и отсутствующий вид, это говорит только о том, что он затаил от других какой-то секрет. Тоумас уже много лет ходил как неживой – это факт. Когда они только познакомились, он увлеченно болтал о том о сем – о классической музыке, эпохе Возрождения, Великом переселении народов, просторах вселенной, новостях; порой всплескивал руками, сетуя на устройство мира, расхаживал по комнате. Главные черты в людях с годами не меняются. И если убеждения оказались бы слишком мелким предметом для страстной самоотдачи, он мог бы со всей страстью посвятить себя хирургии – такой человек обладал силой воли, жаждой признания, сдерживаемой неуравновешенностью, которая вела его по жизни через все эти часы в одиночестве в библиотеке и суточные дежурства, где более опытные врачи вытирают об него ноги, – а получив диплом, Тоумас попал в нечеловеческую среду операционной, где при десятичасовой операции каждую секунду необходима полная сосредоточенность. Такая личность наверняка более сложна, чем Ката привыкла считать; его внутренняя страстность не исчерпалась на работе, не исчерпалась за все это время. В нем открылась бездна, и Ката увидела ее, закрыв глаза: там клубилась темная, золотисто-алая страсть, полностью скрытая в течение их тихих будней за завтраком и в спальне. Но о ней недвусмысленно свидетельствовали его походы в «магазин миниатюр» в Бостоне. И ведь ту подписку на журнал «Юношество» оформил именно Тоумас: сам предложил это дочери (хотя от него вряд ли можно было ждать, что он предложит журнал явно христианской направленности!), – а через некоторое время в журнале появилось объявление о друзьях по переписке, как будто нарочно созданное для характера Валы. Нет ничего невероятного в том, что он сам начал писать все эти письма, чтобы дочь не стала верующей дурочкой, как мамаша, и в самом начале в них выражалось отвращение, затем они стали все более злыми и бурными, а кончилось все вообще полнейшей необузданностью… Да, это точно он. 24 Ката свернула к морю и поехала по берегу до самого мыса Гранди, мимо зданий-коробок, в которых располагались магазины и фирмы, и приблизилась к большому зданию с вывеской «Склад». У Кольбрун дома места было много, но Ката не хотела обременять ее своими вещами: всем этим барахлом, которое ей было не нужно, но которое она все равно взяла с собой из дому. Ката оформила договор на минимальное помещение для хранения и заплатила за два месяца вперед. Сказала, что торопится, и подкупила сотрудника склада пятитысячной купюрой, чтобы он вынул коробки с вещами из ее багажника и расставил их в помещении. Ей выдали ключ и сообщили, что она может входить к своим вещам в любое время между восемью утра и десятью вечера и что ставить кого-либо в известность об этом совсем не нужно. – Людям так удобнее, – заметил сотрудник довольно веско, словно давая понять, что посетители склада хотели бы свести общение друг с другом к минимуму – забирать свои вещи или привозить их незаметно для других. Когда Ката ехала обратно в центр города, зазвонил телефон. С ней пытался связаться кто-то из Центральной больницы, причем уже не первый раз за день. Немного погодя ей пришла эсэмэска, но Кате было лень ее читать. Тоумас должен был приземлиться в первом часу, значит, он уже дома. Но, скорее всего, поехал прямо из аэропорта к себе на работу за каким-нибудь неотложным делом – например, чтобы руководить операцией, которую ему позволили провести, хотя он только что с дороги, – ведь Тоумас был знаменитостью в своем отделении… Ката не поехала прямо к Кольбрун, а свернула, припарковала машину у ларька с хот-догами, вылезла, перешла переулок Хапнарстрайти и вошла на почтамт на Эйстюрстрайти[21]. Там стояла большая очередь. За прилавком находилась женщина во флисовой кофте; волосы у нее были коротко стриженные, мышино-бурые, совсем как у Каты. У той уже готов был вырваться смех, но она зажала ноздри и наклонилась вперед, чего раньше никогда не делала. Сколько же на свете Кат? Та, квадратная, бывшая раньше, трудяга, заботившаяся о маленьком квадратике в городе, который громили, выметала и вычищала его, пока вокруг полыхали пожары… Чтобы переобнимать всех этих Кат, жизни бы не хватило, каждую минуту рождалась новая Ката!.. Пожилые туристы из Германии покупали открытки, какая-то телка обменивала квитанцию на коробку, в которой лежали, допустим, фаллоимитаторы, рекомендованные в «Новой жизни» или на какой-нибудь презентации сексуальных игрушек у подруги на улице Бустадавег, для того, чтобы пробудить энергию «богини»… – Ну и сброд, – произнесла Ката себе под нос. «А ты знаешь, кто такие телки?» – спросила она сама себя. «Да». «А ты когда-нибудь сталкивалась с качками?» «Ну конечно. Только скачками передвигаться неудобно». «Вот именно. А лица… Знаешь, что такое лица?» Тут подошла ее очередь. У сотрудницы почтамта лицо было – ужасно обыкновенное улыбающееся лицо. Она взяла паспорт и бумажку, на которой Ката написала имя Тоумаса и название почтового ящика из журнала «Юношество». Та сказала, что пришла проверить ящик мужа. – Он сам не может: в аварию попал. У меня с собой его паспорт и доверенность на проверку почтового ящика. Сотрудница взяла бумаги, рассмотрела их, открыла паспорт на первой странице и покосилась на Кату. – Вообще-то он просрочен, – сказала она, но не стала делать из этого проблемы, а спросила, знает ли Ката номер ящика. Затем вышла в заднее помещение, и ее долго не было. Вернувшись, она сказала, что проверила номер по базе данных. И оказалось, что этим ящиком больше не пользуются. – Как и большинством из них. После того, как появился Интернет… А вы уверены, что это тот номер? Ката ответила утвердительно. – А разве ящик зарегистрирован не на его имя? – спросила она. – Не вижу… Ящик с этим номером больше года назад был закрыт; я не вижу, на кого он был зарегистрирован раньше. – Муж ждет очень важную посылку, – сказала Ката, и ей показалось, что женщина странно на нее посмотрела. – Увы… А вы могли бы позвонить мужу и спросить его, тот ли это номер?