Впереди сплетаются друг с другом красные и белые деревья. Тонкие стволы будто выточены из цветного стекла, на веточках покачиваются стеклянные цветы. Они мягко позвякивают и источают вокруг себя странный кисловатый запах. Так могли бы пахнуть гнилые фрукты. Бреду вперед, осматриваюсь по сторонам. Прижимаю руку к груди и чувствую под рубашкой что-то чужеродное, шершавое. Пытаюсь расстегнуть пуговицы, но руки не слушаются, будто я пьяна. Стоит только дойти до деревьев, как воздух наполняется странным гудением, точно вокруг снуют тысячи рассерженых пчел. Касаюсь рукой одного из стволов и тихо вскрикиваю, когда холодные колючки впиваются в кожу. Отдергиваю ладонь и всматриваюсь в другой конец рощи, где над деревьями возвышаются белокаменные ворота. Закрыты они плотно. В груди что-то щелкает, кто-то проворачивает рукоять невидимой сабли, ломая ребра и разрывая мускулы. Падаю и кричу в небо, тянусь вперед, в попытке найти опору, но под руками лишь пустота. Утыкаюсь носом в траву и пытаюсь унять боль, но она только растет с каждой секундой, уничтожает меня, разрывает на части. Переворачиваюсь на спину, и боль выгибает дугой. Что-то внутри лопается, как натянутая струна, и мир меркнет, смазывается и наливается кровавым багрянцем. – Оставьте ее, – громыхает над головой знакомый голос, а я чувствую, как слезы катятся по щеке, обжигая кожу. – Она больше не нужна. Тяну руку вверх, разлепляю пересохшие губы. Один жадный вздох, второй. До мушек перед глазами, то тошноты. Чувствую, как корни стеклянных деревьев касаются лица, проникают в рот, забивают горло. Некоторые врываются в разорванную грудь, скользят по ребрам и сжимают сердце в стеклянном плену. Боль топит меня, тянет на дно, а я шепчу в изувеченные небеса: – Только…не бросай меня… *** – Куда я без тебя? – отвечает чей-то голос. Плотный мрак рассеивается в колкой неге. Чувствую в себе горячие пальцы, а губы Энзо щекочут набухшие соски. – Доброе утро, рыжулька, – он разогревает меня без спроса. Улыбается, приподняв на миг голову и поймав мой сонный и смущенный взгляд. – Не бойся этого. Не стесняйся. Энзо прикусывает сосок и ускоряет движения пальцами. Тяну его за волосы и замечаю блеск на языке. – Что это у тебя? – голос срывается, когда касаюсь его губ, чтобы увидеть странный блеск еще. Зажимаю руку бедрами и, тихо всхлипывая, зажмуриваюсь до золотых вспышек под веками. Энзо проталкивает язык в рот и позволяет понять, пощупать. Узнать форму, услышать нежный стук по зубам. Гвоздик. Он холодит и цепляет чувствительные точки, щекочет изнутри, доводит до исступления. Заставляю его откинуть голову, и Энзо послушно подчиняется. Касаюсь щеки, а он ловит руку и проводит языком по моим пальцам, хищно улыбается. Касается украшением подушечек, щекочет кожу, а я наблюдаю, как завороженная, рассматриваю, трогаю. – Красиво, – выдыхаю сдавленно. – Красиво – это золото твоих волос, а это, – он скользит сережкой между пальцами, – просто безделушка. – Мне все равно нравится, – зарываюсь руками в его волосы, сжимаю в кулаке. Мягкие. А ведь казалось, что должны быть жесткими, как проволока. Касаюсь пальцами сережек в его ухе. Несколько небольших колечек. Поглаживаю теплый металл, прохожусь по смуглой коже. – И это нравится, – смотрю в его глаза, а там зеленью вспыхивает огненный вихрь. – Тоже такие хочу. Энзо урчит от моих прикосновений, ласкает меня, врывается пальцами, заставляя выгибаться. – Кричи, фурия… – хрипит и снова целует. До томной боли и разрядов молний по коже. Я подчиняюсь, но крик выходит слабым и сдавленным, будто мы под толщей теплой воды. Горло сжимается от накатывающей волны странного, непривычного и острого удовольствия, выбивающего опору из-под ног. Вдыхаю густой воздух, который распирает легкие изнутри. Чувствую, как гвоздик скользит по языку, и ощущений слишком много. Невыносимо. Прикусываю нижнюю губу Энзо и облизываю место укуса, будто ему и правда может быть больно. Я сумасшедшая. Испорченная. Так просто не бывает, невозможно! Обнимаю его за плечи и утыкаюсь носом в шею, дышу глубоко и жадно. Запоминаю каждую впадинку, изгиб ключиц, запах, похожий на терпкую смесь черноплодной рябины и морской воды. Хочу влипнуть в него, врасти. Никогда не нуждалась в защите, всегда могла с саблей выйти против врага. Не боялась умереть, шла вперед, как в последний раз, а тут… Прижимаюсь теснее, словно от этого зависит сохранность моей души, потому что чувствую близкое безумие, черными вихрями закручивающееся над кораблем, и хочу верить в то, что не соврал и правда не бросит умирать. Энзо ложится рядом. Его дыхание густое и расслоенное, он ощутимо перевозбужден, но вместо продолжения успокаивающе поглаживает меня по животу и, поднявшись выше груди, очерчивает кончиками пальцев ветку папоротника. – Ты голодна, – усмехается, когда живот тихо всхлипывает в ответ. – Как зверь, – тихо отвечаю в ответ. – Коня бы съела, – осторожно пытаюсь подняться, но тело – клубок сладкой ваты. Едва ли я смогу стоять. – Кажется, тебе придется донести меня до душа, – сообщаю ему шепотом, а губы Энзо едва дрожат от сдерживаемой улыбки, – у меня ноги отказали. Он подхватывает меня, не отвечая. На ходу прикусывает ухо и носом зарывается в мои волосы. – Справишься сама, или потереть тебе спинку, моя рыжая пленница? – ставит меня на поддон и включает воду. – Раз уж ты сегодня такой добрый, то потри, – упираюсь руками в стену, потому что ноги не держат совершенно. Касаюсь лбом холодного камня и чувствую, как горячая вода бежит по волосам и спине. Энзо смеётся, но как-то обреченно. Намыливает волосы и долго массирует кожу головы. Ладонями растирает пену по всему телу и прикрывает глаза. Будто прячет по густыми ресницами свои эмоции. Я не успеваю замерзнуть от прохлады воды, как пират закутывает меня в огромный халат и несёт в каюту. Оставляет меня на постели, молча одевается и идёт к двери. Оборачивается прежде чем уйти. – Я быстро, не скучай. Глава 18. Энзарио Выхожу на палубу и иду прямиком к борту. Мне нужна влага и воздух. Я – идиот. В порыве страсти забыл о самом важном. О том, что обещал себе. Давал слово… Ария тысячу раз может быть моей любовницей, но не матерью моих детей. Я не хочу такого будущего. Для нее? Или для себя? Да. Я – чертов эгоист, накрой морское цунами мою душу! И думаю о себе в первую очередь. Думаю о той боли, что выкручивает изнутри и отравляет каждый вдох. Потому что с каждым глотком воздуха будет уходить жизнь из моих любимых и детей. Я не хочу так! Смышленый матрос, что вчера врубил взлет, стоит на мостике и плавно ведет корабль по волнам. Я киваю ему, но не подхожу. Команда у меня слаженная, сами знают, что нужно делать. Вчера просто что-то пошло не так. Последние дни все идет не так. – Как Риччи? – говорю, глядя на морскую гладь. Пытаюсь утопить в ней свое пламя и удручающие мысли. Я, как безумный подросток, потерял голову. А разве она у меня была на плечах, когда я сделал Арию своей? – В себя пришел. Жить будет, но… – отвечает моряк, вырывая меня из дум, и потирает негустую бороду. – Старика Агруда шторм забрал. – Прискорбно, – тяну, – терять своих тяжело, особенно тех, кто проработал на корабле больше десятка лет. Иду широким шагом в свое логово. Мне нужно скрыться от пытливых глаз. Долго брожу по периметру комнаты и ищу в тканях, нитках и инструментах успокоение. Да какой там! Все летит к чертям! Швыряю со стола раскроенные вчера для Арии брюки и блузу. Я не должен привязываться. Не дол-жен! Натыкаюсь подушечками пальцев на острые иголки в подушке и слетаю на пол. Как ребенок скручиваюсь, подтягиваю под себя ноги и сцепляю зубы. Никогда не думал, что испытаю это снова. Думал, что слишком стар для всей этой ванили и эмоций. Ан, нет, она смогла что-то всковырнуть. Выпотрошить. Взгляд падает на размотанные кружева. Небесного и алого цвета. Под пальцами они теплые, как ее кожа, а как прекрасно они лягут на ее бедра и грудь. И будто в тумане я режу, шью, выглаживаю швы. Забываюсь на несколько часов. Кладу набор белья в куль с одеждой. На этот раз я выбрал платье в пол песочного цвета. Легкое, как утренний ветер, с овальным вырезом и кружевной окантовкой. Не помню, когда Мирида в нем ходила, многие платья она так и не успела примерить. Больно от воспоминаний. Бреду, будто во сне, в кухню. Кок после штормовой ночи наклюкался и дрыхнет. Моряки уже сами стряпали кашу и разлеглись на палубе, как ленивые тюлени. Обхожу их мрачной тенью. Они меня не трогают, знают, что огребут по полной программе. Я удовлетворен и нет. С утра жар разрывает вены, еще сильней прежнего. Только аппетит раздразнил. Режу вяленый бекон с такой силой, что из него брызжет сок во все стороны. Я не могу Арию переселить в другую каюту, не могу отпустить от себя, но и с ней рядом невыносимо тяжело. Или наслаждаться, или игнорировать. Последнее у меня не получится. А первое повлечет за собой много личных бед. Вот бы найти сокровище! Возможно, это был бы выход. Омлет и нарезанное мясо кладу на широкое блюдо. Сбрызгиваю оливковым маслом креветки, мелкие помидоры и твердый сыр, выкладываю на то же блюдо горкой. Два стакана, две вилки и кувшин со свежевыжатым фрешем из клементинов. Немного горьковатый, но зато чудно восстанавливает силы. *** Перед каютой медленно выдыхаю. Задержался. Обещал Арии быстро, но провозился с шитьем и распутыванием своих мыслей. Последнее мне так и не удалось, но я решил, что стоит это отложить. Мало времени, и до порта остается несколько дней. Найду, как свежую кровь сохранить, и отпущу птичку. Но от этих мыслей кислота появляется во рту, и я свожу брови, делая шаг вперед. В начале не понимаю, что это за звук доносится из каюты, а через секунду замираю на пороге. Ария оделась во вчерашнюю одежду, аккуратно сложив халат на кровати. Замечаю, что она застирала простынь и повесила ее сушиться на стуле. Сама же девушка сидит перед картой, подобрав ноги под себя и расчесывает волосы небольшим деревянным гребнем. Моим, кстати. Нашла все-таки. Красное золото волос струится по плечами, переливчатое и мягкое в свете люнн. Девушка тихо напевает старую моряцкую песню о русалке, что полюбила бога северного ветра. Историю невозможной, но состоявшейся любви. Раз, и пальчики аккуратно вплетают в волосы кожаный шнурок. Одно движение, второе, треск гребня, проходящего через алый шелк. Щеки фурии румяные, а кожа точно светится изнутри. Она – сосуд, наполненный искрящейся влагой и жизнью. Стою в пороге, как дурак, и глаз оторвать не могу.