Течение вновь несло лодку. В следующий раз их прибило к прибрежным деревьям — ивам, догадался Хорнблауэр в темноте. Ветки, за которые они задевали, осыпали снегом, царапали, хлестали по лицам, удерживали лодку — приходилось шарить во тьме, находить и убирать преграду. К тому времени, как они миновали ивы, Хорнблауэр решил, что перекаты лучше, и захихикал, стуча от холода зубами. Разумеется, перекаты не заставили себя ждать — скальные берега сблизились, и река, бурля, устремилась через небольшие пороги. Хорнблауэр постепенно уяснил себе, что представляет из себя река: долгие быстрые протоки, чередующиеся с каменистыми стремнинами, разбросанными там и сям в соответствии с особенностями ландшафта. Лодку, вероятно, построили примерно там же, где они ее нашли, и держали для перевоза. Наверно, хозяева ее были крестьяне, и, скорее всего, она редко удалялась от дома больше чем на полмили. Хорнблауэр, отталкиваясь от камня, прикидывал ее шансы пережить нынешнее путешествие. После перекатов они долго шли спокойно — как долго, Хорнблауэр оценить не мог. Они научились различать покрытый снегом берег за ярд или больше и держаться на расстоянии. Всякий раз берег помогал им определить направление течения относительно ветра, после чего, если в фарватере не было камней, можно было приналечь на весла, не опасаясь, что сядут на мель. Снег почти перестал, и те хлопья, что летели по ветру, очевидно, сдувало с берега. Теплее не стало: лодка обмерзла уже целиком, доски стали скользкими, только под ступнями оставалась проталина. За десять минут они покрыли не меньше мили. Хорнблауэр не знал, сколько времени они в лодке. Но ясно, что, пока вся местность покрыта снегом, их не нагонят, а чем длиннее окажется этот замечательный отрезок реки, тем в большей безопасности они будут. Он приналег на весло. Браун отвечал гребком на гребок. — Пороги впереди, — сказал Буш через какое-то время. Перестав грести, Хорнблауэр услышал далеко впереди знакомый шум бегущей по камням воды. Предыдущий отрезок пути был слишком хорош, чтобы тянуться долго, сейчас их снова понесет, мотая и раскачивая. — Браун, приготовься отталкивать по левому борту, — приказал он. — Есть, сэр. Хорнблауэр сидел с веслом наготове; вода за бортом была черная и маслянисто поблескивала. Лодка вильнула. Течение увлекало ее вбок, и Хорнблауэр решил, что это хорошо: там, куда устремляется основная масса воды, больше вероятность проскочить порог. Грохот усиливался. Хорнблауэр встал, чтобы взглянуть вперед. — Господи! — выдохнул он. Слишком поздно уловил он разницу в звуке. Перед ними были не перекаты, вроде пройденных, но нечто гораздо худшее. Перед ними была запруда — возможно, естественная преграда, у которой застревали камни, или некое искусственное сооружение. Обо всем этом Хорнблауэр думал, когда их уже вынесло на гребень. По всей длине вода переливалась через запруду, маслянистая на перегибе, и устремлялась к пенному хаосу внизу. Лодку увлекало в мощную широкую воронку, она ужасающе накренилась и пулей понеслась под уклон. Вода, в которую они врезались, была плотная, как кирпичная стена. Водопад еще гремел у Хорнблауэра в ушах, мысли еще неслись лихорадочно, а вода уже сомкнулась над ним. Его тащило по каменистому дну, он не мог ничего поделать. Легкие разрывались. Это была смерть. На мгновение голова оказалась над водой — он вдохнул, воздух обжег горло, и тут его снова поволокло вниз, на каменистое дно. Грудь разрывалась невыносимо. Еще глоток воздуха — дышать было больнее, чем задыхаться. На поверхность, опять на дно — голова шла кругом, в ушах гудело. Его тащило по подводным камням с грохотом, какого он не слышал ни в одну грозу. Еще глоток воздуха — он ждал его почти со страхом, но заставил себя вдохнуть — казалось, легче не делать этого, легче сдаться на милость раздирающей грудь боли. Опять на дно, к грохоту и мучениям. Мысли проносились четко и ясно — он понимал, что с ним происходит. Он попал в воронку за плотиной, его выбросило на поверхность дальше по течению, увлекло возвратным потоком, опять потащило на дно, выбросило наружу, подарив возможность вдохнуть, и доволокло обратно. Теперь он был готов, когда его в следующий раз вынесет на поверхность, отплыть вбок — он едва успел сделать несколько движений руками, а его уже вновь потащило вниз. На сей раз боль в груди была еще невыносимее, и к ней прибавилась другая — боль в коченеющих руках и ногах. Потребовалась вся сила воли, чтобы в следующий раз снова вдохнуть и, жалко барахтаясь, проплыть чуть-чуть вбок. Его снова потащило вниз, на этот раз он был готов умереть, хотел умереть, лишь бы унялась боль. Под руку попалась сломанная доска с торчащими гвоздями, — наверно, останки разбитой лодки раз за разом, бесконечно, крутятся вместе с ним в водовороте. Тут решимость на мгновение вернулась. Его вынесло на поверхность, он глотнул воздуха и поплыл, с ужасом ожидая, когда его снова потащит вниз. Удивительное дело — он успел вдохнуть во второй раз, в третий. Теперь он хотел жить — так упоительны были эти, не причиняющие боли, вдохи. Только он очень устал и очень хотел спать. Он встал на дно, упал — ноги не держали — заплескал в испуге, на четвереньках выбираясь из воды. Встав, сделал два шага и повалился лицом в снег, ногами в бушующую воду. Поднял его человеческий голос, звучавший будто в самом ухе. Подняв лицо, Хорнблауэр увидел еле различимую фигуру в ярде или двух, которая голосом Брауна орала: — Эй! Капитан! Капитан! Эй! Капитан! — Я здесь, — простонал Хорнблауэр. Браун склонился над ним. — Слава богу, сэр, — сказал он, потом громче: — Мистер Буш, капитан здесь. — Хорошо, — отозвался слабый голос ярдах в пяти. Хорнблауэр поборол омерзительную слабость и сел. Раз Буш жив, о нем надо позаботиться немедленно. Он, раздетый и мокрый, сидит на снегу под ледяным ветром. Хорнблауэр, пошатываясь, встал и ухватился за Брауна. Перед глазами плыло. — Там свет, сэр, — хрипло сказал Браун. — Я уж собрался туда идти, если бы вы не откликнулись. — Свет? Хорнблауэр провел рукой по глазам и поглядел вверх. Ярдах в ста действительно мерцал огонек. Идти туда значит сдаться — вот первое, о чем он подумал. Остаться здесь значит умереть. Даже если они чудом разожгут костер и переживут ночь, их поймают утром — а Буш, безусловно, умрет. Когда Хорнблауэр замышлял побег, какие-то шансы у них были, теперь не осталось ни одного. — Мистера Буша мы понесем, — сказал он. — Есть, сэр. Они побрели по снегу туда, где лежал Буш. — Там на берегу дом. Мы понесем вас. Хорнблауэр удивлялся, как при теперешней слабости может думать и говорить — это казалось фантастическим. — Есть, сэр. Они наклонились и подняли Буша, сцепив руки у него под коленями и за спиной; когда его поднимали, с ночной рубашки потекла вода. Буш обхватил руками их плечи, и они, по колено в снегу, побрели вверх, к далекому огоньку. Они спотыкались о скрытые под снегом валуны и кочки. Они скользили. Один раз проехались по склону и упали. Буш вскрикнул. — Ушиблись, сэр? — спросил Браун. — Только задел культю. Капитан, оставьте меня здесь и попросите в доме, чтоб вам помогли. Хорнблауэр сохранил способность думать. Без Буша они доберутся до дома быстрее, но легко вообразить, что начнется потом: расспросы, его неловкие ответы на ломаном французском, колебания. Тем временем Буш, мокрый и раздетый, будет сидеть на снегу. Полчаса-час его убьют, а может пройти и больше. И в доме совсем не обязательно найдутся помощники. — Нет, — сказал Хорнблауэр бодро. — Уже немного. Подымай, Браун. Они, шатаясь, двинулись к огоньку. Нести Буша было тяжело — голова у Хорнблауэра кружилась от усталости, руки, казалось, выдергивались из суставов. Однако под скорлупой усталости мозг работал быстро и неутомимо. — Как вы выбрались из реки? — спросил он, удивляясь звуку собственного голоса. — Течение прибило меня к берегу, — сказал Буш с некоторым удивлением. — Я только успел сбросить одеяло, как задел о камень, и тут же Браун меня вытащил. — Ясно, — сказал Хорнблауэр. Причуды реки могут быть совершенно фантастическими: они оказались в воде на расстоянии какого-то ярда, но его утащило на дно, а их благополучно выбросило на берег. Буш и Браун не догадываются о его отчаянной борьбе за жизнь. И никогда не узнают — он не сможет им рассказать. Дыхание вырывалось тяжело, и казалось — он отдал бы все, лишь бы положить свою ношу на снег и отдохнуть пару минут, но гордость не позволяла, и они брели, спотыкаясь о скрытые под снегом неровности почвы. Огонек приближался. Тихо залаяла собака. — Окрикни их, Браун, — сказал Хорнблауэр. — Эй, — заорал Браун. — Эй, в доме! Уже две собаки разразились оглушительным лаем. — Эй! — снова заорал Браун, и они двинулись дальше. Загорелось еще окно. Видимо, они были в саду — Хорнблауэр чувствовал под ногами ломающиеся стебли, розовый куст зацепил его за штанину, она порвалась. Собаки яростно лаяли. Вдруг из темного нижнего окошка раздался голос. — Кто там? — спросил он по-французски. Хорнблауэр напряг усталые мозги в поисках ответа. — Трое, — сказал он. — Раненые. Ничего лучшего он не придумал. — Подойдите, — сказал голос. Они прошли вперед, скользя на невидимом уклоне, и остановились в квадрате света из большого окна на первом этаже, двое оборванцев и Буш в ночной рубашке у них на руках. — Кто вы? — Военнопленные, — ответил Хорнблауэр. — Пожалуйста, подождите, — вежливо сказал голос. Они дрожали на снегу, пока рядом с освещенным окном не открылась дверь. В прямоугольнике света стоял человек. — Входите, господа, — произнес вежливый голос. VII Дверь открывалась в мощенный каменными плитами вестибюль. На пороге стоял высокий сухопарый господин в синем сюртуке с ослепительно-белым галстуком, а рядом — молодая женщина в декольтированном платье. Еще троих — кажется, дворецкого и двух служанок — Хорнблауэр приметил краем глаза, когда, шатаясь под своей ношей, вступил в дом. На боковом столике поблескивали слоновой костью рукояти двух пистолетов, — видимо, хозяин отложил их, сочтя ночных посетителей безобидными. Хорнблауэр и Браун стояли, ободранные, всклокоченные, запорошенные снегом, с их одежды капала на пол вода, у Буша из-под фланелевой ночной рубашки торчал один серый шерстяной носок. На Хорнблауэра накатила обычная его слабость, и он еле-еле сдержал нервный смешок, гадая, как эти люди объясняют явление раздетого инвалида из кромешной ночи. По крайней мере, хозяину хватило выдержки скрыть изумление. — Входите, входите, — сказал он, взялся рукой за дверь, потом передумал. — В гостиной недостаточно тепло. Феликс, проводи господ на кухню. Надеюсь, вы извините, что я приму вас там? Сюда, господа. Стулья, Феликс, и попроси служанок выйти. Кухня была низкая, с каменным, как и в вестибюле, полом. Ее наполняло райское тепло — в очаге поблескивал догорающий огонь, весело вспыхивая на кухонной утвари по углам. Женщина, ничего не говоря, подбросила дров и принялась раздувать огонь мехами. Ее шелковое платье мерцало, зачесанные наверх золотистые волосы отливали медью. — Мари, дорогая, может быть, этим займется Феликс? Ладно, очень хорошо, как тебе угодно, — сказал хозяин. — Прошу садиться, господа. Вина, Феликс. Хорнблауэр и Браун опустили Буша на стул перед огнем. Он валился от усталости, пришлось его поддерживать. Хозяин сочувственно прищелкнул языком. — Поторопись, Феликс, тебе еще надо приготовить постели. Бокал вина, сударь? А вы, сударь? Позвольте мне. Женщина, которую он назвал Мари, встала с колен и неслышно удалилась. Огонь весело потрескивал под батареей вертелов и котлов. Однако мокрого до нитки Хорнблауэра колотила дрожь. Его не согрел даже бокал вина. Рука, которую он держал у Буша на плече, дрожала, как лист.