Последний приказ отдан, можно больше не думать, раствориться в безумии происходящего. Ядра взламывали палубу вокруг, доски разлетались в щепки. Как в страшном сне Хорнблауэр видел: Бушу оторвало ступню, он падает, заливая палубу кровью. Двое матросов пытаются поднять его и унести вниз. — Оставьте меня! — кричал Буш. — Пустите меня, сволочи! — Унесите его, — приказал Хорнблауэр. Резкость его голоса вписывалась в общее безумие — на самом деле он радовался, что может отправить Буша вниз, где тот, возможно, останется живым. Рухнула бизань-мачта — реи, блоки и тали падали рядом с Хорнблауэром, такие же смертоносные, как летящие извне ядра, но он был еще жив. Фор-марса-рей сорвался с боргов — сквозь дым Хорнблауэр видел, как Хукер с матросами лезет по вантам привесить его на место. Боковым зрением он видел: в дыму надвигается нечто огромное, непонятное. Это четвертый французский корабль приближался с другого борта, по которому еще не стреляли. Хорнблауэр понял, что машет шляпой и выкрикивает какую-то чепуху, матросы с криками «ура!» выдвигают пушки правого борта. Дым стал гуще, грохот оглушительнее, стреляли все орудия до одного, корабль сотрясался от отдачи. Малыш Лонгли, чудом уцелевший после падения с крюйс-салинга, оказался рядом. — Я не боюсь, я не боюсь, — повторял он трясущимися губами. Бушлат был порван на груди, и мальчик обеими руками стягивал прореху. Слезы в глазах опровергали его слова. — Конечно, сынок, конечно ты не боишься, — сказал Хорнблауэр. И тут Лонгли не стало, только кровавое месиво на месте туловища и рук. Хорнблауэр отвернулся и увидел, что пушка на главной палубе не выдвинута. Он хотел было привлечь к этому внимание, но увидел — убитый расчет лежит рядом, и позвать больше некого. Скоро смолкнут и другие пушки. Ближайшую каронаду обслуживали всего трое — и следующую, и следующую за следующей тоже. На главной палубе морские пехотинцы разносили порох и ядра, — наверно, Джерард распорядился, и, наверно, юнг почти всех поубивало. Если бы только прекратился этот адский шум, если бы только он мог думать! Казалось, грохот, напротив, усилился. Фок- и грот-мачты рухнули с оглушительным треском, перекрывшим на время даже звуки канонады. Паруса закрыли правый борт, теперь пушки здесь стрелять не могли. Хорнблауэр побежал на бак, где Хукер с прислугой закрытых парусами пушек рубил тросы. Грот-мачта в падении разбила лафет и смела орудийный расчет. Ядра с двухпалубника косили работающих людей, парусина загорелась от пушек и уже дымилась. Хорнблауэр выхватил из рук убитого топор и вместе с другими набросился на сплетение тросов. Когда разрублен был последний штаг и сползла за борт тлеющая масса, когда быстрый взгляд убедил Хорнблауэра, что дерево не загорелось, тогда только он вытер лоб и оглядел свой корабль. На палубе грудами лежали мертвые тела и отдельные их части. Штурвала не было, мачты и фальшборты сбило до основания, на месте комингсов торчали одни щепки. Но те пушки, у которых оставалось хотя бы по несколько матросов, стреляли. По обоим бортам сквозь дым можно было разглядеть противника, однако трехпалубник лишился двух стеньг, двухпалубник — бизань-мачты; у обоих вместо парусов — клочья, такелаж изорван. Пальба не прекращалась. Под орудийный грохот Хорнблауэр дошел до шканцев, дивясь, как его не убило. Порыв ветра смещал корабли, гнал трехпалубник к «Сатерленду». Хорнблауэр уже бежал на бак, чувствуя, что ноги налились свинцовой тяжестью и едва двигаются. Правая скула трехпалубника со скрежетом врезалась в левую скулу «Сатерленда». Французы сгрудились у борта, готовые прыгать. Хорнблауэр на бегу выхватил шпагу. — Абордаж! — кричал он. — Всем отражать атаку! Эй, Кристел, Хукер! Отталкивайте неприятельское судно! Трехпалубник навис над головой. Из-за фальшборта стреляли, пули ударяли о палубу рядом с Хорнблауэром. Люди с пиками и саблями карабкались по борту вниз, другие лезли из орудийных портов прямо на переходный мостик «Сатерленда». Хорнблауэра увлекла за собой волна британских моряков с тесаками и пиками, прибойниками и прави́лами. Все были голые по пояс, все почернели от порохового дыма, все толкались, сталкивались, спотыкались. Его бросило на французского лейтенантика в щеголевато заломленной треуголке. В тесноте Хорнблауэр не мог двинуть рукой, а француз уже вырвал из-за пояса пистолет. — Rends-toi![33] — крикнул он, наставляя дуло, но Хорнблауэр ударил его коленом в подбородок — француз от боли запрокинул голову и выронил пистолет. Хукер и Кристел с матросами упирались в борт трехпалубника запасными реями, ветер тоже гнал его прочь. Корабли расходились. Кто-то из французов успел перепрыгнуть на свой корабль, кто-то прыгнул в море. Остальные — человек пять или шесть — бросали оружие. Один не успел — пика вонзилась ему в живот. Ветер гнал французские корабли от изувеченного «Сатерленда», уносил дым. Солнце засияло над обезображенной палубой, грохот пальбы стих, как по волшебству. Хорнблауэр стоял со шпагой в руке. Матросы загоняли пленных в люк. Шум стих, но яснее в голове не стало, — напротив, он ничего не соображал от усталости. Ветер вынес их в залив, «Плутон» и «Калигула» так и не появились — только «Кассандра» на горизонте беспомощно наблюдала за схваткой. Два французских корабля, почти такие же неуправляемые, как «Сатерленд», дрейфовали неподалеку. На борту трехпалубника Хорнблауэр различил черные разводы — это сочилась из шпигатов человеческая кровь. Двухпалубник все разворачивался: вместо продырявленного борта Хорнблауэр увидел сперва корму, потом другой борт. Он тупо следил глазами, не задумываясь, что это значит. И тут оглушительно взревели пушки, и на «Сатерленд» обрушился бортовой залп. Щепки полетели от останца фок-мачты, рядом с Хорнблауэром колоколом бухнула пораженная ядром пушка. — Довольно! — бормотал Хорнблауэр. — Бога ради! Обессилевшие моряки кое-как вставали к пушкам. Джерарда нигде не было, но Хукер — молодец мальчик! — распределял оставшихся людей. Однако навести орудия не было никакой возможности, а люди валились от усталости. Еще бортовой залп — ядра прочесывали палубу, круша все на своем пути. Хорнблауэр слышал как бы тихий подголосок к грохоту неприятельских орудий — это стонали по всему кораблю сваленные где попало раненые. Канонерские лодки на веслах осторожно подбирались к корме. Скоро они начнут стрелять в ватерлинию сорокадвухфунтовыми ядрами. Солнце, синее небо, синее море, зеленовато-серые испанские холмы, золотой песок и белые домишки Росаса — Хорнблауэр смотрел, и смотреть ему было больно. Еще бортовой залп — рядом с Хукером убило двоих. — Флаг, — сказал Хорнблауэр сам себе. — Мы должны спустить флаг. Но на «Сатерленде» не осталось флага, нечего было спускать, и Хорнблауэр по пути на шканцы напряженно думал, как тут выкрутиться. Громко ухнула сорокадвухфунтовка одной из канонерок, палуба под Хорнблауэром содрогнулась. Хукер был на шканцах, с ним Кристел и плотник Хауэлл. — Четыре фута воды в льяле, — сказал последний. — Помпы разбиты все. — Да, — сказал Хорнблауэр без всякого выражения. — Я капитулирую. Он прочел одобрение на серых лицах своих офицеров, но больше ни слова не произнес. Если бы «Сатерленд» затонул вместе с ними, это решило бы все проблемы, однако надеяться на такой простой исход не приходилось. Под безжалостным обстрелом он будет постепенно, палуба за палубой, наполняться водой. Может быть, они будут тонуть сутки — тогда их раньше внесет под пушки Росаса. Остается капитулировать. Хорнблауэр вспомнил других британских капитанов в сходных обстоятельствах. Томпсон на «Леандре», капитан «Свифтшура» и тот несчастный из эскадры Сомареса в Альхесирасском заливе — все они спустили флаг после долгого и неравного сражения[34]. С двухпалубника что-то кричали — слов Хорнблауэр не разобрал. Наверно, предлагают сдаваться. — Oui! — закричал он. — Oui! Вместо ответа громыхнул новый бортовой залп. Снизу донеслись треск древесины, крики. — О господи! — сказал Хукер. Хорнблауэр понял, что его спрашивали о чем-то другом, и тут же его осенило. На негнущихся ногах он сбежал вниз, в неописуемый хаос того, что осталось от его каюты. Матросы у пушек отупело смотрели, как он разгребает обломки. Наконец он нашел, что искал, и выбежал на палубу с охапкой пестрой материи. — Вот, — сказал он, отдавая ее Кристелу и Хауэллу. — Перебросьте через борт. То был трехцветный французский флаг, изготовленный по его приказу, чтобы обмануть гарнизон Льянсы. При виде флага матросы в канонерских лодках взялись за весла и двинулись к борту. Хорнблауэр ждал с непокрытой головой. Они заберут у него наградную шпагу. А другая наградная шпага заложена в лавке у Дуддингстона — он никогда ее не выкупит. Карьера его кончена. Разбитый остов «Сатерленда» с триумфом отбуксируют в Росас — когда еще Средиземноморский флот соберется за него отомстить, отбить у врага или сжечь вместе с искалеченными победителями на огромном погребальном костре? Впереди долгие годы плена — увидит ли он когда-нибудь ребенка, которого родит ему Мария? Леди Барбара прочтет в газетах, что он сдался на милость неприятеля, — что подумает она? Но солнце пекло голову, и он очень, очень устал. Дурной самаритянин[35] Рассказ Это случилось, когда двухпалубный семидесятичетырехпушечный корабль его величества «Сатерленд» под командованием капитана Горацио Хорнблауэра проходил к северу от Гибралтара по пути к месту встречи в западной части Средиземного моря. С левого борта тянулось испанское побережье, справа на горизонте еле-еле проступали горы одного из Балеарских островов, Ибицы. Испания сейчас была союзницей Англии, и в задачи «Сатерленда» не входило чинить помехи ее торговле или топить ее военные корабли. Противник Англии, Франция, в своем захвате Испании еще не продвинулся так далеко на юг. Именно для поддержки союзников в Каталонии, где сейчас шли бои, «Сатерленд» и отправили на север, — по крайней мере, так подозревал Хорнблауэр. Покамест же ему почти не о чем было заботиться: полная команда, исправный корабль и никаких особых дел, пока «Сатерленд» не прибудет в назначенное место. Очередной период перехода от одного служебного долга к другому, и Хорнблауэр от всей души наслаждался кратковременной свободой. Дул свежий восточный ветер, и «Сатерленд», накренясь тяжелым корпусом, летел на север. Хорнблауэр, расхаживая по шканцам, вбирал морской воздух и целительный солнечный свет. Его приятные раздумья прервал дозорный на фок-мачте: — Эй, на палубе! Простите, сэр, там что-то дрейфует прямо по курсу, может, просто какой обломок, сэр, отсюда не видать толком. — Прямо по курсу? — Так точно, сэр. Мы ровнехонько на него идем. Может быть, плот, сэр. Вроде там человека видать — или даже двух, сэр. Казалось бы, сомневаться не в чем: это люди с какого-то потопленного в бою корабля, и «Сатерленд» может приблизиться к непонятному предмету без всякой опаски. Однако у Хорнблауэра в голове шевельнулось неприятное чувство. Он вспомнил многочисленных изобретателей, предлагавших уничтожать корабли при помощи начиненных порохом лодок, которые будут взрываться от удара о борт. Если им когда-нибудь удастся воплотить свои замыслы в жизнь, неуязвимости больших военных кораблей придет конец: они уже не смогут бесстрашно и гордо бороздить морские просторы, а к непонятным предметам надо будет приближаться крайне осторожно. Впрочем, это была полная чепуха, и, думая о ней, Хорнблауэр просто коротал время в ожидании, когда непонятный предмет можно будет увидеть с палубы. — Точно плот, сэр, — объявил лейтенант Буш, глядя в подзорную трубу на рябящее от солнца море. — Один человек машет рукой, и вроде бы есть еще один. Он повернулся к капитану, ожидая распоряжений. — Когда окажемся от них на ветре, положите корабль в дрейф, — приказал Хорнблауэр. Буш подвел корабль к непонятному предмету и обстенил паруса. — Странный какой-то плот, — заметил он, пока «Сатерленд» по инерции скользил к загадочному плавучему средству. Это были всего лишь два бревна, кое-как связанные вместе; волны перехлестывали через них, так что двое людей на плоту постоянно были хотя отчасти под водой. Один из них стоял на коленях, работая грубым подобием весла, другой лежал, хотя волны то и дело заливали его с головой. Оба были голые и очень смуглые, почти черные. Их можно было бы принять за индейцев, если бы не густые бороды. — Бросьте им конец, — приказал Хорнблауэр. Однако даже тот, что был с веслом, настолько обессилел, что не смог удержать в руках брошенный ему трос. Пришлось спускать ялик и поднимать обоих в боцманской беседке. Они лежали на палубе, голые и черные, словно индейцы из Сан-Сальвадора. Оба были истощены до предела, сквозь продубленную кожу выпирали все кости. С длинных волос и бород ручьями текла вода. Один лежал без движения, другой поднял слабую руку и, захрипев, указал на свое горло. — Пить хочет, бедолага, — сказал Буш. Хорнблауэр еще раньше сделал матросу знак принести воду. Спасенные пили жадно, и Хорнблауэр с Бушем наблюдали, как на их глазах происходит чудо, почти что воскрешение мертвых. Несчастные оживали, словно по волшебству. Тот, что лежал без движения — его пришлось поддерживать за голову и вливать воду в рот, — сел. Улыбка на исхудалом лице напоминала ухмылку черепа. — Думаю, они и поесть не откажутся, — сказал Буш. Хорнблауэру довольно было кивнуть, и кто-то из матросов побежал за едой. — Кто вы? — спросил Хорнблауэр. — Франсуа, — ответил тот, что был покрепче. Его голубые глаза составляли неестественный контраст почти черной коже. — Французы! — воскликнул Буш. — Откуда вы? — спросил Хорнблауэр и, увидев, что его не понимают, кое-как повторил вопрос по-французски.