«Сатерленд» медленно двигался вдоль берега, раз за разом гремели орудия правого борта. Команда радостно вопила всякий раз, как ядро настигало кого-нибудь из карабкающихся по склону лилипутов; после неудачного выстрела наступало гробовое молчание. Канонирам полезно своими глазами убедиться, как важно метко целить и точно оценивать расстояние. Обычно от них требовалось лишь перезаряжать и стрелять как можно чаще — когда линейные корабли сходятся борт к борту, меткость уже не нужна. Теперь, когда его не оглушал грохот бортового залпа, Хорнблауэр слышал после каждого выстрела раскатистое горное эхо, странно искаженное нагретым воздухом. А жарило и впрямь нестерпимо. Наблюдая, как матросы по очереди жадно пьют из лагуна, Хорнблауэр гадал, страдают ли от жажды несчастные итальянцы на каменистых склонах. Сам он пить не хотел — слишком напряженно прислушивался к выкрикам лотового, слишком занят был наблюдениями за стрельбой, за берегом, за ветром. Кто бы ни командовал сильно побитой полевой батарей дальше на дороге, он свое дело знал. Мичман Сэвидж с фор-салинга криком привлек внимание Хорнблауэра к тому, что три уцелевшие пушки развернули диагонально к дороге и направили на корабль. Они выстрелили в тот самый миг, когда Хорнблауэр навел на них подзорную трубу. Ззз-ззз-ззз. Одно ядро пролетело у него над головой, и в грот-марселе «Сатерленда» образовалась дыра. В то же время треск на баке возвестил, что еще одно ядро попало в цель. Пройдет минут десять, пока «Сатерленд» сможет навести на батарею бортовые пушки. — Мистер Марш, — сказал Хорнблауэр. — Направьте на батарею погонные орудия правого борта. — Есть, сэр. — Продолжайте стрельбу на меткость, мистер Джерард. — Есть, сэр. Люди должны превратиться в боевые машины, и для этого, кроме всего прочего, невероятно полезно упражняться в меткости под вражеским обстрелом — никто лучше Хорнблауэра не знал, как велика разница, стреляют по тебе или нет. Он подумал даже, что небольшие потери — один-два человека — в таких обстоятельствах пошли бы команде на пользу, и ужаснулся, поняв: он легкомысленно обрекает на смерть или увечье кого-то из своих людей, а может, и себя самого. Нестерпимо легко абстрагироваться от реальной крови и смерти, даже когда воюешь сам. Его матросам кажется, что по склонам бегут в синих мундирах не усталые изнуренные жарой и жаждой люди, что на дороге лежат не изувеченные тела бывших отцов и возлюбленных, а что-то вроде оловянных солдатиков. Невероятно, но сейчас, изнывая от жары, в грохоте пушек, Хорнблауэр вдруг вспомнил леди Барбару и ее сапфировый кулон, вспомнил Марию, уже, наверно, подурневшую от беременности. Он тут же отогнал эти мысли — пока они его занимали, батарея выстрелила еще раз, но результата он не заметил. Погонные орудия палили по батарее — огонь заставит итальянских канониров понервничать. Тем временем бортовым пушкам стрелять было уже не по кому — солдаты рассеялись по холмам, некоторые взобрались на самую вершину, черные фигурки на фоне синего неба. Офицерам нелегко будет их собрать, и всякий, кто пожелает дезертировать — а «Очерки современной войны в Испании» особо подчеркивали склонность к этому итальянцев, — получит сегодня отличную возможность. Треск и вскрик под палубой возвестили, что команда потеряла по крайней мере одного из тех двух-трех человек, которыми капитан готов был пожертвовать. Вскрик был пронзительный, — похоже, убило или ранило кого-то из корабельных юнг; Хорнблауэр, сжав зубы, прикидывал, как скоро смогут выстрелить его пушки. За это время неприятель успеет дать еще два залпа; самую малость трудновато их дожидаться. Вот оно: ядра пронеслись над головой, жужжа, словно гигантский рой спешащих за добычей пчел. Очевидно, канониры недооценили, как быстро приближается корабль. С треском лопнул грот-стень-фордун, Буш махнул рукой, и матросы полезли наложить на него сплесень. Сейчас «Сатерленду» придется развернуться, чтобы обойти мысик и подводный риф. — Мистер Джерард! Сейчас я поверну оверштаг. Приготовьтесь обстрелять батарею, как только сможете навести пушки. — Есть, сэр. Буш послал матросов к брасам. Хукер на баке расставлял людей у шкотов кливера. Руль положили на борт, «Сатерленд» красиво привелся к ветру. Хорнблауэр в подзорную трубу наблюдал за полевой батареей — до нее оставалось меньше четверти мили. Канониры-итальянцы видели, как «Сатерленд» разворачивается, они видели это уже не раз и знали, что сейчас последует шквал ядер. Сперва один отбежал от пушек, потом еще несколько опрометью бросились в горы. Другие упали ничком, только офицер остался стоять, ярясь и размахивая руками. «Сатерленд» накренился от отдачи, клубы горького дыма скрыли от глаз батарею. Хорнблауэр не увидел ее и после того, как дым рассеялся, только обломки — разбитые колеса, торчащие вверх оси, разбросанные по земле пушки. Хорошо нацеленный бортовой залп, матросы молодцы, даром что много новичков. За рифом Хорнблауэр вновь подвел корабль к берегу. Впереди на дороге можно было видеть хвост пехотной колонны; пока «Сатерленд» разбирался с арьергардом, передовые полки успели выстроиться. Теперь они быстро шли по дороге, окутанные тяжелыми облаками пыли. — Мистер Буш! Попробуйте их догнать. — Есть, сэр. Но «Сатерленд» в бейдевинд еле полз, и всякий раз, как он почти настигал колонну, приходилось огибать очередной мысик. Иногда он подходил к спешащей колонне так близко, что Хорнблауэр в подзорную трубу видел над мундирами белые лица солдат, когда те оборачивались через плечо. Многие отставали — одни сидели на обочине, уронив голову на руки, другие в изнеможении опирались на ружья, не сводя глаз с проходящего мимо корабля, иные ничком лежали там, где подкосили их жара и усталость. Буш рвал и метал, бегая по кораблю в тщетных попытках выжать из него еще немного скорости. Он послал всех незанятых перетаскивать сетки с ядрами на наветренную сторону, обрасопил паруса с невероятной точностью и ругался на чем свет стоит всякий раз, как расстояние от корабля до колонны увеличивалось. Однако Хорнблауэр был доволен. Пехотный полк, который понес большие потери, потом, преследуемый неумолимым врагом, несколько миль бежал в панике, десятками теряя изнемогших людей, получит такой мощный удар по самоуважению, что ослабеет, как после недели боевых действий. Еще до того, как они приблизились к береговой батарее в Аренс-де-Маре, он приказал прекратить преследование — не хотел, чтобы бегущий неприятель приободрился, видя, как большие пушки заставляют «Сатерленд» повернуть, огибать же батарею было бы слишком долго, ночь спустилась бы прежде, чем они вернулись к берегу. — Очень хорошо, мистер Буш. Положите корабль на правый галс и закрепите пушки. «Сатерленд» встал на ровный киль и вновь накренился уже на другом галсе. — Трижды ура капитану! — крикнул кто-то на главной палубе, — если бы Хорнблауэр знал кто, приказал бы наказать. Он пытался призвать к тишине, но голос его тонул в ликующих возгласах. Матросы орали, пока не выдохлись, широкими улыбками приветствуя капитана, который за последние три дня привел их к победе пять раз. Буш тоже улыбался, и Джерард. Малыш Лонгли приплясывал и вопил, напрочь позабыв про офицерское достоинство. Позже, возможно, Хорнблауэр порадуется, вспоминая эти чистосердечные изъявления любви, но сейчас они его только раздражали. Когда возгласы стихли, слышен стал голос лотового. — Дна нет! Дна нет! Он по-прежнему исполнял, что велено, и продолжал бы бросать лот, пока ему не скажут отдохнуть, — живой пример флотской дисциплины. — Немедленно прикажите ему уйти с русленя, мистер Буш! — бросил Хорнблауэр, раздосадованный таким упущением. — Есть, сэр, — отвечал Буш, убитый своей оплошностью. Солнце тонуло в багрянце над горами Испании; от буйства красок у Хорнблауэра перехватило дыхание. Теперь, после нескольких часов напряженной умственной работы, наступила реакция — он отупел настолько, что даже не ощущал усталости. Однако надо подождать, пока доложит доктор. Сегодня кого-то убило или ранило — Хорнблауэр явственно помнил треск и крики, последовавшие за выстрелом полевой батареи. Кают-компанейский вестовой подошел и козырнул Джерарду. — Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Том Крибб убит. — Что? — Убит, сэр. Ядром оторвало башку. Страсть смотреть, сэр. — Что ты сказал? — вмешался Хорнблауэр. Он не помнил никого по имени Том Крибб, кроме чемпиона Англии в тяжелом весе, и не понимал, почему о потерях докладывает кают-компанейский вестовой лейтенанту. — Том Крибб убит, сэр, — пояснил вестовой. — А Миссис Сиддонс ранило щепкой в… в задницу, прошу прощения, сэр. Вы небось слышали, как она визжала. — Слышал, — сказал Хорнблауэр. Он с облегчением осознал, что Том Крибб и Миссис Сиддонс — кают-компанейские свиньи. Последнюю нарекли в честь знаменитой трагической актрисы. — Она уже оклемалась. Кок приляпал ей на задницу смолы. Явился доктор и доложил, что потерь не было. — Только среди свиней, сэр, — добавил Уолш заискивающим тоном человека, который приглашает старшего по званию посмеяться. — Мне только что об этом доложили, — сказал Хорнблауэр. Джерард говорил с вестовым. — Ладно! — объявил он. — Требуху мы зажарим. А филей запеки. И смотри, чтобы получилась хрустящая корочка. Будет подметка, как в прошлый раз, лишу грога. Лук и чеснок есть, да, кстати, и яблок немного осталось. Соус из яблок, лука и чеснока — и заруби себе на носу, Лоутон, никакой гвоздики. Что бы ни говорили другие офицеры, я гвоздики не потерплю. В яблочном пироге — ладно, но не в жареной свинине. Приступай немедленно. Один окорок отнеси унтер-офицерам с моими приветствиями, а другой запечешь и холодным подашь на завтрак. Говоря, Джерард для большей выразительности щелкал пальцами правой руки по ладони левой, глаза его сверкали. Похоже, когда поблизости нет женщин, Джерард все свободные от пушек мысли устремляет на свой желудок. Человек, у которого в палящий июльский полдень в Средиземном море глаза блестят при мысли о жареной требухе и запеченной свинине, и который с энтузиазмом предвкушает холодный свиной окорок на следующее утро, по справедливости сам должен быть толстым, как боров. Однако Джерард подтянут, элегантен и хорош собой. Хорнблауэр, вспомнив свое намечающееся брюшко, испытал мгновенную зависть. Полковник Вильена бродил по палубе как потерянный. Ему явно не терпится заговорить — а Хорнблауэр единственный на борту понимает по-испански. Мало того, как полковник он по чину равен капитану и вправе рассчитывать на его гостеприимство. Хорнблауэр решил, что лучше переесть жареной свинины, чем выслушивать болтовню Вильены. — Похоже, вы затеваете сегодня вечером пиршество, мистер Джерард, — сказал он. — Да, сэр. — Не стеснит ли вас мое общество? — Что вы, сэр. Ничуть, сэр. Мы будем очень рады, если вы окажете нам такую честь, сэр. Джерард от души обрадовался перспективе принимать капитана. Лицо его осветилось. Хорнблауэр был искренно растроган, несмотря на укоры совести, напоминавшей, из-за чего, собственно, он напросился на обед. — Благодарю вас, мистер Джерард. Тогда мы с полковником Вильеной будем сегодня вашими гостями. Если повезет, Вильену посадят далеко, разговаривать с ним не придется. Тамбур-сержант морской пехоты собрал весь корабельный оркестр — четырех своих трубачей и четырех барабанщиков. Они расхаживали взад и вперед по шкафуту, оглушительно лупили в барабаны, в то время как трубы бодро выводили веселый мотив. Могучи наши корабли, И просмолены наши парни… — неслось к далекому горизонту. Разухабистые слова и внятные чувства были по душе матросам, хотя любой из них разъярился бы, назови его кто «просмоленным парнем». Взад-вперед двигались красные мундиры, мерный барабанный бой завораживал, заставляя позабыть про изнуряющую жару. На западе дивно горело закатное небо, хотя на востоке над лиловым морем уже сгущалась ночная тьма. XV — Восемь склянок, сэр, — сказал Полвил. Хорнблауэр вздрогнул и проснулся. Хотя он спал больше часа, ему казалось, что прошло от силы минут пять. Он лежал на койке в ночной рубашке — ночью так парило, что он сбросил покрывало, — голова болела, во рту было гадко. Он ушел спать в полночь, но — спасибо жареной свинине — часа два-три ворочался с боку на бок в одуряющей духоте, а теперь его будят в четыре часа утра, чтобы он успел составить рапорт капитану Болтону или адмиралу. Застонав от усталости, Хорнблауэр спустил на палубу ватные ноги. Глаза опухли и слипались — он потер их и почувствовал резь. Он бы снова застонал, если бы не стоял рядом Полвил, в глазах которого надо выглядеть человеком без слабостей. Вспомнив про это, Хорнблауэр рывком встал, делая вид, будто окончательно проснулся. После того как он искупался под помпой и побрился, это стало почти правдой, а когда заря забрезжила над мглистым горизонтом, он сел за стол, заточил новое перо, задумчиво облизнул кончик, обмакнул в чернила и начал писать: Честь имею доложить, что, в соответствии с полученными от капитана Болтона приказами, 20-го числа сего месяца я проследовал… Полвил принес завтрак, и Хорнблауэр потянулся к дымящемуся кофе, надеясь подкрепить уже иссякающие силы. Чтобы освежить в памяти подробности захвата «Амелии», пришлось перелистать вахтенный журнал — за три таких бурных дня многое успело позабыться. Писать надо было простым языком, без выспренних оборотов и гиббонианских антитез, однако Хорнблауэр избегал употреблять и канцелярские выражения, обычные у других капитанов. Так, перечисляя захваченные возле батареи в Льянсе суда, он старательно вывел «поименованные ниже», а не «нижепереименованные» — флотский штамп, вошедший в обращение с легкой руки безграмотных капитанов времен «войны за ухо Дженкинса»[28]. Он вынужден был писать «проследовал» — во флотских донесениях корабли не идут, не держат курс, не выходят в море, не поднимают якоря, а исключительно следуют в соответствии с приказами, подобно тому как и капитаны никогда не советуют, не подсказывают, не рекомендуют, а лишь почтительнейше предполагают. Вот и Хорнблауэр почтительнейше предполагал, что, пока французы не восстановят батарею в Льянсе, прибрежное сообщение между Францией и Испанией на отрезке от Пор-Вандра до залива Росас будет весьма уязвимо. Пока он мучительно подбирал слова, чтобы описать вылазку в Этан-де-То возле Сета, в дверь постучали, и на его «войдите» вошел Лонгли. — Меня послал мистер Джерард, сэр. На правой скуле видна эскадра. — Флагман там?