— Команду баркаса номер два сюда! — эхом откликнулся Рейнер. Матросы тихо выстраивались по обеим сторонам грот-мачты. Команда двух других шлюпок собиралась на шканцах. В вылазке примут участие двести пятьдесят человек — если она провалится, Бушу трудненько будет с оставшимися матросами дойти до мыса Паламос. — Положите корабль в дрейф, мистер Буш, — приказал Хорнблауэр. Одна за другой шлюпки на веслах отходили от корабля. Последним через борт перелез Хорнблауэр. Он опустился рядом с Брауном и Лонгли на корму гички, Браун вполголоса рявкнул на гребцов и те отвалили. Флотилия бесшумно двинулась прочь от корабля — лопасти весел, заблаговременно обмотанные тряпьем, не плескали. Тьма была непроницаемая и, как обычно, у воды казалась еще чернее, чем на палубе. Гичка медленно шла вперед, разошедшиеся в разные стороны баркасы быстро потерялись из виду. Весла неслышно входили в бархатистую черноту вод. Хорнблауэр сидел неподвижно, опустив руку на рукоять шпаги ценой в пятьдесят гиней. Ему хотелось вертеться, ища глазами другие шлюпки; с каждой минутой волнение нарастало. Какой-нибудь дурак-пехотинец заденет ружейный замок, у кого-нибудь из гребцов выпалит пистолет, по беспечности не поставленный на предохранитель. Любой шум, долетевший до берега, сорвет операцию, погибнут сотни людей, а на его голову — если она останется цела — падет адмиральский гнев. Хорнблауэр сурово приказал себе выждать еще пять минут и лишь потом вытащил подзорную трубу. Тогда наконец он различил еле видный серый обрыв. Он повернул румпель и направил шлюпку в устье. — Суши весла, — выдохнул он. Шлюпка тихо скользила под звездным небом. За кормой двумя сгустками темноты крались два тендера. Поднеся часы к самому носу, Хорнблауэр разобрал время. Надо выждать еще три минуты. До ушей долетел отдаленный шум — плеск воды в гавани. Это ярдах в двухстах впереди: Хорнблауэру казалось, что он видит даже и всплески. Так он и знал: французы караулят свое драгоценное судно. Их капитану невдомек, что дозорная шлюпка с обмотанными веслами, медленно ползущая вокруг корабля, была бы куда большей помехой для нападающих. Хорнблауэр вновь глянул на часы. — Весла, — прошептал он. Матросы приготовились грести. — Прямо по курсу — дозорная шлюпка. Помните, ребята, холодная сталь. Любого, кто выпалит прежде меня, застрелю на месте. Весла на воду! Гичка понеслась вперед, к входу в бухту. Через несколько секунд она будет в перекрестии двух батарей, в точке, за которой непрерывно наблюдали дозорные, на которую с наступлением ночи направляют пушки. Первый же залп разнесет незваных посетителей в щепки. Какую-то ужасную секунду Хорнблауэр гадал, не заблудились ли во тьме баркасы. Тут он услышал. Справа донесся громкий боевой клич, слева отозвались, и тут же крики потонули в треске ружейного огня. Рейнер и Джерард вели своих людей на батарею и оба, согласно приказу, производили адский шум, отвлекая артиллеристов в самый существенный момент. Теперь Хорнблауэр точно видел всплески: команда дозорной шлюпки отвлеклась на шум и налегла на весла. Невидимая гичка бесшумно устремилась вперед. Между шлюпками оставалось меньше пятидесяти ярдов, когда французы наконец заметили атакующих. — Qui va la?[25] — резко выкрикнул кто-то. Раньше, чем мог бы последовать ответ, Хорнблауэр переложил румпель, и гичка с треском ударила о борт караульной шлюпки. За секунду до столкновения он приказал убрать весла; гичка прошлась по веслам караульной шлюпки, опрокинув половину гребцов. Хорнблауэр загодя вытащил шпагу и, как только шлюпки столкнулись, прыгнул. От волнения перехватило дыхание. Он наступил обеими ногами на чье-то тело, соскочил, чудом удержав равновесие. Возле своего колена увидел чье-то лицо, пнул, больно ушиб ногу и в ту же секунду вонзил шпагу в чью-то голову. Почувствовал, как клинок входит в кость; шлюпка ужасающе раскачивалась под прыгающими в нее матросами. Кто-то выпрямился — в свете звезд Хорнблауэр различил черную полоску усов. Значит, не англичанин. Хорнблауэр сделал яростный выпад, шлюпка вновь накренилась, и он вместе с противником упал на лежащего человека. Когда он поднялся, все было кончено без единого выстрела. Французы были частью мертвы, частью за бортом, частью без сознания. На шее и на запястьях Хорнблауэр ощущал липкую влагу — кровь, очевидно, — но ему некогда было это осмысливать. — В гичку, ребята, — приказал он. — Весла на воду. Весь бой занял от силы несколько секунд. С батареи по-прежнему доносился шум сражения. Когда гичка отваливала от побежденной шлюпки, ружейные выстрелы загремели дальше в заливе. Тендеры добрались до стоящего на якоре судна, обогнув, согласно отданному прежде приказу, две сцепленные шлюпки. Хорнблауэр взял курс на ружейные вспышки. Видимо, с налета овладеть судном не удалось: стреляли из-за фальшборта, судя по тому, что вспышки возникали на одном уровне. Команда на ногах и успела натянуть абордажные сетки. Малыш Лонгли от волнения подпрыгивал на месте. — Сидеть смирно, — рявкнул на него Хорнблауэр. Он повернул румпель, гичка проскользнула под кормой корабля к другому борту, туда, где еще не стреляли. — Убрать весла! — прошипел Хорнблауэр. — Баковый, цепляйся. Ну, все вместе, ребята! Ура! Нелегко карабкаться вверх — абордажные сетки действительно натянуты. Хорнблауэр через сетку нащупал ногой фальшборт, опасно закачался над водой — сетки были закреплены за ноки реев и отвисали наружу. Он бился, как муха в паутине. Рядом так же безуспешно дергался Лонгли. Мальчик сжимал в зубах кортик — вероятно, наслушался матросских баек. Он так по-дурацки выглядел, болтаясь на сетке с тяжелым кортиком в зубах, что Хорнблауэр истерически хихикнул. Уцепившись одной рукой за сетку, он другой выхватил шпагу и принялся кромсать просмоленные тросы. Из шлюпки прыгали матросы, сетка содрогалась, норовя сбросить в воду. Все дико вопили. Напав на неохраняемый борт, они должны посеять среди французов панику — те и так уже отбиваются от двух других шлюпок. Отличный клинок ценой в пятьдесят гиней рассекал трос за тросом. Вдруг что-то с треском порвалось, Хорнблауэр потерял равновесие и чуть не свалился в воду, судорожным усилием наклонился вперед, упал на четвереньки — шпага звякнула о палубу. К нему бежали французы, он видел перед собой наконечник пики. Ухватился за древко, откинулся назад, вырвал пику. Кто-то пнул его коленом в затылок и навалился сверху, чуть не свернув шею. Хорнблауэр высвободился, чудом нашарил шпагу и вскочил. Навстречу бежали черные фигуры. У самого уха выстрелил пистолет, чуть не оглушив, и тут бегущие навстречу люди куда-то подевались. Теперь на их месте были англичане: они тоже бежали и кричали «ура!». — Мистер Кристел! — Сэр! — Рубите канат! Мистер Хукер здесь? — Здесь, сэр! — Наверх с командой своей шлюпки, ставьте паруса. Еще рано себя поздравлять. С берега могут подоспеть шлюпки с подкреплением для французов, гарнизон батарей мог отбиться от Джерарда и Рейнера, тогда уходить придется под огнем. — Браун! — Сэр! — Запусти ракету! — Есть, сэр! Ракету Браун захватил по приказу Хорнблауэра, — увидев ее, Джерард и Рейнер поймут, что судно захвачено. Ветер с суши — он вынесет корабль из бухты. Хорнблауэр этого ждал — после жаркого дня неизбежно должен был задуть береговой бриз. — Канат перерублен, сэр! — прокричал с бака Кристел. Хукер отдал грот-марсель, корабль уже набирал скорость. — Команда гички, команда первого тендера, к брасам! Бенскин! Ледли! К штурвалу! Руль круто направо! Браун, сидя на корточках и загораживая спиной ветер, высек искру. Ракета взмыла к звездам и рассыпалась водопадом искр. Поставили фока-стаксель, корабль развернулся и с ветром на траверзе заскользил из бухты. Прямо по курсу вставала луна: ущербная, дрожащая, она еле-еле освещала Хорнблауэру путь между батареями. С берега донеслись свистки, прорезавшие еще не смолкшую ружейную пальбу, — Рейнер и Джерард звали своих людей в шлюпки. У борта плеснула вода — раз, другой. Кто-то из французов, спасаясь от плена, вплавь добирался до берега. Закончилась хорошо спланированная операция. XII Лионский залив не обещал серьезной поживы — к такому выводу Хорнблауэр пришел, прочесывая подзорной трубой французское побережье. Залив мелководен, опасен, в шторм буен, он глубоко вдается в сушу — при северном, западном и южном ветрах кораблю угрожает подветренный берег. Богатые трофеи оправдали бы навигационный риск, но Хорнблауэр не видел подходящих жертв. От Пор-Вандра до самого Марселя, где кончается вотчина Прибрежной эскадры, вдоль пологого берега тянутся большие однообразные лагуны, отделенные от моря песчаными косами или полосками возделанной земли. На косах там и сям стоят форты или батареи, а города — Сет, Эг-Морт и другие — окружены средневековыми крепостными стенами, против которых Хорнблауэр ничего предпринять не может. Но главным препятствием оставались все те же лагуны, еще римлянами объединенные в судоходный путь посредством каналов. По ним могли передвигаться суда водоизмещением до двух тонн — Хорнблауэр и сейчас видел в подзорную трубу грязновато-бурые паруса, которые, казалось, плыли по зеленым виноградникам. Входы в лагуну со стороны моря основательно укреплены: чтобы напасть на одно из этих суденышек, ему пришлось бы вести корабль в опасный пролив между песчаными отмелями, к тому же под обстрелом. Даже осуществив это, он вряд ли смог бы атаковать судно в лагуне. Синее Средиземное море под ослепительно-голубым небом то зеленело, то даже желтело на мелководье, постоянно напоминая Хорнблауэру об опасности. На баке кипела корабельная жизнь. Буш, с часами в руках, гонял по реям пятьдесят человек марсовых — за последние девяносто минут они раз двенадцать ставили и убирали фор-брамсель, чем, надо думать, окончательно сбили с толку французских наблюдателей. На главной палубе восседал на низком табурете боцман Гаррисон, а вокруг него человек двадцать недавних новичков, сидя по-турецки, постигали премудрости сплесней и морских узлов. С нижней палубы доносился визг и грохот орудийных катков — это Джерард обучал желторотых артиллеристов обращаться с двадцатичетырехфунтовками. Джерард решил, что ему нужно по шесть опытных канониров на каждую пушку, и был еще очень далек от задуманного. На полуюте Кристел с секстаном терпеливо внушал мичманам начатки навигации — он бубнил и бубнил, нетерпеливые юнцы вертелись и переминались с ноги на ногу. Хорнблауэр им сочувствовал. Он с детства любил математику, в годы юного Лонгли щелкал логарифмы, как орехи, а задачкой из сферической тригонометрии наслаждался не меньше, чем некоторые из этих молодых людей — непонятной ему музыкой. В недрах корабля монотонно стучали молотки — плотник с помощниками заканчивали латать большую пробоину, полученную вчера при штурме батареи в Льянсе, — трудно поверить, что это произошло только вчера. Перестук помп напоминал, что кто-то отбывает мелкие провинности, откачивая воду из трюма. «Сатерленд», недавно из дока, почти не течет, в спокойную погоду — меньше дюйма в день. Помпы работают всего по часу в день, каждое утро, и назначают на них матросов из черных списков Буша или Гаррисона — тех, кто последним поднялся по трапу или неправильно повесил гамак, кто нарочно или нечаянно совершил один из бесчисленных проступков, которые выводят из себя боцманов и первых лейтенантов. Однообразная и малопривлекательная работа на помпе — наказание куда более практичное, чем порка, и притом более действенное, что бы ни думал по этому поводу лейтенант Буш. Из камбузной трубы шел дым, и даже на шканцах пахло готовкой. Сегодня матросы славно пообедают, с пудингом. Вчера их кормили одними сухарями и водой, поскольку за двадцать четыре часа корабль трижды участвовал в стычках. Они не сетовали — главное, что им сопутствует успех. Удивительно, как благотворно победы сказываются на дисциплине. Потеряв убитыми одиннадцать и ранеными шестнадцать человек, отправив еще сорок два человека на трофейные суда и приобретя взамен лишь двоих, пленных, которые английской тюрьме предпочли службу в английском флоте, «Сатерленд» сегодня куда боевитее, нежели вчера при почти полной команде. Хорнблауэр со шканцев видел, что все довольны и веселы. Он сам был доволен и весел. Суд совести временно безмолвствовал, вчерашние страхи забылись, а три успешные операции помогли вернуть самоуважение. Он стал на тысячу фунтов богаче — об этом и поразмыслить приятно. У него никогда еще не было тысячи фунтов. Он вспомнил, как леди Барбара тактично отвела глаза от латунных пряжек на его башмаках. В следующий раз, когда он придет в гости к леди Барбаре, на нем будут башмаки с тяжелыми золотыми пряжками — с бриллиантами, если он того пожелает. Как-нибудь ненавязчиво он сумеет привлечь к ним ее внимание. У Марии будут браслеты и кольца — зримые приметы его успеха. Хорнблауэр с гордостью вспоминал, что вчера ночью в Пор-Вандре вовсе не испытывал страха, даже когда прыгал в караульную шлюпку, даже когда лихорадочно цеплялся за абордажную сетку. Он не только заполучил вожделенное богатство — он еще и убедился, к собственному изумлению, что обладает той самой отвагой, которой нередко завидовал в подчиненных. Что характерно, он и сейчас не придавал значения смелости моральной, организационным способностям, изобретательности — реальным своим заслугам. Он был исполнен оптимизма и уверенности в себе. В таком-то приподнятом настроении он вновь поглядел на мерзкий берег по левую руку и призадумался, чем бы насолить здесь. Внизу в каюте — трофейные французские карты, которыми снабдило его Адмиралтейство, надо думать, такие же имеются на «Плутоне» и на «Калигуле». Хорнблауэр спозаранку просидел над ними несколько часов. Сейчас, глядя на зеленый отмелый берег и коричневый песок, он припоминал подробности. Он подошел к берегу до опасного близко, однако вон до того паруса выстрел и еще полмили. Налево Сет, высится на холме посреди гладкой низины. Хорнблауэру припомнился так же возвышающийся над болотами Ромни Рай[26], но Сет — мрачный городишко с преобладанием черных строений, Рай — зеленый с красным. И Сет окружен крепостной стеной, за ней гарнизон. Соваться туда бессмысленно. За Сетом — большая лагуна, Этан-де-То, главное звено в цепи внутриматериковых сообщений, укрывающей французские корабли на пути от Марселя и Роны к подножию Пиренеев. Сет, по всей видимости, неуязвим, равно как и корабли в Этан-де-То. Самое слабое звено в цепочке лагун — короткий отрезок судоходного канала между Эг-Мортом и Этан-де-То, отделенный от моря всего лишь узкой косой. Если ударить, то только сюда; в эту самую секунду Хорнблауэр увидел, по кому нанести удар — грязновато-бурый парус в каких-то двух милях от «Сатерленда». Это, видимо, французское каботажное судно, снующее между Пор-Вандром и Марселем с грузом вина и масла. Безумие — замышлять что-то против него, и все же… все же… сегодня Хорнблауэр ощущал себя безумцем. — Позовите старшину капитанской гички, — приказал он вахтенному мичману. Приказ передали по цепочке на главную палубу, и через две минуты запыхавшийся Браун уже ждал распоряжений. — Плавать умеешь, Браун? — Плавать, сэр? Да, сэр. Хорнблауэр взглянул на кряжистые плечи и мощную шею Брауна. В разрез рубахи выглядывала густая черная растительность. — Сколько человек из команды гички умеют плавать? Браун взглянул направо, налево и только потом выдавил из себя позорное признание. Однако солгать Хорнблауэру он не посмел. — Не знаю, сэр. Хорнблауэр, удержавшийся от упрека, был куда более грозен, чем Хорнблауэр, сказавший бы: «Положено знать». — Мне нужна команда в гичку, — сказал Хорнблауэр. — Все — хорошие пловцы, и все, как один, добровольцы. Для опасного дела, и попомни мои слова, Браун, настоящие добровольцы. Никакой вашей принудительной вербовки. — Есть, сэр, — отвечал Браун, немного поколебавшись. — Все будут добровольцы. Трудновато будет их подобрать. А вы идете, сэр? — Да. Пусть каждый возьмет абордажную саблю. И по зажигательному пакету. — По зажигательному пакету, сэр? — Да. Кремень и огниво. Пару фитилей, промасленное тряпье, немного быстрого огнепроводного шнура и непромокаемый пакет. Возьмешь у парусного мастера прокрашенной парусины. И тросовый талреп, чтобы привязать пакет, пока будем плыть. — Есть, сэр. — Передай мистеру Бушу мои приветствия и попроси его пройти сюда, а сам отправляйся собирать команду.