— Спасибо вам за вашу доброту, — сказала леди Барбара. Катер отвалил от «Лидии» и двинулся прочь. Он тоже казался расплывчатым малиново-золотым пятном. Хорнблауэр увидел рядом с собой Буша. — Провиантский офицер сигналит, сэр, — сказал тот. Надо возвращаться к своим обязанностям. Оторвавшись взглядом от катера и уйдя с головой в дела, Хорнблауэр вдруг поймал себя на дурацкой мысли: через два месяца он вновь увидит Марию. Эта мысль промелькнула в мозгу, оставив по себе смутное ощущение радости. Он знал, что будет счастлив с Марией. Над головой ярко светило солнце, впереди круто вздымались зеленые склоны острова Святой Елены. Линейный корабль Роман I Капитан Горацио Хорнблауэр держал в руках свежий, только что из типографии, оттиск: «Ко всем отважным МОЛОДЫМ ЛЮДЯМ, — читал он на измазанном краской листке, — к МОРЯКАМ и тем, кто еще не ступал на борт КОРАБЛЯ! Ко всем, кто жаждет сразиться за Свободу и Отечество с КОРСИКАНСКИМ ТИРАНОМ, опрометчиво вздумавшим тягаться с БРИТАНСКИМ ЛЬВОМ! Его Величества двухпалубный семидесятичетырехпушечный корабль «Сатерленд» сейчас набирает в Плимуте команду, и на сегодня еще остается несколько вакансий! Кораблем командует капитан Горацио Хорнблауэр, недавно вернувшийся из ПОБЕДОНОСНОГО ПОХОДА в ЮЖНОЕ МОРЕ, где его тридцатишестипушечный фрегат „Лидия“ разнес в щепки и потопил испанский двухпалубный корабль „Нативидад“, вдвое более мощный. Офицеры, унтер-офицеры и матросы с „Лидии“ единодушно последовали за ним на „Сатерленд“. Какая МОРСКАЯ ДУША устоит перед призывом разделить ГРЯДУЩИЕ ПОБЕДЫ с командой беззаветных удальцов? Кто докажет наглым мусью, что моря принадлежат БРИТАНИИ и туда не смеет совать нос ни один презренный лягушатник? Кто желает набить карманы трофейными ЗОЛОТЫМИ ЛУИДОРАМИ? Каждый вечер на корабле играют скрипачи и устраиваются танцы, полноценное ПИТАНИЕ, отличный ХЛЕБ, ГРОГ по БУДНЯМ и в ВОСКРЕСЕНЬЕ, а также жалованье, назначенное ЕГО ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ КОРОЛЕМ ГЕОРГОМ! Рядом с местом, где читается это воззвание, доблестный доброволец найдет ОФИЦЕРА с корабля Его Величества „Сатерленд“, который и завербует его на СЛАВНОЕ ПОПРИЩЕ». Хорнблауэр читал, борясь с ощущением собственного бессилия. Такого рода призывы десятками звучат на каждой ярмарочной площади. Где ему залучить рекрутов на скучный линейный корабль, когда по всей стране рыщут в поисках матросов капитаны лихих фрегатов, чьи имена говорят сами за себя, а в воззваниях прямо сказано, сколько призовых денег выплачено в прошлую кампанию. Чтобы отправить за добровольцами четырех лейтенантов и десятка два матросов, придется потратить чуть не все скопленное за два года жалованье, и как бы эти деньги не оказались выброшены зазря. Но что-то делать надо. С «Лидии» он забрал двести первоклассных матросов. (Афишка умалчивала, что после почти двухлетнего плавания их насильно перевезли на «Сатерленд», не дав даже разок ступить на английскую почву.) И все равно требуется еще пятьдесят опытных моряков, двести новичков и юнг. Портовое управление не нашло ровным счетом никого. Если он не раздобудет людей, то будет отстранен от командования и до конца жизни останется на половинном жалованье — восемь шиллингов в день. Он не знал, насколько угоден Адмиралтейству, и по складу характера склонен был полагать, что его назначение висит на волоске. Хорнблауэр постучал по оттиску карандашом и чертыхнулся от досады. Глупые, бессмысленные ругательства сорвались с его языка. Но он старался произносить их тихо — за двустворчатой дверью дремала в спальне Мария, будить ее не хотелось. Мария подозревала, что беременна (хотя определенно говорить было еще рано), и ее докучная нежность уже встала Хорнблауэру поперек горла. При мысли о Марии раздражение усилилось: его злил берег, необходимость набирать команду, душная гостиная, утрата вошедшей уже в привычку независимости. Он раздраженно схватил треуголку и потихоньку вышел. В прихожей ждал со шляпой в руке типографский рассыльный. Хорнблауэр вернул ему оттиск, коротко велел напечатать двадцать дюжин и вышел на шумную улицу. Сборщик податей у ворот на Полупенсовый мост взглянул на мундир и пропустил бесплатно, лодочники на пристани увидели, что идет командир «Сатерленда», и постарались привлечь его внимание — капитаны обычно щедро платили за перевоз вдоль всего устья Теймара. Хорнблауэр забрался в лодку. Он был мрачен и за все время, что гребцы отваливали и вели лодку между стоящими там и сям кораблями, не проронил ни слова. Загребной переложил за щеку жевательный табак и приготовился отпустить какое-нибудь ничего не значащее замечание, но, увидев мрачно нахмуренное чело, осекся и сконфуженно кашлянул. Хорнблауэр, не удостоивший его ни единым взглядом, тем не менее боковым зрением заметил смену чувств на лице загребного и немало позабавился. Он видел, как играют мускулы на загорелых руках. На запястьях — татуировка, в мочке левого уха — золотое кольцо. Прежде чем сделаться лодочником, этот человек явно был моряком. Хорнблауэр страстно желал силой втащить его на борт «Сатерленда», ему бы каких-нибудь полсотни моряков, и можно больше не тревожиться. Но этот малый наверняка освобожден от службы и имеет при себе документ — иначе не посмел бы промышлять в Плимуте, куда четверть британского флота заходит в поисках матросов. И Провиантский двор, и док, проплывающие мимо лодки, полны здоровыми, сильными людьми, из которых половина моряки — корабелы и такелажники. Хорнблауэр глядел на них с бессильным вожделением кота, созерцающего золотую рыбку в аквариуме. Мимо медленно проплывали канатный двор и мачтовая мастерская, плашкоут для установки мачт и дымящиеся трубы пекарни. Вот и «Сатерленд» — покачивается на якорях за мысом Булл. Хорнблауэр глядел на него поверх мелкой зыби, чувствуя разом гордость и отвращение к своему новому кораблю. Ему странен был округлый нос «Сатерленда», непохожий на привычные бикхеды линейных кораблей британской постройки. Неуклюжие обводы всякий раз напоминали, что строители «Сатерленда» пожертвовали мореходными качествами ради малой осадки. Все, кроме английских мачт, выдавало голландское происхождение корабля, рассчитанного на глинистые отмели и мелководные заливы Ваддензее. Первоначально «Сатерленд» именовался «Эйндрахт», был захвачен у Тексела и теперь, переоснащенный, являл собой самый неприглядный и непривлекательный двухмачтовый корабль в реестре британского флота. Хорнблауэр глядел на свой корабль с неприязнью, которую еще подхлестывала мысль о нехватке матросов. Упаси бог лавировать на нем от подветренного берега. «Сатерленд» будет дрейфовать, как бумажный кораблик. А последующему трибуналу не докажешь, что судно было совершенно немореходно. — Суши весла! — бросил он лодочникам. Те перестали грести, скрип весел в уключинах затих, сразу слышнее стало, как плещет о борт вода. Лодка приплясывала на волнах, Хорнблауэр продолжал недовольно оглядывать корабль. «Сатерленд» был свежевыкрашен, но, увы, за казенный счет — скучной желтой и черной краской без единой белой или алой полосы. Богатый капитан и первый лейтенант покрыли бы недостающие расходы из собственного кармана, им бы еще и позолоту навели, но у Хорнблауэра на позолоту не было денег. Буш содержит на свое жалованье мать и четырех сестер и тоже раскошелиться не мог — даже ради карьеры. Иные капитаны не мытьем, так катаньем выпросили бы в доке краску — да и позолоту, кстати, тоже. Хорнблауэр не умел выпрашивать — за всю позолоту в мире он не стал бы умасливать какого-нибудь писаришку, льстить и похлопывать его по плечу, не то чтобы посовестился, а постеснялся бы. С палубы его заметили. Засвистели дудки — на корабле готовились встречать капитана. Однако он не торопился. «Сатерленд», еще не загруженный припасами, осел неглубоко, и над водой виднелась широкая полоса медной обшивки. Слава богу, хоть медь новая. На фордевинд уродливый корабль пойдет достаточно ходко. Ветер развернул «Сатерленд» поперек прилива, обратив его к Хорнблауэру кормовым заострением корпуса. Разглядывая обводы «Сатерленда», Хорнблауэр думал, как выжать из него все возможное. Пригождался двадцатидвухлетний морской опыт. Он уже представил мысленно диаграмму приложенных к кораблю сил — давление ветра на паруса, боковое сопротивление киля, трение обшивки, удары волн о нос, прикидывал, какие испытания проведет в первую очередь, как наклонит мачты и удифферентует судно поначалу, еще до этих испытаний. И тут же с горечью вспомнил: что толку думать об этом, пока у него нет матросов! — Весла на воду! — рявкнул он лодочникам, и те вновь принялись грести. — Суши весла, Джек, — сказал баковый загребному через несколько мгновений, оглядываясь через плечо. Лодка развернулась под кормой «Сатерленда» — уж эти ребята знают, как подвести лодку к военному кораблю. Теперь Хорнблауэр видел кормовую галерею — чуть ли не единственное, что находил привлекательным в своем новом корабле. К счастью, при ремонте в доке ее не убрали, как у других линейных кораблей. На этой галерее можно будет в полном одиночестве наслаждаться ветром, морем и солнцем. Можно будет поставить парусиновый стул. Можно будет даже прохаживаться вдали от посторонних взоров — галерея протянулась на целых восемнадцать футов, — и пригибаться особенно низко не надо. Хорнблауэр мечтал, как после утомительных сборов окажется в море, как будет расхаживать по приватной кормовой галерее и как наконец чуть-чуть расслабится. Однако без пополнения эти мечты могут так и остаться мечтами. Надо где-то найти матросов. Хорнблауэр нащупал в заднем кармане серебряную монетку. Жалко было швыряться серебром, но он боялся уступить в щедрости другим капитанам — они-то, наверно, расплачиваются не скупясь. — Спасибо, сэр. Спасибо, — сказал загребной, козыряя. Хорнблауэр поднялся по трапу и дальше через входной порт, покрашенный грязновато-желтой охрой поверх облезлой, голландской еще позолоты. Дико засвистели боцманские дудки, морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные вытянулись по струнке. Вахту нес подштурман Грей — лейтенанты во время стоянки в порту не дежурят. Хорнблауэр отсалютовал шканцам, Грей козырнул. До разговора Хорнблауэр, по-прежнему строго избегавший излишней болтливости, не снизошел, хотя Грей был его любимцем. Он молча огляделся. Натягивали такелаж, и по всей палубе были разложены тросы, но Хорнблауэр различал за мнимым беспорядком стройную, отлаженную систему. Бухты троса на палубе, кучки работающих матросов, на полубаке команда парусного мастера сшивает марсель — все производило впечатление неразберихи, но то была неразбериха организованная. Строгие приказы, которые он отдал своим офицерам, пошли на пользу. Команда «Лидии», когда ее перевезли на «Сатерленд», не дав и дня погулять на берегу, чуть не взбунтовалась — теперь она снова управляема. — Старшина судовой полиции хочет доложить, сэр, — сказал Грей. — Пошлите за ним, — отозвался Хорнблауэр. Старшина судовой полиции, некто Прайс, отвечал за поддержание дисциплины на корабле. Хорнблауэр его еще не видел. Он решил, что речь пойдет о наказании за служебный проступок, и со вздохом придал лицу выражение неумолимой суровости. Возможно, придется назначать порку. Хорнблауэру претила мысль о крови и мучениях, но впереди долгое плавание, команда на взводе, и, если потребуется, надо драть без всякого снисхождения. Прайс появился на переходном мостике во главе необычной процессии. Тридцать человек шли, попарно скованные наручниками, только последние двое заунывно звенели ножными кандалами. Почти все были в лохмотьях, ничем решительно не напоминавших моряцкую одежду. У многих лохмотья были из дерюги, у других — из плиса, и, приглядевшись повнимательнее, Хорнблауэр угадал на одном нечто, прежде бывшее молескиновыми штанами. А вот на его напарнике явно когда-то был приличный костюм — черный суконный, теперь он порвался, и в прореху на плече выглядывало белое тело. У всех были всклокоченные бороды — черные, рыжие, желтые и сивые, у всех, кроме лысых, торчали в разные стороны грязные космы. Два суровых капрала замыкали шествие. — Стоять, — приказал Прайс. — Шапки долой. Процессия замялась и остановилась. Одни тупо смотрели на палубу, другие испуганно озирались. — Это что за черт? — резко осведомился Хорнблауэр. — Новобранцы, сэр, — сказал старшина. — Солдаты их привели. Я расписался в приемке. — Откуда они их взяли? — так же резко продолжал Хорнблауэр. — С выездной сессии суда в Эксетере, сэр, — произнес Прайс, извлекая из кармана список. — Уэйтс — тот, что в молескиновых штанах, сэр, — воровал овец. Вот этот в черном — двоеженец, сэр, — прежде был приказчиком у пивовара. Остальные все больше воры, кроме этих двоих — они поджигали стога, — да тех двух в кандалах — их осудили за разбой. — Кхе-хм. — Хорнблауэр на мгновение лишился дара речи. Новобранцы, моргая, смотрели на него — кто с надеждой, кто с ненавистью, кто равнодушно. Виселице, тюрьме или высылке в колонии они предпочли флот. Ясно, почему они в таком плачевном состоянии, — последние несколько месяцев они провели в тюрьме. Славное пополненьице — махровые смутьяны, хитрые лодыри, придурковатые мужланы. Но это — его матросы. Они напуганы, угрюмы, встревожены. Надо расположить их к себе. Как это сделать, подсказало природное человеколюбие. — Почему они еще в наручниках? — произнес он громко. — Немедленно освободите их. — Прошу прощения, сэр, — извинился Прайс. — Я не посмел без приказа — вестимо, кто они и откуда. — Это не имеет никакого значения, — отрезал Хорнблауэр. — Они завербовались на королевскую службу. На моем корабле наручники надевают только по моему приказу. При этом Хорнблауэр смотрел на новобранцев, а обращался исключительно к Прайсу — он знал, что так произведет большее впечатление, хотя и презирал себя за риторические уловки. — И чтобы я больше не видел моих матросов под конвоем, — прорычал он в сердцах. — Это новобранцы на почетной службе, их ждет достойное будущее. Я попрошу вас принять это к сведению. Теперь найдите кого-нибудь из команды баталера и позаботьтесь, чтобы рекрутам выдали приличную одежду. Вообще-то, не полагается отчитывать офицера перед матросами, но Хорнблауэр знал, что не сильно повредил старшине судовой полиции. Новички так и так его возненавидят — за то ему и платят, чтобы вся команда вымещала на нем злость. Теперь Хорнблауэр обратился к самим новобранцам: — Тому, кто старательно исполняет свой долг, на этом корабле страшиться нечего. Его ждет блестящее будущее. Ну-ка я погляжу, какими ладными вы будете в новой одежде, когда смоете с себя последние напоминания о месте, откуда прибыли. Вольно. Сдается, он покорил этих глупцов. Унылые лица озарились надеждой — впервые за долгие месяцы, если не впервые в жизни, с ними обошлись по-человечески, а не по-скотски. Хорнблауэр проводил их взглядом. Бедолаги. Они просчитались, променяв тюрьму на флот. Ну что ж, это тридцать из недостающих ему двухсот пятидесяти живых автоматов, которые будут тянуть тросы и налегать на вымбовки шпиля, когда «Сатерленду» придет время выйти в море. Торопливо подошел лейтенант Буш и откозырял капитану. Суровое загорелое лицо с неожиданно-голубыми глазами осветилось столь же несуразной улыбкой. Хорнблауэра кольнуло смутное, похоже на стыд чувство. Надо же, Буш ему рад. Невероятно, но им действительно восхищается, его, можно сказать, обожает этот безупречный служака, этот бесстрашный боец, кладезь разнообразных достоинств, которых Хорнблауэр в себе не находил. — Доброе утро, Буш, — сказал Хорнблауэр. — Пополнение видели? — Нет, сэр. Я обходил полуденным дозором на шлюпке и только что вернулся. Откуда они? Хорнблауэр рассказал. Буш довольно потер руки. — Тридцать! — воскликнул он. — Не ожидал. Думал, из Эксетера пришлют человек двенадцать. А сегодня открывается выездная сессия в Бодмине. Дай-то бог, чтобы они прислали еще тридцать. — Марсовых нам из Бодмина не пришлют, — сказал Хорнблауэр, донельзя успокоенный тем, что Буш столь оптимистично отнесся к появлению в команде осужденных. — Да, сэр. Зато на этой неделе ждут вест-индский конвой. Сотни две матросов с него загребут. По справедливости нам должно достаться человек двадцать. — Мм, — протянул Хорнблауэр и отвернулся. Маловероятно, что адмирал порта пойдет ему навстречу. Не того он сорта капитан — не самый выдающийся, но и не самый нуждающийся в помощи. — Я пойду вниз. Разговор благополучно переменился. — Женщины бузят, сэр, — сказал Буш. — Я, если не возражаете, лучше пойду с вами. Сквозь приоткрытые пушечные порты на нижний гондек тускло сочился свет, освещая непривычную картину. С полсотни женщин кучками сидели на палубе и громко переговаривались. Три или четыре, приподнявшись на локте с гамаков, глазели на остальных. Две через орудийные порты торговались с гребцами береговых лодок; чтобы матросы не сбежали, порты затянули сетками, довольно, впрочем, редкими — сквозь них легко проходила рука и можно было что-нибудь купить. Еще две скандалили. У каждой за спиной собралась кучка болельщиц. Женщины различались решительно всем. Одна, смуглая, темноволосая, такая высокая, что ей приходилось сутулиться под пятифутовыми палубными бимсами, грозно наступала, другая — приземистая белокурая крепышка — явно не собиралась отступать. — Да, сказала, — не унималась она, — и еще повторю. Не больно ты меня напужала! Говоришь, ты — миссис Даусон? Так тебе и поверили! — А-а! — завопила оскорбленная брюнетка. Она нагнулась и с остервенением вцепилась противнице в волосы, замотала из стороны в сторону — того и гляди оторвет голову. Блондинка, не растерявшись, принялась царапаться и лупить ногами. Юбки закружились водоворотом, но тут подала голос женщина с гамака: — Стой же, дуры сумасшедшие! Капитан идет. Они отскочили в стороны, запыхавшиеся и встрепанные. Все взгляды обратились на Хорнблауэра, который, пригибаясь под верхней палубой, спускался в полумрак. — Первую же, кто затеет драку, отправлю на берег, — рявкнул он. Брюнетка отбросила с лица волосы и презрительно фыркнула. — Мне начхать, — сказала она, — я сама уйду. На этом нищем корабле ни фартинга не получишь.